Жанна. Ты еще не король, дружочек. Ты только дофин. И пусть тебе не морочат голову. Нечего выдавать кукушку за ястреба. Я знаю народ — настоящий народ, тот, что выращивает для тебя хлеб, — и я тебе говорю, народ только тогда будет считать тебя законным королем, когда святое миро коснется твоих волос и сам ты будешь посвящен и коронован в Реймском соборе. Да, и еще, Чарли: тебе надо приодеться. Почему королева за тобой не смотрит?
Карл. У нас нет денег. А что есть, то она все тратит на свои наряды. Да и я люблю, когда она хорошо одета. А мне все равно, что ни носить. Как ни наряжай — красивей не стану.
Жанна. В тебе есть кое-что хорошее, Чарли. Но это еще не то, что нужно королю.
Карл. А вот увидим. Я не так глуп, как, может быть, кажусь. Соображать умею. И я тебе говорю: один хороший договор важнее, чем десять победоносных сражений. Эти вояки прогадывают на договорах все, что выигрывают в бою. Вот когда у нас с англичанами дойдет до заключения договора, уж тут-то мы их околпачим, — потому что они больше способны драться, чем шевелить мозгами.
Жанна. Если англичане победят, они сами напишут этот договор, — и горе тогда бедной Франции! Нет, Чарли, хочешь не хочешь, а выходит: надо тебе сражаться. Я начну, чтобы тебе потом было легче. Тут уж надо в обе руки взять свое мужество да и креститься обеими руками — молить Бога о поддержке.
Карл (спускается с трона и опять переходит в другой конец залы, отступая перед ее властным напором). Ах, да будет тебе про Бога и про молитвы! Не выношу людей, которые вечно молятся. Как будто мало того, что приходится высиживать положенные часы!
Жанна (с состраданием). Бедное дитя, ты, значит, никогда за всю жизнь не молился по-настоящему. Придется мне учить тебя с самого начала.
Карл. Я не дитя, я взрослый мужчина и отец семейства, и не желаю, чтобы меня еще чему-то учили!
Жанна. Да, правда, у тебя ведь есть маленький сыночек. Он будет королем, когда ты умрешь. Людовик Одиннадцатый! Разве ты не хочешь сражаться за него?
Карл. Нет, не хочу. Отвратительный мальчишка! Ненавидит меня. Он всех ненавидит, злющий чертенок! Терпеть не могу детей. Не хочу быть отцом и не хочу быть сыном, — особенно сыном Людовика Святого. И не хочу совершать никаких подвигов, о которых вы все так любите разглагольствовать. Хочу быть таким, как я есть, — и больше ничего. Неужели ты не можешь оставить меня в покое и думать о своих делах, а не о моих?!
Жанна (опять с глубоким презрением). Думать о своих делах — это все равно что думать о своем теле, — самый верный способ расхвораться. В чем мое дело? Помогать матери по дому. А твое? Играть с комнатными собачками и сосать леденцы. Куда как хорошо! Нет, мы посланы на землю, чтобы творить божье дело, а не свои собственные делишки. Я пришла возвестить тебе веление Господне, и ты должен выслушать, хотя бы сердце у тебя разорвалось от страха.
Карл. Не хочу слушать никаких велений. Но, может быть, ты умеешь раскрывать тайны? Или исцелять болезни? Или превращать свинец в золото? Или еще что-нибудь в этом роде?
Жанна. Я могу превратить тебя в короля в Реймском соборе, — а это, сдается мне, будет чудо не из легких.
Карл. Если мы отправимся в Реймс и будем устраивать коронацию, Анна захочет нашить новых платьев, а у меня нет денег. Не надо мне ничего; пусть буду как есть.
Жанна. Как есть! А что ты есть? Ничто. Хуже самого бедного пастушонка, который пасет овец у нас в деревне. Твои собственные земли и то не твои, пока ты не коронован.
Карл. Они все равно не будут мои. Поможет мне коронация заплатить по закладным? Я все до последнего акра заложил архиепископу и тому жирному грубияну. Я даже Синей Бороде должен.
Жанна (строго). Чарли! Я сама от земли и всю силу нажила тем, что работала на земле. И я тебе говорю: твои земли даны тебе для того, чтобы ты справедливо управлял ими и поддерживал мир Господень в своих владениях, а не для того, чтобы ты их закладывал, как пьяная женщина закладывает платье своего ребенка. А я послана Богом возвестить тебе, что ты должен преклонить колени в соборе и на веки вечные вручить свое королевство Господу Богу и стать величайшим королем в мире — как его управляющий и его приказчик, его воин и его слуга! Самая земля Франции станет тогда святой; и солдаты Франции будут воинами Господними; и мятежные герцоги будут мятежниками против Бога; и англичане падут ниц и станут молить тебя, чтобы ты позволил им с миром вернуться в их законную землю. Неужели ты захочешь стать жалким Иудой и предать меня и того, кто меня послал?
Карл (поддаваясь наконец соблазну). Ах, кабы у меня хватило смелости!..
Жанна. У меня хватит — и за тебя и за себя, во имя Господне! Так что ж — со мной ты или против меня?
Карл взволнован. Я попробую. Предупреждаю тебя, долго я не выдержу. Но я попробую. Сейчас увидишь. (Бежит к главным дверям и кричит.) Эй, вы! Идите сюда все до одного. (Перебегает к дверям под аркой. Жанне.) Но ты смотри не отходи от меня и не позволяй, чтоб они мне грубили. (Кричит под арку.) Идите сюда! Живо! Весь двор!
Придворные возвращаются в зал и занимают прежние места, шумя и удивленно переговариваясь. Карл усаживается на трон.
Ух! Как головой в воду! Но все равно. Будь что будет. (Пажу.) Вели им замолчать! Слышишь, дрянь ты этакая?
Паж (как и в прошлый раз, хватает алебарду и несколько раз ударяет в пол). Молчание перед лицом его величества! Король хочет говорить. (Властно.) Да замолчите вы наконец!
Наступает тишина.
Карл (встает). Я вручил Деве командование армией. И все, что она прикажет, должно немедленно быть исполнено.
Общее изумление. Ла Гир в восторге хлопает своей железной перчаткой по набедреннику.
Ла Тремуй (угрожающе поворачивается к Карлу), Это еще что такое? Я командую армией!
Карл невольно съежился. Жанна быстро кладет руку ему на плечо. Карл делает над собой отчаянное усилие, которое разрешается неожиданным жестом: король щелкает пальцами перед носом своего шамбеллана.
Жанна. Вот тебе и ответ, медведюшка. (Внезапно выхватывает меч, чувствуя, что настал ее час.) Кто за Бога и его Деву? Кто идет со мной на Орлеан?
Ла Гир (с увлечением, тоже обнажая меч). За Бога и его Деву! На Орлеан!
Все рыцари (следуя его примеру, с жаром). На Орлеан!
Жанна с сияющим лицом падает на колени и возносит Богу благодарственную молитву. Все также преклоняют колена, кроме архиепископа, который стоя их благословляет, и Ла Тремуя, который, весь обмякнув, привалился к стене и сквозь зубы бормочет ругательства.
Картина третья
Орлеан, 29 мая 1429 года. Пригорок на южном берегу Луары, откуда открывается далекий вид на серебряную гладь реки как вниз, так и вверх по течению. Дюнуа, которому сейчас двадцать шесть лет, расхаживает взад и вперед по берегу. Его копье воткнуто в землю, на конце копья флажок, который развевается на сильном восточном ветру. Рядом лежит его щит с косой полоской в гербе. В руках у него жезл командующего войском. Дюнуа хорошо сложен, легко носит латы. У него широкий лоб и заостренный подбородок, так что по форме лицо его напоминает узкий равнобедренный треугольник; тяготы военной жизни и ответственность военачальника уже наложили на него свою печать; но, судя по выражению лица, это добрый и одаренный человек, чуждый иллюзий и притворства. Его паж сидит на земле, упершись локтями в колени и кулаками в щеки, и от нечего делать глазеет на реку. День клонится к вечеру: и оба они — и взрослый и мальчик — невольно поддаются обаянию прелестного пейзажа.
Дюнуа (на мгновение останавливается, смотрит на развевающийся флажок, устало качает головой и опять принимается ходить). Западный ветер, западный ветер, западный ветер, да когда же ты наконец подуешь? Ветер, ты как распутная женщина: когда не надо, она тебе изменяет; а когда хочешь, чтобы изменила, тут-то она и доймет тебя постоянством! Западный ветер на светлой Луаре… Какая рифма к Луаре? (Снова смотрит на флажок и грозит ему кулаком.) Переменись, чтоб тебе! Переменись, ты, английская шлюха! С запада, с запада, говорят тебе! Дуй с запада! У-у! (С гневным ворчанием отворачивается и некоторое время ходит молча, потом опять начинает приговаривать.) Западный ветер, веселый ветер, вольный ветер, вертлявый ветер, ветер-ветреник, веющий над водой, — или уж ты больше никогда не подуешь, во веки веков?
