Бородинским боем. Сарай, фонарь. Князь Андрей лежит.
Чтец. Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли, самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно представилась ему.
Андрей. Да, да, вот они, те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество, — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными. И все это так просто, бледно и грубо при свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня! Любовь! Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же? Я любил ее, я делал поэтические планы о счастии с нею. О, милый мальчик! Как же я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия. А все это гораздо проще. Все это ужасно просто, гадко! Отечество? Погибель Москвы? А завтра меня убьют — и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет!
Чтец. Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и дым костров — все это вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине.
Пьер за сценой: «Que diable!»[39] (ударился).
Андрей. Кто там?
Пьер входит с фонарем.
А, вот как! Какими судьбами? Вот не ждал.
Пьер. Я приехал... так... знаете... мне интересно... я хотел видеть сражение...
Андрей. Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву?
Пьер. Приехали.
Пауза.
Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно?
Андрей. Да, да... Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, я не брал бы пленных! Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву. Они враги мои. Они преступники все, по моим понятиям. Надо их казнить!
Пьер. Да, да, я совершенно согласен с вами.
Андрей. Сойдутся завтра, перебьют десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны. Как бог оттуда смотрит и слушает их! Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла. Ну да ненадолго. Однако поезжай в Горки, перед сражением нужно выспаться, и мне пора. Прощай, ступай. Увидимся ли, нет... (Целует Пьера, и тот выходит.)
Чтец. Он закрыл глаза. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником...
Андрей. Я понимал ее. Эту искренность, эту открытость душевную и любил в ней... А ему — Курагину — ничего этого не нужно было! Он ничего этого не видел! Он видел свеженькую девочку. И до сих пор он жив и весел?! (Вскакивает.)
Темно.
Сцена XI[40]
Непрерывный пушечный грохот. Тянет дымом. Курган. Большая икона Смоленской божьей матери, перед ней огни. Лавка, накрытая ковром, на лавке Кутузов, дремлет от усталости и старческой слабости. Возле Кутузова свита.
Адъютант (входя и вытягиваясь перед Кутузовым). Занятые французами флеши опять отбиты. Князь Багратион[41] ранен.
Кутузов. Ах, ах... (Адъютанту.) Поезжай к князю Петру Петровичу и подробно узнай, что и как...
Адъютант выходит.
(Принцу Виртембергскому[42].) Не угодно ли вашему высочеству принять командование 1-й армией?
Принц Виртембергский выходит.
Другой адъютант. Принц Виртембергский просит войск.
Кутузов (поморщившись). Дохтурову[43] приказание принять командование 1-й армией, а принца, не могу без него обойтись в эти важные минуты, проси вернуться ко мне.
Другой адъютант выходит.
Еще адъютант (вбегает). Мюрат[44] взят в плен!
Свита. Поздравляем, ваша светлость!
Кутузов. Подождите, господа. Сраженье выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. Поезжай по войскам с этим известием.
Щербинин[45] вбегает. Лицо расстроено. Кутузов делает жест.
Щербинин (тихо). Французы Семеновское[46] взяли.
Кутузов (кряхтя встает. Отводит Ермолова[47] в сторону). Съезди, голубчик, посмотри, нельзя ли что сделать. (Садится, дремлет.)
Ермолов выходит. Повар и Денщик подают Кутузову обедать. Он жует курицу.
Вольцоген[48] (входит, говорит с акцентом). Все пункты нашей позиции в руках неприятеля, и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их. (Пауза.) Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел... Войска в полном расстройстве...
Кутузов (встав). Вы видели? Вы видели? Как вы... Как вы смеете! Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне? Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю[49], что его сведения несправедливы, а что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему!
Вольцоген хочет возразить.
Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему на завтра мое непременное намерение атаковать неприятеля. (Пауза.) Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской! (Крестится, всхлипывает.)
Все молчат.
Вольцоген (отходит, ворча). ...über diese Eingenommenheit des alten Herrn...[50]
Раевский[51] входит.
Кутузов. Да, вот он, мой герой! Ну?..
Раевский. Войска твердо стоят на своих местах, французы не смеют атаковать более.
Кутузов. Vous ne pensez donc pas comme les autres que nous sommes obligés de nous retirer?[52]
Раевский. Au contraire, votre altesse![53]
Кутузов. Кайсаров[54]! Садись, пиши приказ на завтрашний день. (Неизвестному адъютанту.) А ты поезжай по линии
