– Тебя нет, – тихо сказал он. – И кто-то стоит над кроватью…
У Сони голова кругом пошла. Ночной Вольский был совершенно не похож на Вольского дневного. Дневной орал, требовал то открыть, то закрыть окно, ругал врачей, которые не могут поставить его на ноги за сутки, отказывался от уколов. Ночной видел тот же гадкий сон, что и Соня, звал ее на ты, прижимался к плечу мокрой щекой, словно она была его женщиной.
– Это просто сон, – пробормотала Соня.
Черт, что же происходит, что здесь делается? Кто сидит невидимкой на соседней койке и, уставившись в темноту незрячими глазами, нашептывает им обоим недобрые сны?
Соня поправила одеяло, промокнула испарину со лба и, робея, легонько погладила его по голове. Время вдруг потекло тяжело и медленно. В палате было почти темно, а в темноте все не так стыдно и не так страшно. Будь что будет.
Она снова провела пальцами по его взъерошенным волосам – уже смелее. Сейчас он заснет, а назавтра ничего и не вспомнит. Может, он уже спит…
Вольский засопел, повернул голову и уткнулся носом в Сонину ладонь.
Вынырнув из давешнего кошмара и увидев склонившуюся над постелью Соню, он, не вполне понимая, что делает, сгреб ее в охапку. Он так и держал бы ее, всю ночь, всю жизнь, кабы не влез проклятый Федор со своим печеньем.
«Будь что будет», – подумал Вольский, прижался губами к ее пахнущим лекарствами пальцам и замер, боясь спугнуть эту их стыдливую близость.
Обессиленный, умиротворенный, лежа неподвижно в темноте, он очень скоро заснул.
Соня прислонилась лбом к спинке кровати, закрыла глаза и слушала его ровное дыхание. Наверное, она тоже задремала, потому что совершенно живо помнила, что они целовались – долго, нежно, тягуче, очень реально. Потом запищал таймер, напоминая, что Вольскому пора делать укол. Соня открыла глаза. В палате было темно, она по-прежнему сидела на постели, положив руку на подушку. Вольский спал. Соня провела пальцем по губам – они все еще чувствовали его поцелуи. Черт, какой реальный сон.
Медленно, будто прощаясь навек, она погладила его по щеке, встала и пошла набирать шприц.
Коробка с надписью «Кетамин» была пуста.
Этого в принципе не могло быть. Кетамин Вольскому полагалось колоть два раза в сутки. Вчера ночью Соня лично доставала из этой коробки очередную ампулу. Еще три лежали в картонных гнездах, дожидаясь своей очереди. Вопрос: где они теперь?
Соня перерыла сверху донизу тумбочку с лекарствами, и даже на всякий случай заглянула под кровать: чем черт не шутит, может, кетамин куда свалился. Но он не свалился. Она зажмурилась, потом снова открыла глаза. Бесполезно. Кетамин от этих ее экзерсисов не появился.
– Черт-те что, – пробормотала Соня.
Загадочное исчезновение. Марсиане снова воруют медикаменты… Шутки шутками, но пропажа кетамина – это ЧП. Когда вот так вот за здорово живешь исчезают три ампулы с наркотическим препаратом, полагается вызывать милицию, чтобы завели уголовное дело. Впрочем, милиция вполне до утра подождет. Вот придет в девять доктор Кравченко, Соня ему все расскажет, а там уж пусть сам разбирается. А вот укол Вольскому (Вольскому, который недавно прижимался губами к ее ладони) все равно делать надо.
Основной запас лекарств, привезенных агитбригадой столичных медиков для Вольского, хранился в кабинете главврача, в единственном на всю больницу несгораемом шкафу. Увидев коробки с медикаментами на страшные тысячи американских денег, Валентин Васильевич во избежание эксцессов предложил поместить их под надежный сейфовый замок. Ключ от шкафа лежал у Сони в кармане. А вот от кабинета запасного ключа не нашлось, и милейший Валентин Васильевич, уходя домой, оставлял его дежурной сестре.
Сегодня дежурила Полина Степановна. Она, наверное, уже закончила ночной обход, и теперь сладко спит в сестринской на диванчике.
«Никуда не денешься, придется разбудить», – подумала Соня и, тяжело вздыхая, поплелась добывать ключ от кабинета главврача.
В коридоре храпел на посту Федор Иванович. Услышав шаги, он встрепенулся, захлопал глазами и завертел головой, всем своим видом демонстрируя готовность подежурить у палаты Вольского, пока Соня отлучится.
В сестринской Полины Степановны не было. И где ее искать? Может, пошла на кухню кофе себе сварить?
Кухня находилась в дальнем конце коридора, в тупичке. Соня зашагала мимо запертых дверей. Процедурная, перевязочная, лаборатория… Потрескивали неоновые лампы под потолком, гулким эхом отдавались шаги, и вдруг Соню охватил совершенно необъяснимый детский страх. Ей вдруг показалась, что за дверью с табличкой «Перевязочная» кто-то притаился. Кто-то там прячется, и ждет подходящего момента, чтобы… Чтобы что?
– Богданова, ты дура, – строго сказала она себе. – За этой дверью нет ничего, кроме кушетки и никелированной биксы со стерильными бинтами. Хочешь – открой и убедись.
Но открывать почему-то не хотелось. Хотелось повернуться и со всех ног бежать куда глаза глядят, прочь из этой больницы, из этого коридора. И Соня, не в силах справиться с накатившей ни с того ни с сего паникой, бегом кинулась в сторону кухни, топоча, как полк солдат.
Задыхаясь, перепуганная до полусмерти грациозная Богданова свернула за угол и остановилась отдышаться. Дверь в кухню была открыта, слышался плеск воды…
– Полиночка Степановна! – позвала Соня. – Вы здесь?
Видно, из-за шума льющейся воды Полина Степановна Сониного голоса не слышала.
Соня вошла и замерла на месте.
Вода била ключом из открытых на полную мощность кранов, хлестала через край раковины, растекаясь лужей по полу. Повсюду валялись перевернутые стулья, сорванные шторы, битые тарелки осколками кораблекрушения устилали берег лужи на полу.
«Господи, что здесь произошло?» – подумала Соня. И тут она услышала шаги за спиной. Теперь ей определенно не показалось.
Соня обернулась. В дверном проеме стояла косоглазая кривоножка Таня-санитар. Одним глазом санитар Таня смотрела на Соню, другим – куда-то в сторону коридора. На секунду почудилось, что в полутемном коридоре мелькнула тень.
– Танечка, – сказала Соня, стараясь взять себя в руки. – Что случилось, почему такой кавардак? И где Полина Степановна? Она мне нужна срочно…
Танечка посмотрела своим правильным глазом на Соню и недобро ощерилась. У медсестры Богдановой возникло острое желание убраться отсюда как можно скорее. Она медленно двинулась к выходу, приговаривая:
– Где же Полина Степановна? Пойду поищу ее, может в приемное вызвали…
Таня по-прежнему загораживала проход. Она стояла набычившись, уперев ладошки в колени, словно борец сумо перед схваткой.
«Нельзя пугаться, – подумала Соня. – С головой у нее проблемы, факт. Надо соблюдать спокойствие, разговаривать доброжелательно…»
Легко сказать – спокойствие… Как его соблюдать, если от страха тошнота подступает к горлу? В Таниных глазах чудилось такое мрачное безумие, какого медсестре Богдановой до сих пор видеть не приходилось, хотя навидалась она за годы работы разного.
– Танюш, – сказала Соня, подходя вплотную. – Пойдем со мной. Поищем Полину Степановну.
Медленно-медленно протянула руку чтобы взять Таню за локоть.
И тут она прыгнула.
Самое страшное, что прыгнула она совершенно молча, не изменившись в лице, ловко и высоко. Ее зубы – мелкие, острые – хищно лязгнули у самого Сониного лица.
Маленькая Таня оказалась неожиданно тяжелой и сильной. Сбив Соню с ног, она ловко вскочила ей на грудь, оседлала свою жертву, вцепилась обеими руками в беззащитное горло. Обдав Соню запахом сырого мяса изо рта, Таня крепче сжала пальцы и, запрокинув голову, заверещала так пронзительно, что в голове у Сони будто что-то взорвалось, и оконные стекла задрожали. Перед глазами поплыли разноцветные круги, и Соня унеслась куда-то бесконечно далеко и от больницы, и от Заложного, и от Тани-санитара. Падая в бездонный черный колодец, она отчего-то подумала, что рядом с ней несется вниз, в пустоту, доктор Вольского, Борис Николаевич.
* * *
В сущности, Соня насчет Бориса Николаевича не сильно ошиблась. Поскольку в это время он именно что летел в тартарары.
Выйдя вечером из больницы, доктор Кравченко вспомнил, что у него заканчиваются сигареты. Притормозил у ночной палатки, купил пять пачек «Кента», бутылку минеральной воды и сел уже было в машину, как вдруг заметил бредущую по тротуару женщину совершенно дивной красоты. К красоте Борис Николаевич всегда неравнодушен, но тут было нечто особенное, магнетическое и необъяснимое. Борис Николаевич даже машину не запер. Как был, с водой и сигаретами в руках, он поспешил за незнакомкой. Женщина обернулась, глянула прямо в душу. Что это? Слезы катились из прекрасных глаз? Чудное виденье пошло дальше, вниз по улице. Доктор Кравченко явственно услышал всхлипывания. Плечи чаровницы чуть заметно вздрагивали. Это был великолепный случай проявить рыцарство.
