Глава VIII
Прощай, Балтийский край!
Трудно сказать, как мы жили в течение шести месяцев, пока папа сидел в лагере. Кажется, мама продала все, что было возможно. Я никогда больше не видела на ней ни одной, даже самой скромной драгоценности.
Слава совсем исчез, и только много позже я узнала, что уже летом 1917 года Радены уехали на юг.
Все, кто понимал угрозу надвигавшихся событий, чувствовали необходимость объединиться для защиты Родины. Так зародилась Белая борьба под Андреевским флагом на суше, морях, озерах и реках России. Узнавались пункты, куда надо было пробираться, и, несмотря на постоянную слежку, многие уезжали с опасностью для жизни, главным образом холостые и старшие ученики военных училищ. Много труднее было семейным.
…Последние июльские дни в Ревеле… Ни поездов, ни почты, ни, конечно, сведений о родных и друзьях.
Рубежное! Только там могли бы мы быть у себя, но и там ждала нас полная неизвестность. После лозунгов, суливших крестьянам помещичьи земли, сколько помещиков было убито, сколько поместий разграблено и сожжено!
Однажды мама вернулась домой с новостью: формировался поезд-эшелон на Украину, которая объявила свою независимость. Мы чуть его не пропустили: поезд был для «украинцев», а не для «русских». После многих хлопот нам разрешили ехать как «уроженцам Украины». Единственным «уроженцем» была я, родившаяся в Лисичанске. Сколько раз впоследствии за границей столкнемся мы с таким же национальным фанатизмом!
Для сборов не потребовалось много времени. Мы жили в меблированной квартире, все ценное распродано. Наше имущество поместилось в одну корзину, довольно неудобную; не помню, как папа ее понес. Мама несла Люшу на руках, а я вела Бусю.
В товарном вагоне без окон мы разместились в углу на полу возле других пассажиров. Дверь оставалась открытой днем и ночью, и папа с мамой спали по очереди, опасаясь, что, встав ночью, я выпаду спросонья из поезда.
Как рассказать об этом путешествии?!
Часть нашей жизни перестала существовать. Не знаю, как проходил день, как мы одевались, как мы ели, о чем говорили, кто был вокруг нас. И тем не менее этот бег поезда с притихшими людьми оставил во мне такое впечатление, что я до сих пор ощущаю его реальность.
Однажды, рассказывая об этом, я заново так сильно все переживала, что это чувство передалось моему внуку: «Бабу, картина разлуки у поезда из „Доктора Живаго“ — это как твое путешествие».
Казалось, что мы никогда никуда не приедем. В полумраке вагона, бросаемого справа налево и слева направо, стремящегося под неровный стук колес к неопределенной цели, мы были полностью оторваны от нашей предыдущей жизни.
Иногда поезд останавливался посреди пустого поля. Недостаток угля? Близость фронта? Бандиты?.. Все выходили из вагонов…
Случалось, что в дороге мы получали помощь Красного Креста. Я навсегда запомнила неповторимый вкус сгущенного молока, которое раздавали детям.
Остановки! Русские равнины, поля, цветы, летнее солнце… Но измученные люди их больше не видели…
Наступил все же день, когда мы приехали в Харьков. Возвращение к жизни! Вероятно, в наши дни космонавты чувствуют то же самое, приземляясь. Поезд в Рубежное уходил с другого вокзала. Надо было взять извозчика.
— Сколько я вам должна? — спросила мама.
— Сорок рублей.
— Вот последние, — и мама опустошила кошелек.
Извозчик поднял на нас глаза; надо думать, что вид у нас был невеселый. Папа с корзиной, маленькая Люша, уже слишком тяжелая для мамы, и я с Бусей. «Давайте двадцать», — сказал извозчик. Мы запомнили этого человека на всю жизнь.
Ночь в поезде «Харьков — Рубежное» мы с Бусей просидели, приютившись в уголке широкой скамьи, на которой спали, растянувшись во весь рост, двое взрослых людей. Мне казалось несправедливым, что они не хотят уступить немного места таким маленьким, как мы!
Утром, когда мы были уже недалеко от станции Насветевич, папа стал расспрашивать пассажиров. Поместье Рубежное около Лисичанска?.. Никто ничего точно не знал. Некоторые слышали, что дом сгорел… Другие, что владелец ранен… Мама старалась нас успокоить: «Ну вы же видите, что это только все по слухам!» Но выбирать не приходилось. Короткая остановка перед маленьким белым вокзалом — и только мы одни спустились с поезда.
Как только он отошел и шум колес затих, нас окружила полная тишина. Железнодорожная станция… И ни одной живой души! И нас, конечно, никто не мог встретить. Прямой путь — это широкая тропа в гору, где высоко над Донцом, в глубине парка, прячется дом. Великолепие украинского лета, глубокая тишина знакомой природы, чувство, что мы у себя после бесконечных дней, полных неизвестности; от этого пережитые волнения отступали.
Мы поднимались медленно: багаж, жара, усталость и тревожный вопрос: «Что ждет нас наверху?» Мы часто останавливались, чтобы передохнуть, и снова собирались с силами, и снова в гору!..
Наконец, мы у садовой маленькой калитки, которой мало кто пользуется. Увы! Она забита толстой доской, все заброшено, все пустынно. Сколько тоски в этой заколоченной калитке! За разросшейся зеленью ничего не видно, ничего не слышно. Удручающая тишина. Кажется, что никого нет в большом доме и что все заросло, все вымерло в старом парке. «Если никого нет, мы пойдем в деревню к Анне Петровне», — решает мама. Опять в дорогу! Идем вдоль забора к главному подъезду.
Вдруг, через большую щель в заборе, выскакивает из парка маленькая девочка и от неожиданности останавливается как вкопанная. Первое для нас проявление жизни.
— Кто сейчас в большом доме?
— Барина нет, но генеральша здесь.
Баба Тата в Рубежном, и дом еще стоит! Усталости как не бывало!
Зачем нам парадное крыльцо, когда есть дыра в заборе! В конце двора небольшая прямая фигура, защищаясь рукой-козырьком от солнца, старается разглядеть новоприбывших. Радость неожиданной встречи переживается нами как чудо. Члены разбросанной семьи, без всякой связи друг с другом, в тяжелую минуту разлуки потянулись к верному убежищу — Рубежному. В шесть лет я возвращаюсь в мое волшебное царство, и для меня, мановением волшебной палочки, замок Спящей красавицы очнулся ото сна. Это твердое детское убеждение никогда меня не покидает.
Здесь было даже много народа: баба Тата и Кузен, дядя Ника и, конечно, Анна Георгиевна; даже старенькая Анна Петровна приходила каждый день. Повар Михаил Иванович и горничная Наташа еще помогали вести скромное домашнее хозяйство отживавшей усадьбы. Конец лета 1918 года был для нас концом навсегда ушедших времен, от которых вскоре не останется и следа.
Для меня настало время личных открытий. Я была уже «большая девочка». Не помню, чтобы я когда-нибудь скучала. Приходили ребятишки из деревни, вероятно, немного старше меня. Дома при мне всегда была Буся и бабушкина такса Тусик.
Постоянным спутником в прогулках по парку был мой сверстник Сережа. Мы знали каждую аллею, каждую тропу, лазили по деревьям и прятались в разросшихся кустах сирени. Я и по сей день знаю, где росли фиалки, где можно найти орешки и где так заманчиво ютились маленькие бархатистые огурчики. Крапива, которую собирали для супа, была нежно-зеленая, а розы для варенья отличались своими крупными головками со множеством пахучих лепестков.
Как интересно все для ребенка в жизни: конюшни и хлева, мягкие и теплые губы лошади, которая осторожно берет сахар с ладони, ласковые и глубокие глаза коровы, возня розовых поросят вокруг ведра дымящихся помоев, только что принесенных из кухни, и рыло свиньи, протянутое к любопытной маленькой визитерше, которая однажды резким движением всадила ей два пальца в ноздри. Я хотела сама кормить кур, и их кудахтанье, когда они в спешке пробегали мимо рассыпанных зерен, меня очень забавляло. Но к индюкам я не имела никакого доверия. Один из них однажды набросился на маленькую Люшу, гулявшую во дворе. Я запомнила, как Люша бежала, индюк за ней, а мы за индюком!
Зато гуси очень привязываются к хозяину. Мой добрый Кузен очень подружился с одним гусем, который часто садился к нему на колени.
Я ходила за Анной Петровной в погреб, выложенный из больших толстых камней: несколько ступенек вели под землю, где огромные куски льда, завернутые в солому, поддерживали все лето приятную прохладу. На полках, вдоль стен, стояли бесчисленные банки разных размеров: запасы варенья, сиропов, меда, солений и маринадов на всю зиму. Но в то лето мало что заготавливалось, хотя август и сентябрь прошли спокойно.
Еще до нашего приезда революционные лозунги докатились до Донбасса. Имение было разграблено, но дом не пострадал. Бабушка во время грабежа находилась в госпитале при раненом Нике и, вернувшись, ничего не нашла из своих вещей. Украли все, что можно унести. Единственно, что осталось, это белое кружевное домашнее платье, которое было на ней, когда Нику нашли в парке с простреленной грудью. Он пытался застрелиться: Ольга его не любила!
