Мы отбивались несколько дней. Подкреплений не было. Ряды наши таяли с каждым часом.
Ермаков вызвал меня и приказал:
— Бери с собой кого понадежнее, гони аллюром на шестьдесят первый разъезд, проси помощи у командира желдорбата.
Желдорбат мы по праву считали своей «родней»: сформированный в основном из железнодорожников Перми, он включал в себя и небольшую группу рабочих депо станции Екатеринбург-I.
61-й разъезд находился в восьми верстах. Поскакали туда вдвоем.
На разъезде около вок зальчика сидели несколько бойцов и дымили махоркой.
— Хлопцы, где командир батальона? — спросил я.
— А вон тама! — рыжий парень равнодушно махнул рукой. — Митинговщиков уговаривает.
За вокзальчиком, на большой поляне, шумело людское море. В середине толпы, на телеге, стояли комбат и начальник штаба 3-й Уральской дивизии А. И. Парамонов. Комбат кричал что-то охрипшим от натуги голосом. До нас доносились лишь отдельные слова: «Революционная честь… пролетарская дисциплина… Родина в опасности… позор…»
А. И. Парамонов.
Из толпы в ответ орали:
— Воюй сам!
— Даешь отдых!
— Отправьте нас в Пермь!
С трудом пробрались мы к телеге. Передали Парамонову просьбу Ермакова. Командир желдорбата опять стал уговаривать толпу:
— Товарищи! Ваши братья, коммунисты-малышевцы, просят вас на помощь!.. Чехи возле шамарского моста!.. Не время отдыхать, товарищи! Кому дорога власть Советов — немедленно в бой! Я приказываю…
— А ты не приказывай, — заревела толпа.
— Пускай коммунисты сами за свою власть воюют!
Мой напарник толкнул меня в бок:
— Слушай, давай-ка узнаем у наших деповцев, кто тут мутит народ.
Стали искать знакомых екатеринбуржцев. Нашли и уединились с ними по другую сторону пути.
Земляки рассказали, что в батальон проникли контрреволюционные эсеро-меньшевистские элементы. Они-то и агитируют красноармейцев за уход с фронта. Положение особенно ухудшилось после того, как руководитель большевистской организации батальона Николай Сивков (оказывается, наш старый учитель служил здесь) получил ранение и был увезен в госпиталь. Часа два назад бунтовщики задержали ехавшего на дрезине в Кунгур Парамонова и заявили, что не отпустят начальника штаба дивизии до тех пор, пока он не отдаст приказ отправить всех в Пермь.
Я посоветовал землякам выступить сейчас же на митинге и предложить послать в Кунгур вместе с начштадивом своих делегатов. Договорились, что в качестве делегатов будут рекомендоваться те, кто мутит красноармейцев. Нужно было освободить Парамонова и заодно побыстрее убрать отсюда эту заразу. Ведь так батальон и к белым перекинуться мог.
Уловка наша удалась. Через час начальник штаба дивизии вместе с делегатами отправился на дрезине в Кунгур. С ними, на всякий случай, для охраны Парамонова поехал и мой напарник.
Я один вернулся в Шамары и доложил обо всем случившемся Ермакову. Петр Захарович даже побледнел при этом, но тут же овладел собой и приказал:
— Хорошо. Иди в строй. Теперь каждый человек на счету.
Вечером Ермакова ранило. Но он продолжал руководить батальоном, лежа на носилках.
Чехи атаковали свежими силами, и малышевцы отошли по железной дороге на станцию Кордон.
Там расположились на отдых. Спали мертвым сном. А к исходу следующего дня на подмогу к нам прибыл из Кунгура Ревельский отряд моряков. Вместе с балтийцами ночью внезапным ударом мы выбили белых с шамарских высот и снова укрепились около моста.
Двадцать третьего сентября на смену нашему батальону прибыл 17-й Уральский стрелковый полк из состава сводного Южноуральского отряда партизан. Этот отряд под командованием В. К. Блюхера и Н. Д. Каширина совершил героический 1500-километровый рейд по тылам врага и вышел тринадцатого сентября южнее Кунгура на линию фронта 3-й армии. Блюхеровцы влились в 4-ю Уральскую дивизию.
Красноармейцы сменявшего нас полка говорили:
— Наслышаны мы о малышевцах и, признаться, думали: вас нивесть сколько, коммунистов-то. А тут горстка, да и та без шерстки.
— Ничего, — отшучивались мы, — мал золотник, да дорог. Пойдем на отдых — живо людьми обрастем.
Батальон отвели в Кунгур.
Здесь нас приняли с почетом. Кавалеристов разместили в женском монастыре, а пехоту — в женской гимназии.
Семен, только что вернувшийся из лазарета, шутил над Пашей Быковым:
— Вот, Павло, не приняли тебя раньше в гимназию по причине карманной чахотки, так ты хоть теперь ученым духом вволю подыши. Да фартучек нацепить не забудь: в женских гимназиях так положено!
— Помолчи уж, — обрывал его Паша. — Без году неделя, как на одной ноге ходить начал, а тоже советы дает.
Из гимназии Шихов тащился к нам, в монастырь, и начинал участливым тоном:
— Довоевались, значит, конники-беззаконники. Узнал я в штабе, что вас за буйный норов вскорости в послушники определят для исправления. А тебя, Саня, помощником игуменьи назначат, вот провалиться мне! Задарма черный клобук и платье выдадут.
Я отбивался как мог, поминая японский карабин.
В Кунгуре коммунистический батальон был развернут в полк. В состав новой части, кроме нас, старых малышевцев, вошли: батальон пермских железнодорожников, очищенный от антисоветских элементов, и партийная дружина кунгурского уездного комитета РКП(б).
Группа красноармейцев полка имени Малышева. Кунгур, сентябрь 1918 г.
Часть получила наименование — «Рабочий стрелковый имени И. М. Малышева полк». Ее первым командиром стал Николай Евстафьевич Таланкин, возглавлявший до этого в нашем батальоне одну из рот. Комиссаром полка назначили Сергея Кожевникова, начальником штаба — большевика Павла Николаевича Фидлермана, бывшего фельдфебеля царской армии из рабочих Верх-Исетского завода.
Н. Е. Таланкин.
Председателем партийного бюро полка мы избрали Василия Гладких, а ответственным секретарем — Нину Мельникову.
КУНГУРСКАЯ ОБОРОНА
Со второй половины октября наш полк в составе 1-й бригады 3-й Уральской дивизии вел бои с противником северо-восточнее Кунгура. Сначала малышевцы дрались на рубеже: Крюки — Усть-Крюки. Затем отступили на запад. А потом через несколько дней сделали внезапный налет на села Петуховское, Большая Кумина и нанесли большие потери 26-му Шадринскому белогвардейскому полку.
Тридцатого октября 3-я Уральская дивизия влилась в 4-ю Уральскую, которой командовал В. К. Блюхер и которая позднее была переименована в 30-ю.
Шестого ноября полк имени Малышева, расположившийся в маленькой деревне, верстах в пятнадцати севернее железнодорожной линии Екатеринбург — Кунгур, получил приказ: в годовщину Октябрьской революции зайти по болоту в тыл противнику и атаковать его на станции Кордон. В помощь нам придавалась рота Среднеуральского полка. Кроме того, намечался лобовой удар по противнику вдоль железной дороги.
Едва пропели первые петухи, как наши бойцы высыпали на улицу. Загремели команды:
— Стройся!
— По коням!
Из штабной избы вышли командир полка и П. З. Ермаков, замещавший временно выбывшего из строя военкома Кожевникова. Они поздравили красноармейцев с праздником и объяснили боевое задание.
— Надо, товарищи, за Сылву отомстить, за шестьдесят четвертый разъезд, — говорил Петр Захарович.
Беседу Ермакова с бойцами прервал неожиданно появившийся возле штаба седой кряжистый старик крестьянин.
— Меня вот солдатик один нарядил дорогу вам показать, — объявил он. — Куда вести-то?
— Прямиком на Кордон, — ответил Ермаков. — Хорошо проведешь — денег не пожалеем, ну а коли неладно — пеняй на себя.
— Я не за деньги, а по чести. На кой ляд мне деньги. Я, товарищи хорошие, по желанию. — Крестьянин смахнул кулаком набежавшую слезу и добавил: — Сына у меня белые убили…
— Ну, а коли так, мы и за твоего сына расквитаемся, — сказал Петр Захарович.
— Вот этот расчет мне по сердцу, — согласился старик…
Полк растянулся по лесу змейкой. Впереди — проводник с разведчиками, в середине — пехота с четырьмя «максимами» и двумя «кольтами», сзади — кавалеристы.
С каждым шагом тайга становилась все гуще. Преобладали громадные пирамидальные ели. Твердая тропинка кончилась, под ногами зачавкала хлябь слегка подмерзшего болота. Бойцы двигались осторожно, прыгая с кочки на кочку между «окошками». Конники спешились.
Давно перевалило за полдень, а мы все шли и шли. Казалось, болото никогда не кончится. Лес лишь чуть-чуть поредел, ельник сменился березняком.
Наконец дед остановился и, осмотревшись, сказал:
— Верно вывел, хоть пять лет тут не был. Теперь всего версты четыре осталось.
