В Париже Мережковский начинает новый цикл из драмы «Павел I» и двух исторических романов (какая любовь к тройке!) «Александр I» и «14 декабря». Цикл был назван страшновато — «Зверь из Бездны», потом переименован в «Царство Зверя». Драма позже оказалась единственным произведением Мережковского, превращенным в кинофильм («Бедный, бедный Павел», снятый Виталием Мельниковым в 2003 году с Виктором Сухоруковым в главной роли). Неплохие, в общем, книги, хотя исторические образы получились несколько однобокими, ходульными, тенденциозными. Главное, что многим плохим и даже хорошим героям ставил в вину автор, это отсутствие должной религиозности.
В общем, не нравились Дмитрию Сергеевичу русские цари и самодержавие в целом. Он считал себя его врагом. А оно его врагом почему-то не считало. Так, предложит какой-нибудь епископ отлучить писателя от церкви, а другой возразит — не Толстой, нечего и шум поднимать. Предложит какой-нибудь полицейский арестовать, а другой рукой махнет — чем он опасен, ведь не Савинков какой…
Ко времени окончания романа «14 декабря» в 1913 году (хотя напечатан роман будет только в 1918 году) можно сказать определенно — выдающийся андрогин русской литературы Мережковский-Гиппиус исписался, достиг своей вершины. Зинаида Николаевна, правда, оставит свои наблюдательные и острые «Дневники 1919 года». Но это уже публицистика. А в художественном плане с писателями так бывает. У кого иссякает родник, у кого не иссякает.
Пора было почивать на лаврах. И они не заставили себя ждать. В 1913 году в издательстве М. О. Вольфа выходит собрание сочинений Д. С. Мережковского. В 1914 году академик Н. Котляревский выдвигает Мережковского на получение Нобелевской премии. В том году из-за начавшейся Первой мировой войны премия вообще никому не была вручена (хотя по физике, медицине и химии вручалась). В следующем, 1915-м Дмитрия Сергеевича обошел Ромен Роллан. Он еще будет выдвинут несколько раз и ближе всего к цели окажется в 1933-м. Как назло, его тогда обойдет другой выдающийся русский эмигрант Иван Бунин. Хотя в большинстве случаев Нобелевка как продукт непонятных политических игр выражает далеко не истинное положение дел в литературе, иногда ее вручение/невручение бывает справедливым.
Стал сказываться и возраст. У Мережковского врачи то обнаруживали сердечное заболевание, то не обнаруживали. Но он начал активно лечиться у заграничных в основном врачей, посещать курорты. Вслед за ним передвигалась и дружная тройственная семья.
У Мережковского и Гиппиус еще выходили пьесы и сборники стихов. Но окружающих больше интересовала их эволюционирующая гражданская позиция. Начавшуюся мировую войну они встретили без малейшего энтузиазма и осудили. На этой почве супруги даже сблизились с человеком, которого всегда считали врагом, А. М. Горьким. Вместе они попытались создать общество за выход из войны.
Гиппиус между тем сильно прошумела в обществе пьесой «Зеленое кольцо», поставленной накануне революции в Александринском театре. Тема для нее обычная — о ненужности любви, о необходимости пожертвовать полом во имя лучшей жизни. В центре событий конфликт поколений. Вина отцов и матерей, чуждость их детям объясняется просто: взрослые не могут отказаться от половой жизни — источника всех бытийных несчастий. Будущее — светлое, но неопределенное — в отказе от секса, от тяжести и проклятия плотской жизни, в уходе в мистическую религиозность. И очень неожиданно в этой пьесе в Зинаиде Гиппиус при всем ее модернизме открывается русская шестидесятница из числа читателей «Что делать», поклонников Рахметова и фиктивных браков, что-то вроде пресловутой Веры Павловны.
Окружающих продолжал интересовать и затянувшийся феномен тройного сожительства. Но если старым знакомым этот факт уже порядком поднадоел, то новых еще удивлял, но не всех. В феврале 1915 года на новую петербургскую квартиру Мережковских на Сергиевской улице Александр Блок привел молодое дарование, девятнадцатилетнего Сергея Есенина. Тот тоже был любителем эпатажа и явился одетым так, как и полагалось бы одеваться крестьянским поэтам — в косоворотке, плисовых штанах и валенках. Зинаида Николаевна, как всегда, бесцеремонно близко оглядела гостя через лорнетку, словно экзотическое насекомое, и спросила:
— А что это на вас за гетры такие странные?
И повела знакомить со своей семьей.
— Мой муж, Дмитрий Сергеевич Мережковский.
Есенин немного с ним поговорил. А потом Гиппиус представила второго.
— Мой муж, Дмитрий Владимирович Философов.
Есенин воспринял это как должное, не показав ни малейшего крестьянского недоумения. Это понравилось Зинаиде, и она, как Антон Крайний, написала на Есенина первую в его жизни позитивную рецензию, отметив, что его ждет большое будущее. Почти такая же история произошла с молодым Осипом Мандельштамом и его первым сборником.
Будучи противниками монархии, члены тройственной семьи горячо приветствовали свержение царя и Февральскую революцию 1917 года. Поскольку Сергиевская улица находится в двух шагах от Таврического дворца, на квартиру к Мережковским часто заходили с последними новостями знакомые члены Государственной думы. Однажды зашел и на тот момент военный министр А. Ф. Керенский с просьбой к Мережковскому написать популярную историческую брошюру для солдат. Но если по мере развития событий Зинаиду Гиппиус не покидал энтузиазм по поводу перемен в жизни страны, то в Мережковском все больше просыпался пророк-пессимист. Он предрекал, что к власти придет Ленин. Дмитрий Философов был согласен с обоими.
Блевотина войны — октябрьское веселье…Народ, безумствуя, убил свою свободу,И даже не убил — засек кнутом.
(29 октября 1917)
Октябрьский переворот Мережковский встретил с мрачной радостью от сбывшегося предсказания — грядущий хам превратился в настоящего. Но супруги и их друг-публицист продолжили бесстрашно печатать антибольшевистские статьи в газетах, которые могли еще это напечатать. Большевики не сразу закрывали оппозиционные себе издания. В квартире на Сергиевской иногда собирались знакомые эсеры. Однако новые власти, как и старые, продолжали не замечать откровенной оппозиционности Гиппиус и Мережковского. Хотя ВЧК была уже создана. Значит, не так опасны, как поэт Гумилев.
Вскоре после Октябрьской революции творческая интеллигенция оказалась перед камнем на распутье, на котором было написано: «С кем вы, мастера культуры?». В одну сторону с большевиками, в другую — против. Убежденных коммунистов вроде Маяковского среди писателей было немного. Ситуация, когда выбор безбожного режима означал остаться на родине, еще не была актуальной. До конца 1920 года подавляющее большинство тех, кого не устраивали большевики, были уверены, что их власть вот-вот падет. Колчак, Деникин, поляки, французы, японцы свергнут царство Антихриста, которое накаркал Мережковский. В конце концов, взбунтуются ограбленные крестьяне, голодные рабочие, сами коммунисты перережут друг друга, как якобинцы. Не случилось. Мастера культуры, как правило, выбирали между голодом и пайком от Луначарского. Гиппиус и Мережковский были непоколебимы в своем неприятии. Особенно Зинаиду Николаевну расстроило, что на сторону врага перешли свои, символисты — Блок, Белый и Брюсов. Она поссорилась с Блоком после выхода его поэмы «Двенадцать». Написала о нем в стихах: «Я не прощу. Душа твоя невинна. Я не прощу ей никогда».
Постепенно становилось все хуже и хуже. Как в политическом плане, так и в бытовом.
…
«Как благоуханны наши Февраль и Март, солнечно-снежные, вьюжные, голубые, как бы неземные, горние! В эти первые дни или только часы, миги, какая красота в лицах человеческих! Где она сейчас? Вглядитесь в толпы Октябрьские: на них лица нет. Да, не уродство, а отсутствие лица, вот что в них всего ужаснее… Идучи по петербургским улицам и вглядываясь в лица, сразу узнаешь: вот коммунист. Не хищная сытость, не зверская тупость — главное в этом лице, а скука, трансцендентная скука „рая земного“, „царства Антихриста“». (Из записных книжек Мережковского)
В 1919 году писатели теперь уже были вынуждены пойти на сближение с Горьким, стали сотрудничать с его издательством «Всемирная литература». Только это давало пайки и символические деньги. Мережковский переводил, редактировал, переделал для серии свои романы «Юлиан Отступник» и «Петр и Алексей» в пьесы. Из записных книжек Гиппиус видно, что такая жизнь совсем ее не устраивает.
«Яркое солнце, высокая ограда С. собора. На каменной приступочке сидит дама в трауре. Сидит бессильно, как-то вся опустившись. Вдруг тихо, мучительно протянула руку. Не на хлеб попросила — куда! Кто теперь в состоянии подать „на хлеб“. На воблу.
