Касл-хиллский морг представлял собой воплощение викторианского уродства. Пол был покрыт треснувшей кафельной плиткой черного цвета, цементный раствор в швах стал темно-серым от хлорки, формальдегида и дезинфектантов. Дренажные каналы вели к решеткам из проволочной сетки, а оттуда в канализационные трубы. Стены, по всей видимости, когда-то были белого цвета, но со временем облицовочная плитка приобрела оттенок грязной слоновой кости. Резкий свет потолочных светильников отражался от стены с морозильными камерами и секционных столов.
Столов было три — с бортиками высотой с дюйм, водостоком, водопроводным краном, шлангом и набором костей кроваво-красного цвета.
По стенам были парами развешаны лекционные плакаты. На одних были прикреплены копии поздравительных открыток жертвы, на других — всевозможная медицинская информация, рентгеновские снимки и записи зубных формул.
Еще было холодно, почти так же холодно, как на улице. Нос у доктора Макдональд был розовый, вязаная шерстяная шапка натянута на уши, дафлкот застегнут до самого подбородка. Она стояла сгорбившись, засунув руки в карманы.
— Разве мы не должны были надеть маски, защитные очки и все остальное?
Профессор Твининг оторвал взгляд от останков:
— Боюсь, в этом нет столь уж большой необходимости — здесь нет ни мягких тканей, ни ДНК. Просто кости. Ребята-почвоведы все отчистили, так что мы вряд ли сможем что-нибудь загрязнить. Альф, передайте, пожалуйста, соответствующий рентгеновский снимок… Спасибо.
Твининг рассматривал скелет Лорен Берджес, сравнивая повреждения с медицинскими записями и фотографиями на поздравительных открытках. Опознавал ее.
Три набора костей на трех секционных столах. Пройдет совсем немного времени, и будут обнаружены остальные жертвы. Только вдобавок к ним найдут еще одну — Ребекку, останки которой тоже будут лежать на холодном металлическом столе. Моя маленькая девочка, уменьшенная до кучки покрытых грязью костей. Выщербленных и изрезанных в тех местах, где он вонзал в нее нож и ломал их…
Воздух морга был словно холодная патока, застрявшая у меня в горле.
Я сунул руки в карманы. Стиснул зубы.
Никто не знал, что еще было время, чтобы поймать ублюдка.
Так почему же я не мог дышать?
Думай о чем-нибудь другом. О кем угодно. О чем угодно, только не о Ребекке.
Деньги. Думай о деньгах. О том, как облажался — полностью и напрочь.
Так будет лучше…
О’кей, не получилось у меня выдавить деньжат до начала вскрытия, но времени еще было вполне достаточно, не правда ли? Быстро смотаюсь, пока будут изучать остальные скелеты. Куча времени.
Да, куча времени…
— …на левой плечевой кости явно выраженная медианная трещина и периостальная гематома, антериальный…
Черта с два я когда-нибудь смогу найти эти деньги. Объявлюсь в Вестинге с пригоршней жалких пятерок, и головорезы миссис Керриган отправят меня домой в кресле-каталке.
— …открытый перелом правой лучевой и локтевой костей, семь сантиметров от лучезапястного сустава…
Нет. Лучше вообще не мелькать. Если не буду высовываться — пока паром не отчалит от Абердина сегодня в семь вечера, — со мной все будет в порядке.
— …бороздчатые шрамы на четвертом и пятом ребрах, указывающие на серрейторное лезвие…[59]
Ну, может быть, не все в порядке, но какое-то время я выиграю.
А это все так и останется дожидаться моего возвращения.
Стрелки настенных часов в морге, кликнув, встали на одиннадцать тридцать — два с половиной часа наблюдения за тем, как профессор Твининг разбирается с костями замученных девочек.
— …и один чай с молоком, без сахара. — Альф протянул мне кружку с отпечатанной на боку надписью «САМЫЙ ЛУЧШИЙ ПРОКТОЛОГ В МИРЕ!».
— Спасибо.
Одно можно сказать о лаборантах-патологоанатомах — чай заваривать они умеют.
Твининг потянулся, сцепив замком руки, как будто собирался взломать сейф:
— Итак, теперь, я полагаю, мы можем утверждать, что останки принадлежат Лорен Берджес.
Я оперся спиной на рабочий стол:
— Это заняло всего-то два с половиной часа. Доктор Макдональд сделала это за тридцать пять секунд.
Ее щеки зарозовели.
— Положение головы неким образом это объяснило. Но могут быть еще жертвы, которые он обезглавил, и мы о них еще ничего не знаем. У нас нет полного набора поздравительных открыток, и на большинстве из них нет момента их смерти… — Она откашлялась и шаркнула ногами. — Это было нечто вроде основанной на фактах догадки.
Твининг пригладил свои мягкие волосы:
— К сожалению, мое опознание я должен производить таким образом, чтобы его не смогли опровергнуть в суде. — Он указал чайной чашкой на пару плакатов с информацией о Лорен Берджес, а потом на предпоследнюю поздравительную открытку. — К тому моменту, когда была сделана эта фотография, она почти точно была мертва. Трудно говорить об этом, не имея внутренних органов для анализа, но, судя по фотографиям, я бы сказал, что смерть наступила из-за сердечной недостаточности, вызванной потерей крови и шоком.
Может быть, ей действительно повезло и она была мертва в то время, когда он вскрывал ее и вытаскивал наружу внутренности. Может быть, и Ребекке тоже повезло…
В самой глубине горла снова появилось чувство жжения.
Твининг постучал пальцем по первой открытке:
— Судя по размеру и разнице в цвете ран на этой фотографии и на той, где она уже убита, я бы сказал, что Лорен пытали в течение шести или семи часов. Девяти — самое большее.
— Она пропала за четыре дня до своего дня рождения, — сказала доктор Макдональд и посмотрела на меня.
— Да… — Твининг, прищурившись, снова взглянул на первую открытку. — Это вполне соответствует ее внешности на этой фотографии. Как будто эта одежда пару дней на ней была.
Восемь или девять часов крика под кляпом из упаковочной ленты, пока он вырезал разные слова на коже Ребекки, жег ее голову отбеливателем и вырывал зубы плоскогубцами…
Я поставил чай на стол и постарался, чтобы мой голос не звучал слишком громко.
— Таким образом… — Еще раз. — Таким образом, он не убивал их до тех пор, пока не наступал день рождения. Он похищал их, привязывал к стулу и оставлял сидеть на нем до тех пор, пока не наступало время. Ждал.
Доктор Макдональд подошла к секционному столу с его набором красно-коричневых костей:
— Можно мне взять череп Лорен?
Твининг пожал плечами:
— Не вижу причины, почему вы не можете это сделать. Главное — не уроните.
Я вышел в коридор, и двери морга за мной захлопнулись.
— С вами все в порядке? — Доктор Макдональд шмыгнула носом и потерла рукой глаза. Потом проделала то же самое с блестящими полосками под носом.
— Захотелось глотнуть свежего воздуха.
В подземном коридоре, в самой утробе этой больницы.
Она отвернулась, чтобы я не мог увидеть ее лица.
— Наверное, у меня аллергия на формальдегид или еще на что-нибудь, — сказала она, хлюпая носом.
Да. Точно аллергия.
— Мы делаем перерыв на ланч. Еда здесь довольно мерзкая, но для старшего персонала есть специальная столовая. Твининг обещал провести нас туда.
— Отлично.
— Это у вас первое вскрытие, не так ли?
Я повернулся, чтобы посмотреть на нее… И замер. Метрах в десяти, в тени отсутствующей потолочной лампы, мерцали чьи-то глаза. Крысолов вернулась. Она просто стояла там и смотрела на доктора Макдональд.
— Бедная Лорен… Он заставляет сидеть и ждать, пока не наступит день рождения. Целых три дня она сидит, привязанная к стулу, и ждет, когда начнется боль. Вы можете представить, как она одинока и испуганна, и ей всего двенадцать лет… — Снова шмыгнула носом. — Ну, тринадцать… в конце.
Конечно, я мог это представить. Каждый чертов день.
Крысолов была как статуя. Стояла. Смотрела. Пристально. Не двигаясь. Я сделал пару шагов в ее сторону, добавил в голос немного хрипоты:
— Какого хрена ты пялишься?
Доктор Макдональд вздрогнула и обернулась, чтобы посмотреть, на кого я кричу.
Крысолов даже не вздрогнула.
— А ну давай пошла вон отсюда!
Ничего.
Потом наконец она повернулась и пошла прочь — не спеша, — и ее тележка скрипела и стонала в темноте. Внезапная вспышка света, когда она прошла под работающей лампой, — и седеющие волосы засияли вокруг ее головы неряшливым ореолом. Потом она ушла.
— Чокнутая. — Я положил руку на плечо доктору Макдональд. — Вы точно в порядке?
Слабый кивок.
— Извините. — Снова вытерла глаза. — Как-то глупо все.
— Чтобы не опоздать на паром, нам нужно выйти отсюда примерно… через полчаса. В пять часов, самое позднее.
