– А-а-а-а-а! – заорала я, прячась за спину бабушки. – Она волшебница, точно Снежная королева! Она из людей кукол делает!
И тут я сделала то, чего даже бабушка не ожидала. Я подскочила к печке, схватила совок, набрала лежащие в углу угли и бросила в маму. Видимо, я решила, что холодного угля Снежные королевы тоже боятся.
Серебряная мама стала черная.
– Ну вы, б..., даете, – сказала мама, села за стол и заплакала. Сняла с себя корону, мишуру, стерла с губ помаду. Потом открыла бутылку шампанского, налила, положила на тарелку салат и стала есть.
Через полчаса я уже сидела у мамы на коленях, без конца заводила куклу и наворачивала колбасу с конфетами. Бабушка пила привезенную мамой любимую лимонную водку и занюхивала ее чаем со слоном. Мама начала улыбаться.
Без двадцати двенадцать на пороге появились соседи – муж с женой, две дочери, сын, невестка и племянник. Жена поставила на стол традиционных три пирога. Мама по московской привычке сидела, как сидела. Сосед посмотрел на нее как на чумную или больную. Я вытаращила глаза и открыла рот. Мама, решив, что я опять начну орать, встала и, тяжело выдохнув, пошла ставить тарелки и подавать еду. Вернулся с зимней кухни дед, который, судя по виду, остался доволен произведенным продуктом.
Все послушали поздравления, бой курантов, выпили. Бабушка запела песню, которую всегда пела, когда выпивала: «Мы красные кавалеристы и про нас...» Куплет не допела. Ушла спать. Дед допел: «Про то, как ночи ясные, про то, как дни ненастные» и тоже уснул прямо на стуле. Соседи поднялись, раскланялись и ушли. Я еще раньше, схватив куклу, убежала к другим соседям, где жила моя подружка, и мы бегали по домам и колядовали.
Был час ночи. Мама сидела одна за разрушенным столом, уставленным грязными тарелками, перед стареньким черно-белым телевизором. Бабушка спала в спальне. Бабушкин муж всхрапывал рядом на стуле. Дочь была не пойми где, не пойми с кем. Мама, не спавшая последние двадцать часов, поняла, что если прямо сейчас не ляжет, то умрет.
Она проснулась рано утром. Рядом со мной. Обняла, прижалась и попыталась заснуть снова. Но в деревне она никогда не могла спать допоздна. В восемь утра мама встала. Бабушки с дедом не было дома.
Мама пошла мыть посуду, убирать. Надо было еще побелить дом – она всегда это делала, когда приезжала, и бабушка оставляла эту «повинность» ей.
Полгода пахоты, два дня с матерью и дочерью – и назад.
В тот Новый год я загадала два желания – самых сокровенных. Чтобы мама не уехала, а у бабушки появилось три, нет, пять флаконов с валокордином, который был страшным дефицитом.
Я загадала желания сначала искусственной елке, а потом на всякий случай лилии, растущей в нашем палисаднике. Бабушка говорила, что эта лилия, из которой она делала настойки и примочки, волшебная.
– Мама, я подготовила тебе сюрприз, – объявила я маме.
– Отлично, – ответила она.
– Мама, завтра обязательно будет сюрприз, – обещала я.
– Хорошо, – кивала она, видимо, думая, что речь идет о какой-нибудь поделке.
Я честно ждала, что желание исполнится и это будет моим сюрпризом маме. До последнего момента. Даже когда она собирала чемодан, я все еще надеялась, что вот сейчас что-нибудь случится и ей не придется уезжать. А я скажу, что это я попросила Деда Мороза, чтобы мама не уезжала. А она обрадуется.
Я заплакала.
– Не плачь, Манечка, я скоро приеду, – сказала мама.
– Я не из-за этого! – закричала я.
– А из-за чего? – удивилась мама.
– Желание не исполнилось! Все врут! Никого нет! Никакого Деда Мороза! И лилия не волшебная! – закричала я и убежала.
Мама села, тяжело опустив руки на колени.
А иногда случалось чудо. Я бежала со двора или из школы или от соседей и уже около ворот чувствовала – что-то случилось. Забегала с колотящимся сердцем в дом и видела свой чемодан – уже собранный.
– Мама? – оглядывалась я.
– Ну наконец-то, – врывалась в дом мама, – бегом собирайся.
Опять ни здрасте, ни как дела.
Я даже не знала, куда мы едем – в Москву или в другой город. И насколько. Мне было все равно. Главное, вот моя мама в смешных синих штанах – и как не стыдно в таких ходить, – и губы накрашены, позор просто. И платок она не носит. Значит, в ней есть что-то особенное, раз она не боится выглядеть не как все. Значит, у меня начнется совершенно другая жизнь.
Поздний вечер. На нашей московской кухне – дядя Леша, дядя Саша, тетя Света. Дверь закрыта, чтобы табачным дымом не тянуло в мою комнату. Я стучусь в стеклянную дверь, захожу.
– О, привет, малыш, как ты выросла! – говорит дядя Леша, старый мамин друг. – Как дела? Как в школе?
– Нормально, – отвечаю я.
– Ты чего не спишь? – спрашивает мама.
– Еще восемь вечера, я пластинку слушаю.
Через два часа я опять стучусь в дверь.
– О, привет, малыш, как ты выросла! – говорит дядя Леша. – Как дела? Как в школе?
– Виделись... – бурчу я.
– Ты чего не спишь? – так же, не отрываясь от игры и глубоко затягиваясь сигаретой, спрашивает мама.
– Пришла сказать «спокойной ночи».
– Угу, – в унисон говорят дядя Леша и мама.
Часов в десять звонила новая жена дяди Леши, тетя Марина.
– Марусь, они играют? – спрашивала она.
– Ага.
– Можешь его позвать?
– Попробую. Ничего обещать не могу.
Я шлепала на кухню.
– Дядь Леш, вам тетя Марина звонит.
– Скажи ей, что я ее люблю.
– Теть Марин, он вас любит, – передавала я.
– Марусь, как он... вообще?
– Проигрывает. Карты плохие. Останется до завтра.
– Спасибо, малыш. Как у тебя дела? Как в школе?
– Нормально.
– Ну пока.
– До свидания.
По утрам дядя Леша готовил мне роскошный завтрак – гренки, запеченные в духовке, горячий шоколад. Смотрел, как я ела, и отправлял в школу.
– Ну как, проиграли? – спрашивала я.
– Угу... – отвечал он.
– А мама? – Мама в этот ранний час уже стояла на платформе, чтобы на электричке добраться до работы.
– Три рубля выиграла! Ты же ее знаешь. Слушай, а тетя Марина вчера очень сердитая была, когда звонила?
– Не очень.
– А ты ей что сказала?
– Что вы ее любите, что карты плохие, что вернетесь утром.
– Молодец. Слушай, а она меня убьет?
– Нет, не убьет.
– У тебя в школе-то как дела?
– Нормально!!!!
...Летом на отдыхе спокойными были первые два дня. Мы ходили на пляж, плавали. Я никогда не могла понять, как игроки «вычисляют» друг друга. Но к вечеру второго дня у мамы уже была компания.
– Я буду в тридцать втором номере, придешь ровно в одиннадцать, сделаешь брови «домиком» и скажешь: «Мамочка, я не могу уснуть».
– Я и так не могу уснуть, пока тебя нет.
– Вот, значит, не придется врать, скажешь правду.
– А на дискотеку можно?
– Можно.
– А на взрослую?
– Да.
– А вина выпить?
– «Не пей, вина, Гертруда, пьянство не красит дам... ла-ла, ла-ла... и будет обидно... ла-ла-ла-лала... ла-ла», – поет мама, крася губы помадой. Она меня даже не слышит – мыслями она в тридцать втором номере.
Я, сонная, в одиннадцать стучусь в дверь, произношу текст, мама вскакивает, забирает выигрыш и с извинениями уходит.
– Ну как? – спрашиваю я.
– Вот! – Мама машет купюрой в пять рублей. – Любители...
– А тебе за это ничего не будет? – спрашивала я.
– Не волнуйся. Я по-крупному не играю.
Только однажды я испугалась за нее по-настоящему.
Мы ехали в поезде. Купе попалось неудачное. Мы с мамой и двое мужчин. Мама бегала к проводнице – просила поменять нас, чтобы ехать с женщинами. Проводница обещала, но уже поздним вечером, когда сойдут пассажиры на станции.
Мама читала, я смотрела в окно. Вдруг в дверь постучали, вошел мужчина.
– Здрасте, простите, я ошибся купе, – сказал он.
Этот же мужчина зашел снова где-то еще через полчаса.
– Слушайте, мужики, давайте в картишки перебросимся! – предложил он, тасуя колоду. – Дама, вы не против? Хотя можете тоже присоединиться.
Мама отказалась. Я даже своим глазам не поверила!
Мужчины сели играть. Мама делала вид, что читает. Тут зашла проводница, и мы перебрались в другое купе.
Я забыла там свою куклу.
– Мам, она там, в старом купе, на верхней полке, – чуть не плакала я.
– Ладно, сейчас принесу.
Мама принесла мне куклу.
– Я пойду покурю, а ты спать ложись, – велела она.
– Ты играть пошла? – обиделась я.
– Спи...
Мама пришла за куклой и столкнулась в дверях с мужчиной, который предложил поиграть. Другой попутчик сидел, обхватив голову руками, и раскачивался как китайский болванчик.
– Что случилось? – спросила мама.
– Проиграл, – весело ответил картежник, – повезет в любви, как говорится.
– Все деньги, все... верни хоть половину... Как хоронить буду? – выдавил мужик.
– Вот все они так говорят, когда проиграют, – возмутился картежник, – еду на похороны любимой тетки, деньги всей семьей собирали... Ты кого едешь хоронить?
– Мать, – выдавил мужик.
– Вот, не тетка, так мать! Нечего было за стол садиться. Я ж тебя за уши не тащил. Сам согласился.
