Нет, дело тут в ином — он просто поддался заразе чужого желания.
А Надин? Как ни ломал он голову, он не мог понять, зачем она сюда приходила, потому что беседа их была несомненной импровизацией; он был твердо убежден, что любая ее фраза сама срывалась с губ. Но если хорошенько вдуматься, какое это имеет значение? Единственно, что действительно надо сделать, это как можно скорее удрать из Катманду, из этого города, от его мальчишек, — неважно, наркоманы они или нет; от его дамочек, пускай они истеричны или фригидны; от его приключений, в которых он запутался как дурак. Добраться до родимой земли, где он появился на свет божий; там он мирно будет ждать наступления старости и смерти. Но в том-то и беда, что все пойдет теперь иначе. Он был в этом уверен. Отныне он знал, что существует вселенная, где все — и желания, и радости, и горе — совсем другое. Не то чтобы он никогда об этом не слыхал, но, только когда сам окунулся в эту жизнь, понял, что новая реальность — непреложный факт. Катманду наградил его сомнениями, и сомнения эти навечно останутся при нем, мало того — они ставят под вопрос все его почти пятидесятилетнее благополучное существование. Он как бы приобрел второе зрение, и от этого уже не удастся отделаться; все его критерии и суждения не будут впредь столь категоричными, столь непреклонными. Все это необратимо. И тут он бессилен. Общество, брак, семья, деньги… «Владеть» — бессмысленное понятие, коль скоро тобою самим всегда что-нибудь владеет. Нужно хорошенько подумать. Пройденный путь вдруг показался ему необъятно огромным. Всего несколько чуть ли не случайных слов — и все изменилось. Он уже не позволял себе смелых сопоставлений, неожиданных гипотез. Одно лишь чудо может спасти его от этой душевной сумятицы, раз он готов восхищаться тем, что отвергал еще накануне.
Быть свободным… Сбросить все путы… Оставить все Дельфине, сыновьям. Но и их тоже оставить. Зарабатывать себе на жизнь поденным трудом… или вообще не зарабатывать. Ганди, воздержание, вот он, смысл жизни… или смерти. Ален… искушение в облике Алена.
Марку плохо спалось эту ночь. Сны? Кошмары? В Катманду почему-то приезжает Дельфина. Без предупреждения. С тремя сыновьями. И начинается какой-то хоровод с участием Алена, Матье и всех прочих.
Проснулся он весь разбитый. Надо кончать. А все это не так-то просто.
Вернуться в Париж… Но есть и иное решение: в Париж не возвращаться. Зачем нужны связи, которые прочно держат вас на приколе? Привычки, чувства, все их можно заменить иными. Покончить с этой безумной гонкой… в никуда. Отныне у него будет цель. Перед ним откроется новая молодость с новыми своими требованиями. Если человека внезапно осенила вера, его, очевидно, ждут также и искушения. И кто осмелится сказать, что это, мол, шуточки?.. Его призвание — создать себе идеал, посвятить себя служению этому идеалу. Он напишет Дельфине, объяснит ей, что его зовет иная жизнь: она поймет, смирится.
Он уже шагнул было к письменному столу, но решил посидеть, подумать. Чтобы избежать недомолвок, в которых потом придется раскаиваться. Не может же он вот так с маху изменить весь строй своей жизни, особенно сейчас, когда его смяло, несет куда-то, или хотя бы наметить дальнейшие пути. Прежде чем пуститься на великую авантюру, надо написать письмо поубедительнее. И главное, чтобы не получилось, будто его толкают на этот шаг низменные, мелкие или вульгарные побуждения. Чтобы не оставалось никаких недомолвок. Надо растолковать родным существам, что в его жизнь вошло нечто новое — воображение и дух. Слишком долго он не знал элементарных форм действия. Он отвергает это общество компьютеров, где любому грозит опасность, отвергает это запрограммированное чьей-то неведомой волей существование. Отныне он принимает иррациональное, теперь оно будет его заслоном, его спасением. Молодые раньше его разглядели ловушку… По крайней мере те, которых считают отщепенцами.
Прожить почти полвека и не оставить ни уголка для воображения! Даже не догадываться, что рассуждающий разум просто великолепная мистификация. Ему стало стыдно. Он убьет этих лжебогов, коим верно служил доныне, а ведь они и привели его к теперешнему его состоянию посредственности, которую он сейчас не желает принимать.
Все скоро переменится, если он будет упорно следовать по новому пути. Упорно, страстно… Его путь… Остается только одно — окончательно этот путь определить.
Глава четвертая
Он позвонил Надин: «Не могу же я так с ней расстаться»… Но верил ли он сам в этот предлог?
Услышав его голос, она ничуть не удивилась. Чувствовалось, что ей это безразлично. Однако тут же предложила:
— Приезжайте обедать.
Приглашение было сделано почти машинально, светским тоном.
— Спасибо, давайте лучше пообедаем у меня в отеле.
— Боитесь встретиться с Эльсенер? — Она продолжала, и он догадался, что она улыбается. — Я одна… Если это, конечно, может вас успокоить.
— Мне нечего беспокоиться.
— Ладно, не сердитесь. Я не из упрямых. Буду к восьми.
Так снова встретились два чужака.
А потом за обедом Надин вдруг разговорилась.
Марк не был даже особенно уверен, что обращается она именно к нему. Она говорила потому, что не могла не говорить, как не могут не бродить лунатики. И смотрела на него, его не видя.
— Я еще не рассказала вам, Марк, ничего о том, как жила раньше…
Верно, не говорила, но какое это имеет значение?
— Я и без того мог заметить.
Профессиональная любезность.
— Не перебивайте меня. Впрочем, вы вообще ничего не замечаете. Так вот, я была замужем.
Казалось, каждое слово вызывало в ее памяти картину прошлого.
— Замужем… Но у меня не могло быть детей. Муж не придавал бы этому никакого значения, если бы я сама не считала свою неспособность рожать чуть ли не небесной карой. Я чувствовала, что проклята. И муж тоже потерял покой, потому что считал, что успех — это добродетель. Я и замуж-то выходила только для того, чтобы народить кучу детей. Во всяком случае, я начала в это верить, когда убедилась в своей неполноценности. Мой муж был красивый, очаровательный человек и к тому же легкий. А вдобавок и очень богатый. Все женщины по нем с ума сходили. Кроме его собственной жены. Я вообще не любила мужчин… но поняла это только много позже.
Помолчав, она спросила:
— Ну, что скажете?
— Я слушаю, вы же сами не велели вас перебивать.
— Только не подумайте, что меня влекло к женщинам.
— Я и не думаю.
В голосе его прозвучала нескрываемая насмешка.
— Я имею в виду — активно не влекло. Может, у меня и были какие-то не проявившиеся скрытые желания, но не в этом суть…
И впрямь не в этом. Марк воздержался и не высказал своего мнения вслух.
— До замужества у меня был любовник. Одно время мне даже казалось, что я его люблю. На самом-то деле все было иначе. У него была жена, к которой меня безумно влекло; очевидно, сходясь с ним, я как-то пыталась приблизиться к ней. Не смея открыться ей, я отдалась ему. С ее, кстати, согласия, потому что она видела меня насквозь, лучше, чем я сама себя видела, и веселилась от души, ожидая эпилога… которого не последовало. Все это так по-детски, так горестно.
— И верно, достаточно горестно.
— Потом я вышла замуж, как вам уже говорила, и вскоре осознала свою женскую неполноценность. Как-то, уж не помню в какой книге или журнале, я прочла, что женщине дано выбирать только между двумя путями: материнством и проституцией… Поскольку один путь был мне закрыт, оставался второй. Но к этому я призвания не чувствовала…
— Слава богу!
— Мало-помалу, я, к великому своему удивлению, начала ненавидеть мужа, который считал, что жизнь при всех обстоятельствах легка, и отнюдь не разделял моих тревог, напротив, высмеивал их.
— Бедненькая Надин!
Она продолжала, видимо, совсем забыв о своем собеседнике.
— И вдруг он умер. Скоропостижно, без всяких предысторий. Умер как и жил. С улыбкой на губах. Ему только что исполнилось сорок. В первые минуты меня охватило чувство несказанного облегчения: я свободна! Но почему, почему? Муж был против любого принуждения и в отношении себя самого и в отношении других. И очень скоро на смену этой мимолетной радости пришло раскаяние. Да, признаюсь, я чувствовала себя виноватой в его смерти. Разве я в какой-то мере не желала ее? Я казалась себе преступницей, словно сама собственными руками убила мужа. Понимаете?
— Н-да… словом… понимаю…
Обед подходил к концу, но Марк побоялся прервать свою собеседницу.
А Надин снова заговорила:
— Я создала о себе самой слишком высокое представление, которое не допускало ничего низменного. Я могла принимать себя только как некое совершенное существо. Долгое время это ощущение собственного превосходства было единственным моим сокровищем. И я его утратила.
