С этими словами маркиз взял ее руки и стал целовать их… («Жена!» – «Что тебе?» – «Пришел торговец сеном». – «Посмотри в счетную книгу». – «А где книга?.. Сиди, сиди, – нашел».) Скрыв смертельную досаду, разрывавшую ее сердце, госпожа де Ла Помере обратилась к маркизу:
«Как же мы поступим, маркиз?»
«Мы не обманывали друг друга; вы имеете право на полное мое уважение, а я, думается мне, не окончательно еще потерял право на ваше; мы будем видеться по-прежнему и наслаждаться доверчивостью нежнейшей дружбы. Это избавит нас от всяких неприятностей, от всяких мелких обманов, всяких упреков, всяких дрязг, обычно сопутствующих умирающей любви; мы будем бывать в свете; я стану поверенным ваших побед и не скрою от вас своих, если мне случится одержать таковые, в чем, впрочем, я весьма сомневаюсь, ибо вы сделали меня требовательным. Это будет прелестно! Вы поможете мне советами, я не откажу вам в своих, если произойдут какие-либо угрожающие обстоятельства, при которых они могут вам понадобиться. Кто знает, что может случиться?..»
Жак. Никто.
Трактирщица. «…Вероятнее всего, чем дальше я зайду в своих приключениях, тем больше вы выиграете от сравнения, и я вернусь более влюбленным, более нежным, более убежденным, нежели когда-либо в том, что госпожа де Ла Помере была единственной женщиной, созданной для моего счастья; а после этого возвращения можно биться о заклад, что я останусь при вас до конца своей жизни».
«А если случится, что по вашем возвращении вы меня больше не застанете? Ведь человек, маркиз, не всегда бывает справедлив; нет ничего невозможного в том, что я почувствую склонность, каприз, даже страсть к кому-нибудь, кто не стоит вас».
«Я, безусловно, буду в отчаянии, но не посмею жаловаться. Я буду винить судьбу, разлучившую нас, когда мы были соединены, и сблизившую, когда мы уже не сможем сблизиться…»
После этой беседы они принялись рассуждать о непостоянстве человеческого сердца, о непрочности клятв, об узах брака… («Сударыня!» – «Что тебе?» – «Дорожная карета».)
– Господа, сказала хозяйка, – я должна вас покинуть. Сегодня вечером, справившись со всеми делами, я вернусь и докончу рассказ об этом происшествии, если вам любопытно будет послушать… («Сударыня!..», «Жена!», «Хозяйка!..» – «Иду, иду».) После ухода трактирщицы Хозяин сказал своему слуге:
– Жак, заметил ли ты одно обстоятельство?
Жак. Какое именно?
Хозяин. А то, что эта женщина рассказывает гораздо более складно, чем можно ждать от хозяйки постоялого двора.
Жак. Действительно, так! Постоянные помехи со стороны домочадцев выводили меня из терпения.
Хозяин. И меня тоже.
А ты, читатель, говори без притворства, – ибо мы находимся в разгаре полной откровенности, – не желаешь ли ты бросить эту изысканную и многословную болтунью хозяйку и вернуться к любовным похождениям Жака? Я лично не стою ни за то, ни за другое. Когда эта женщина возвратится, болтун Жак охотно вернется к своей роли и захлопнет дверь у нее под носом; он только скажет ей в замочную скважину: «Покойной ночи, сударыня, Хозяин спит, я тоже ложусь: придется отложить конец истории до нашего следующего приезда».
«Первая взаимная клятва двух человеческих существ была дана у подножия скалы, рассыпавшейся в пыль; в свидетели своего постоянства они призвали небо, которое ни минуты не бывает одинаковым; все и в них, и вокруг них было преходяще, а они верили, что их сердца не подвержены переменам. О дети! Вечные дети!..» Не знаю, чьи эти рассуждения: Жака ли, его Хозяина или мои; несомненно, что они принадлежат кому-нибудь из нас троих и что им предшествовали и за ними последовали многие другие, которые заняли бы нас, то есть Жака, его Хозяина и меня, до ужина, до вечера, до возвращения трактирщицы, если б Жак не сказал своему Хозяину:
– Знаете, сударь, все великие сентенции, приведенные вами только что ни к селу ни к городу, не стоят старой басни, которую рассказывают на посиделках в нашей деревне.
Хозяин. А что это за басня?
Жак. Это басня о Ноже и Ножнах. Однажды Нож и Ножны повздорили; Нож и говорит Ножнам: «Ножны, подруга моя, вы – негодяйка, так как каждый день принимаете новые Ножи…» Ножны ответили Ножу: «Друг мой Нож, вы – негодяй, так как каждый день меняете Ножны…» – «Не то вы мне обещали, Ножны…» – «Нож, вы первый меня обманули…». Спор этот происходил за столом; тот, кто сидел между ними, обратился к ним и сказал: «И вы, Нож, и вы, Ножны, хорошо поступили, изменив друг другу, ибо вам хотелось изменить; но вы были неправы, обещая не изменять. Разве вы не видите, Нож, что господь создал вас для многих Ножен, а вас, Ножны, для многих Ножей? Вы считали безумцами те Ножи, которые клялись совершенно отказаться от Ножен, и те Ножны, которые давали обет обойтись без Ножей; и вы не подумали о том, что вы, Ножны, были почти столь же безумны, обещая ограничиться одним Ножом, а вы, Нож, – обещая ограничиться одними Ножнами».
Тут Хозяин сказал Жаку:
– Твоя басня не слишком нравственная, но зато веселая. Знаешь, какая странная мысль пришла мне в голову? Я женю тебя на нашей трактирщице; и я думаю о том, как поступил бы муж, любящий поговорить, при жене, которая только и делает это самое.
Жак. Он поступил бы так же, как я делал в первые двенадцать лет своей жизни, когда жил у дедушки и бабушки.
Хозяин. Как их звали? Чем они занимались?
Жак. Они были старьевщиками. У моего деда Язона было несколько детей. Вся семья состояла из людей серьезных: они вставали, одевались, шли по своим делам; возвращались, обедали и отправлялись назад, не проронив ни слова. Вечером они усаживались на стулья: мать и дочери ткали, шили, вязали, не проронив ни слова; сыновья отдыхали; отец читал Ветхий завет.
Хозяин. А ты что делал?
Жак. Я бегал по комнате с кляпом во рту.
Хозяин. Как – с кляпом?
Жак. Да, с кляпом; и этому проклятому кляпу я обязан страстью к болтовне. Иногда проходила целая неделя, и никто в доме Язона не открывал рта. В течение своей жизни – а жизнь ее была долгой – бабушка не сказала ничего, кроме: «Продается шляпа», а дедушка, который ходил на аукционах выпрямившись, заложив руки под сюртук, – ничего, кроме: «Одно су». Бывали дни, когда он чуть было не переставал верить в Библию.
Хозяин. Почему?
Жак. Из-за повторений, которые он считал суесловием, недостойным святого духа. Он говорил, что повторяющие одно и то же – глупцы, которые считают, что их слушатели тоже глупцы.
Хозяин. Жак, не хочешь ли ты искупить долгое молчание, которое из-за кляпа хранил в течение двенадцати лет у твоего дедушки, а также пока рассказывала хозяйка, и…
Жак. Вернуться к истории моих любовных приключений?
Хозяин. Нет, к той, на которой ты меня покинул: о приятеле твоего капитана.
Жак. Ах, сударь, какая у вас жестокая память!
Хозяин. Жак, мой миленький Жак!..
Жак. Чему вы смеетесь?
Хозяин. Тому, чему буду смеяться еще не раз: как ты в детстве бегал у своего дедушки с кляпом во рту.
Жак. Бабушка вынимала его, когда никого не было, и если дедушка это замечал, то бывал недоволен и говорил: «Продолжайте в том же духе, и этот малый станет величайшим болтуном, какой когда-либо был на свете». Его предсказание сбылось.
Хозяин. Ну, Жак, мой миленький Жак, – историю приятеля твоего капитана!
Жак. Я не отказываюсь; но вы не поверите.
Хозяин. Разве она такая уж странная?
Жак. Нет, но она уже однажды случилась с другим – с французским военным, которого, кажется, звали господином де Герши31.
Хозяин. Ну что ж, я скажу, как тот французский поэт, который сочинил довольно удачную эпиграмму и заявил другому, приписавшему ее себе в его присутствии: «Почему бы, сударь, вам ее и не сочинить? Ведь я же ее сочинил…» Почему бы приключению, рассказанному Жаком, и не случиться с приятелем его капитана, раз оно случилось с французским военным де Герши. Но, рассказывая о нем, ты разом убьешь двух зайцев, ибо передашь мне историю и того и другого, которой я не знаю.
Жак. Тем лучше! Но поклянитесь, что это так.
Хозяин. Клянусь.
Читатель, мне очень бы хотелось потребовать и от тебя такой же клятвы; но я только обращу твое внимание на одну странность в характере Жака, видимо унаследованную им от своего дедушки Язона, молчаливого старьевщика; а именно, Жак хоть и любил поговорить, но, в противность болтунам, не выносил повторений. А потому он не раз говаривал своему Хозяину:
– Сударь, вы готовите мне печальное будущее; что станет со мной, когда мне нечего будет больше сказать?
– Ты будешь повторять.
– Чтоб Жак стал повторять! Свыше предначертано противное, и если б мне когда-либо случилось повториться, я не удержался бы, чтоб не воскликнуть: «Ах, если бы дедушка тебя услыхал!..» – и пожалел бы о кляпе.
Жак. В те времена, когда играли в азартные игры на Сен-Жерменской и Лаврентьевской ярмарках…
Хозяин. Да ведь эти ярмарки в Париже, а приятель твоего капитана был комендантом пограничной крепости.
