С конца 1900 года на квартире Мережковских начали происходить заседания общества «Религиозно-философские собрания». Организаторы старались привлечь к нему круг пошире, чем на привычных литературных сборищах. Помимо писателей, в число которых входили Александр Блок и Михаил Пришвин, артистов, музыкантов, философов, среди которых бывал уже маститый и очень популярный Василий Розанов и молодой еще Николай Бердяев, собрания посещали сектанты и даже некоторые передовые деятели православной церкви вроде студента Петербургской духовной академии Сергея Симанского, будущего патриарха Алексия I. Пока дело ограничивалось разговорами, в которых тон задавал, естественно, Мережковский, все было спокойно. Но едва Зинаида Гиппиус, обычно единственная женщина на заседаниях, предлагала какие-то действия, росло напряжение. Скажем, помыть друг другу ноги по обычаю ранних христиан или устроить прообраз будущих флэш-мобов. Расклеить по Петербургу листовки с призывом к горожанам в определенный день и час собраться на какой-нибудь площади и молча упасть на колени. Кстати говоря, в отсутствии женской конкуренции Зинаида имела чем подкрепить свои эпатирующие предложения. Например, однажды она надела на заседание черное платье из полупрозрачной материи на розовой подкладке. В полумраке комнаты казалось, что просвечивающее платье надето прямо на голое тело. Непорочные юноши вроде Сергея Симанского смущенно отводили глаза.
Только самые «крепкие духом» в понимании этого Зинаидой и Дмитрием соглашались принять участие в некоторых странных обрядах вроде того, когда одного музыканта уложили на пол в позу распятого, разрезали ему ладонь, нацедили из нее крови, смешали с вином и выпили. Бердяев, склонявшийся к церковному реформаторству, после этого вернулся в обычное православие. Он писал: «Мережковские всегда имели тенденцию к образованию своей маленькой церкви и с трудом могли примириться с тем, что тот, на кого они возлагали надежды в этом смысле, отошел от них и критиковал их идеи в литературе. У них было сектантское властолюбие».
Из всех посещавших собрания лишь один человек разделял все убеждения супругов и готов был принять участие во всех их акциях безоговорочно. Дмитрий Владимирович Философов. Сам лишенный каких-либо творческих способностей и амбиций, он обладал очень влюбчивой натурой. И мог влюбиться не только в мужчину, но и в идею. Андрогинное существо Гиппиус-Мережковский и было самой идеей, воплощенной в двойной человеческий образ. Не хватало третьего.
Идя по аналогии от христианской Троицы, Зинаида Николаевна придумала, что глагол «строить» имеет корень не «стро», а «тро», то есть «три», числовое значение сущности мира. При советской власти ее идею опошлили любители выпить «на троих» — «строи́м?!»
…
«В атмосфере салона Мережковских было что-то сверхличное, разлитое в воздухе, какая-то нездоровая магия, которая бывает, вероятно, бывает в сектантской кружковщине… Мережковские всегда претендовали говорить от некоего „мы“ и хотели вовлечь в этом „мы“ людей, которые с ними близко соприкасались… Это они называли тайной трех. Так должна была сложиться новая церковь Святого Духа, в которой раскроется тайна плоти… Единица — тайна личности, два — тайна другого, любви, три — тайна общественности: такова была цифровая мистика Мережковских», — писал Бердяев.
И вот 29 марта 1901 года на Страстной неделе в Великий Четверг в квартире на Литейном состоялось рождение и новой церкви (секты) и новой семьи из трех членов — Гиппиус, Мережковского и Философова. Они торжественно пропели гимны и прочитали молитвы, сочиненные Зинаидой Николаевной, совершив тем самым и духовное бракосочетание. После чего устроили агапу. Так в ранних христианских общинах называлась совместная трапеза участников в церкви после литургии. Поскольку в Средиземноморье за ужином пьют вино, то агапы иногда превращались в обычные попойки. Вопреки требованиям Великого поста новобрачные ели мясо и пили вино. Свадьба все-таки.
После этого Философов переехал к Мережковским.
В квартире нашлась комната, чтобы устроить там спальню для младшего члена. Ни о каком сексе, разумеется, речи не шло.
В том же 1901 году Синод отлучил Льва Толстого от церкви. У «матерого человечища» получилось создать свою церковь, секту, пусть и стараниями учеников. У философской, тройственной семьи найти последователей, вырастить учеников не получилось. Хотя Зинаида старалась, о чем будет сказано в следующей главе. Зато отвратили Мережковские от себя не одного Бердяева. Вдруг возревновал своего брата Сергей Дягилев, и журнал «Мир искусства» закрылся для Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Более того, однажды Философова, можно сказать, похитили у Мережковских, как своевольную, но глупую сестренку или дочку. 5 января 1902 года на вечере в доме «троебрачников» Василий Розанов сообщил Мережковским, что Дягилев везет Философова в Европу «лечиться», а день спустя тот и сам прислал супругам записку: «Я выхожу из нашего союза не потому, что не верю в дело, а потому, что я лично не могу в этом участвовать». Очень понятно. Через год с небольшим Гиппиус и Мережковский помирились с Дягилевым, и блудный мальчик Философов вернулся в семью. И она просуществовала фактически до 1920 года.
Человеку разумному вообще свойственно время от времени бороться со своим животным происхождением путем подавления собственной сексуальности. Это не христианские монахи придумали. Аскетизм встречался во все времена во многих культурах. Борьба всегда велась не на равных. Мозг думает о высоком, но запретить половым железам вбрасывать в кровь гормоны не может. Человеческий гений додумался до оскопления. Но это как-то грубо. Христианство это вообще осуждало, за исключением случаев с кастрированием юношей ради пения высокими голосами, в том числе и церковного пения. Куда благороднее и благочестивее бороться с собой при помощи постов и молитв. Мережковские боролись при помощи творчества и примеривания на себя ролей пророков и вероучителей. С вероучением в итоге не сложилось. Но осталась привычка. И все же в начале 1900-х годов обоим супругам за тридцать. Духовный, интеллектуальный расцвет может выпасть и на более поздний возраст, но телесный — именно тогда. Пик сексуальности совпадает с телесным оптимумом. И здесь в семейных отношениях Мережковских наступает явный кризис. При том, что в творчестве и религиозных исканиях явный подъем. Муж и жена даже иногда ругаются между собой. Причем повод не интерпретация идеи Троицы в сочинениях Фомы Аквинского, а банальная ревность. В тройственной семье это не касалось только Дмитрия Владимировича. Тот как не отказывал себе раньше в гомосексуальных утехах, так не отказывал и теперь.
Сердце исполнено счастьем желанья,Счастьем возможности и ожиданья, —Но и трепещет оно и боится,Что ожидание может свершиться…Полностью жизни принять мы не смеем,Тяжести счастья поднять не умеем,Звуков хотим, — но созвучий боимся,Праздным желаньем пределов томимся,Вечно их любим, вечно страдая, —И умираем, не достигая…
Так Гиппиус писала Философову в 1901 году.
Однажды Зинаида Николаевна почувствовала, что просто по-бабьи влюбилась в Димочку Философова. Когда они жили в их имении в Крыму, она совершила неожиданный экстравагантный поступок. Весь бомонд уже привык к ее великолепным волосам до пяток, из которых она делала себе самые невероятные прически. А тут вдруг взяла и коротко постриглась. Вероятно, причиной послужило осознанное или неосознанное желание стать похожей на мальчика и тем самым понравиться Философову. И как-то раз сама пришла к нему в спальню и легла в его постель…
Ох уж эти рафинированные штучки… Впрочем, помимо испорченности высокими идеями, могло сказаться и увлечение кокаином и абсентом. Не может быть, чтобы ими не баловались и они. Символист Брюсов, скажем, долго и безуспешно лечился от кокаинизма. В общем, получилась одна неприятная возня. Философов тут же сбежал из Крыма в Петербург, подсунув Зинаиде под дверь письмо:
«Зина, пойми, прав я или не прав, сознателен или несознателен, и т. д. и т. д., следующий факт, именно факт остается, с которым я не могу справиться: мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. Тут вне всего этого, нечто абсолютно иррациональное, нечто специфическое.
В моих прежних половых отношениях был свой великий позор, но абсолютно иной, ничего общего с нынешним не имеющий. Была острая ненависть, злоба, ощущение позора за привязанность к плоти, только к плоти. Здесь же как раз обратное. При страшном устремлении к тебе всем духом, всем существом своим, у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом…»
