Разумеется, девушке с ее внешностью, происхождением и положением в обществе не раз случалось выслушивать признания в любви с предложением руки и сердца, но, может быть, из-за отсутствия взаимности она не воспринимала своих поклонников всерьез. Не испытав сама этого чувства, она не первый год мысленно рисовала в своем воображении образ любви, и брак как достойное ее продолжение, и своего будущего избранника, – но по сравнению с этой мечтой все, кого она встречала, казались мелкими и незначительными. С удивительной легкостью и без малейшей оглядки на здравый смысл ее воображение подсказывало картины, роскошный фон которых отбрасывал явственный, хоть и нереальный, свет на все происходящее на переднем плане. Могучий поток, с грохотом свергающийся со скал и растворяющийся в синей бездне ночи, – такой грезилась ей любовь, которая вбирает в себя все человеческие силы до последней капли, чтобы разбить их вдребезги в грандиозном катаклизме, всеподчиняющем и необратимом. Избранник, разумеется, был благородный герой на прекрасном коне. Вместе они скакали по лесам, мчались вдоль кромки прибоя. Но, очнувшись, она всерьез полагала, что в реальной жизни браки заключаются без любви, поскольку можно же мечтать о чем-то и при этом совершать самые прозаические поступки.
В эту минуту ей больше всего хотелось сидеть так в ночи, сплетая тончайшее полотно мыслей, пока она не устанет от их тщетности, а затем перейти к математике. Но она отлично понимала, что с отцом необходимо поговорить прежде, чем он ляжет спать. Историю с Сирилом Алардайсом следовало обсудить, учитывая и трепетность миссис Хилбери, и интересы семьи. Она и сама не была уверена, насколько важна эта история, и потому хотела посоветоваться с отцом.
Кэтрин взяла письма и спустилась вниз. Было половина двенадцатого, в это время власть в доме забирали тикающие механизмы: старинные часы в холле словно соревновались с часами поменьше на лестничной площадке. Кабинет мистера Хилбери находился в задней части дома на первом этаже, там обычно было тихо, как в подземелье, а дневные лучи, проникавшие сквозь слуховое окно, едва освещали книги и большой стол, заваленный белыми листами – в данный момент на них падал свет от настольной лампы с зеленым абажуром. Здесь мистер Хилбери редактировал свой журнал или же собирал воедино документы, с помощью которых он мог доказать, что Шелли имел в виду «из», хоть и написал «и», что постоялый двор, где Байрон останавливался на ночлег, назывался «Конская голова», а вовсе не «Турецкий рыцарь» или что родного дядю Китса, скорее всего, звали Джоном, а не Ричардом, поскольку мистер Хилбери знал больше незначительных подробностей из жизни этих поэтов, чем, наверное, любой другой житель Англии, и готовил к публикации издание Шелли с подробнейшим послесловием, посвященным его авторской пунктуации. И хоть мистер Хилбери относился к своим исследованиям с изрядной долей юмора, это не мешало ему выполнять работу со всей скрупулезностью.
Он вольготно полулежал в глубоком кресле и курил сигару, размышляя над интересным вопросом: хотел ли Кольридж жениться на Дороти Вордсворт [37] и, если бы он это сделал, каковы могли быть последствия для него лично и для литературы в целом. Когда Кэтрин вошла, он, похоже, догадался о цели ее визита и даже набросал карандашом пару мыслей, перед тем как начать разговор. Дописав, он взглянул на нее и увидел, что она взяла какую-то книгу и погрузилась в чтение. Он помедлил минуту. Кэтрин читала поэму «Изабелла, или Горшок с базиликом» [38] и мысленно перенеслась туда, где под голубыми небесами раскинулись холмы Италии, а зеленые шпалеры усеяны кистями алых и белых роз. Почувствовав на себе выжидательный взгляд отца, она со вздохом закрыла книгу и сказала:
– Папа, у меня письмо от тети Селии насчет Сирила… Насчет его женитьбы – похоже, это правда. Что нам делать?
– Думаю, Сирил поступил весьма глупо, – приятным голосом раздумчиво проговорил мистер Хилбери.
Кэтрин обнаружила, что очень трудно поддерживать разговор, когда собеседник лишь рассудительно кивает и большую часть своих мыслей оставляет при себе.
– Сдается мне, он конченый человек, – продолжил он и, не считая нужным ничего к этому добавить, взял письма из рук Кэтрин.
Потом водрузил на нос очки и прочитал их все.
Наконец он произнес «Хм!» и вернул ей письма.
– Мама ничего об этом не знает, – заметила Кэтрин. – Вы ей скажете?
– Да, я расскажу твоей матери, но я скажу ей, что это не наше дело.
– Но как же женитьба? – робко промолвила Кэтрин.
Мистер Хилбери молча уставился на огонь.
– Ради чего, интересно знать, он это сделал? – проговорил он наконец скорее для себя, чем для нее.
Кэтрин вновь перечитала послание тети, на этот раз обратив внимание на одну фразу:
– «Ибсен и Батлер… [39] И присылает мне письмо из одних цитат, бессмыслица, заумь какая-то».
– Что ж, если молодое поколение желает так устраивать свою жизнь, думаю, это не наше дело, – заметил он.
– Но разве не наше дело поженить их? – устало промолвила Кэтрин.
– Какого черта меня вообще в это впутывают? – проворчал отец.
– Как главу семьи…
– Но я не глава семьи! Глава семьи Альфред. Пусть с Альфреда и спрашивают. – Мистер Хилбери вновь откинулся в кресле.
Кэтрин показалось, что она задела его за живое, упомянув семью.
– Думаю, мне стоит повидать их, – решила она.
– Я тебя даже близко к ним не подпущу! – воскликнул мистер Хилбери с необычной для него решимостью. – И я вообще не понимаю, для чего им понадобилось тебя в это вовлекать и какое это имеет к тебе отношение.
– Мы с Сирилом всегда были дружны, – заметила Кэтрин.
– Но он хоть раз говорил тебе об этом? – резко переспросил мистер Хилбери.
Кэтрин покачала головой. Разумеется, она была уязвлена тем, что Сирил не доверился ей, – неужели он думает, как, наверное, думают Ральф Денем и Мэри Датчет, что она черствая или даже злая?
Мистер Хилбери, казалось, внимательно изучал оттенки пламени в камине.
– Что касается твоей матери, – произнес он после паузы, – поставь ее в известность. Пусть узнает факты прежде, чем они станут предметом всеобщего обсуждения, хотя я не понимаю, почему тетя Селия уверена, что это обязательно произойдет. Чем меньше про это говорить, тем лучше.
Даже допуская, что джентльмены шестидесяти лет, высокообразованные, с большим жизненным опытом, вероятно, имеют право оставлять при себе кое-какие свои соображения, Кэтрин не могла не удивляться такой реакции отца. Как отстраненно он судил о случившемся! Как поверхностно оценивал факты, стараясь придать им внешнее подобие благопристойности, чтобы они не шли вразрез с его собственным представлением о жизни! Его не интересовали чувства Сирила, и он не стремился раскрыть тайную подоплеку всего дела. Он всего лишь отметил – как отмахнулся, – что Сирил поступает глупо, потому что другие так себя не ведут. Словно он смотрит в телескоп на крошечных людишек, отделенных от него расстоянием в сотни миль.
На следующее утро Кэтрин не покидало тревожное чувство, вызванное тем, что ей ужасно не хотелось сообщать миссис Хилбери печальную новость. Поэтому сразу после завтрака она последовала за отцом в холл.
– Вы рассказали маме? – спросила Кэтрин. Она говорила с отцом решительно, и в ее глубоком темном взгляде читалась озабоченность.
Мистер Хилбери вздохнул.
– Дитя мое, это совершенно вылетело у меня из головы. – Он пригладил ладонью шелковистый ворс шляпы и сделал вид, что спешит. – Но я пришлю записку с нарочным… Сегодня я опаздываю, а мне еще гранки в конторе читать…
– Так не пойдет, – возразила Кэтрин. – Мы обязаны ей рассказать – или вы, или я. Надо было сразу это сделать.
Мистер Хилбери надел шляпу и уже взялся за ручку двери. В его глазах мелькнуло выражение, знакомое Кэтрин с детства: с таким видом он обычно просил прикрыть его, когда ему хотелось пренебречь той или иной обязанностью, – смесь ехидства, юмора и беспечности. Мистер Хилбери многозначительно покивал, распахнул дверь и шагнул за порог с легкостью, неожиданной для его лет. Потом помахал дочери рукой и исчез. Оставшись одна, Кэтрин лишь рассмеялась оттого, как ловко на этот раз ее провели, что, впрочем, всегда бывало в домашних спорах с отцом, и теперь ей придется взять на себя неприятную обязанность, которую, по справедливости, должен был выполнить он.
Глава IX
Кэтрин точно так же, как и ее отцу, не хотелось говорить матери о проступке Сирила, и по тем же самым причинам. Оба они как-то внутренне сжимались – так съеживаются зрители, услышав, что сейчас на сцену вынесут ружье, – боясь возможных пересудов по этому поводу. Мало того, Кэтрин не могла понять, как относиться к такому из ряда вон выходящему поступку Сирила. Опять же, ей виделось за всем этим нечто, чего не видели родители, и по здравом размышлении она решила не давать действиям Сирила вообще никакой оценки. Пусть другие решают, хорошо это или плохо, для нее это всего лишь свершившийся факт.
