Стычки происходили только между всадниками, как один на один, так и дважды отряд на отряд. Видимо, я испортил карму германцам, потому что начали через раз проигрывать. Со мной сражаться никто не хотел. Я проторчал на второй день с полчаса на поле перед первой нашей линией и уехал ни с чем. После чего перестал появляться там, даже не смотрел чужие поединки.
Ситуация обострилась вечером пятого дня, когда германцы захватили эдуйский обоз, который вез из Бибракты зерно и гнал отару баранов для нашей армии. Не знаю, почему обозников не предупредили. Наверное, Гай Юлий Цезарь наделся, что Ариовист не осмелится сделать это, чтобы оставалась возможность решить дело миром. Теперь стало понятно, что сражения не избежать.
На следующее утро легионы опять вышли из лагеря, построились, как обычно, но на этот раз пошли мимо лагеря германцев. Отойдя от него на шестьсот двойных шагов (примерно восемьсот пятьдесят метров), остановились и начали возводить второй каструм силами одиннадцатого и двенадцатого легионов. Остальные четыре стояли в две линии, готовые к бою. Сообразуясь с рельефом местности, строили каструм ориентированным не строго север-юг, а смещенным по часовой стрелке градусом на сорок. Ариовист вывел из лагеря всю свою конницу, тысяч пять-шесть, плюс по пехотинцу при каждом всаднике, которые имитировали нападение, но так и не решились начать сражение. Новый каструм был достроен, и в нем разместились испытанные девятый и десятый легионы и половина вспомогательных войск, а остальные вернулись в старый. Как по мне, это было самое мудрое решение командующего армией, потому что толкотня в переполненном каструме мне порядком надоела. После ухода двух легионов даже дышать стало легче.
Утро началось с обычного построения перед лагерем германцев, только теперь одна линия из двух легионов стояла с другой стороны его. Германцы опять выслали небольшие отряды конницы, но Гай Юлий Цезарь запретил поединки, боясь, что они отвлекут внимание, и Ариовист нападает под шумок.
Тот оказался хитрее, чем думал проконсул. В полдень, когда легионы вернулись в каструмы, чтобы пообедать, германцы большими силами напали на новый. Видимо, надеялись быстро справиться с двумя легионами. Только вот воины там были закаленные в боях, а каструм укреплен по всем правилам.
Я сидел у палатки, ел густую похлебку или жидкую кашу из бобов и сала, приготовленную Синни. Она вместе с другими женщинами приходила утром в каструм, а на ночь возвращалась в обоз нашей турмы и остальных подразделений, не являвшийся частью римской армии, которая свой держала в укреплении. Наш обоз мы охраняли сами: декурии по очереди ночевали там, заодно выпасая лошадей. Когда буцины затрубили тревогу, я продолжил процесс, решив, что какой-нибудь вражеский конный отряд слишком близко подошел к каструму, и охрана запаниковала. Воины моей турмы, посмотрев на меня, тоже продолжили насыщаться. На войне главное — пожрать досыта, потому что умирать голодным обиднее. Только когда легионеры начали выходить из каструма, понял, что случилось что-то важное. К тому времени моя бронзовая миска уже была пуста. Оставалось сделать самое приятное — вымакать-вытереть остатки похлебки кусочками лепешки. Что ж, пусть Синни испытает это удовольствие за меня.
— По коням! — крикнул я.
Днем мы держали лошадей в каструме. Раньше они стояли в тени у вала рядом с палатками, а теперь на опустевшем после ухода двух легионов месте сделали загон из жердей. Синни помогла мне надеть доспехи своего отца, Гленн привел и оседал трофейного буланого жеребца, которого я по привычке назвал Буцефалом и решил испытать в бою. Ему нет четырех лет и не слишком труслив, легче будет обучить. Жаль, не было вина, чтобы плеснуть в воду и напоить ею коня перед боем, чтобы стал смелее и агрессивнее. Впрочем, у некоторых лошадей вино сносит башню, становятся неуправляемыми.
Штурмовали новый каструм тысяч двадцать германцев. Остальным просто не хватило бы места для атаки. Даже те, что нападали, образовывали что-то типа очередей, чтобы заменить соратника, выбывшего из-за смерти или тяжелого ранения, и самому полезть через ров на вал и попробовать посражаться. Многие быстро оказывались во рву, поймав пилум или получив укол гладиусом. Зато следующим было легче преодолевать первое препятствие, которое быстро заполнялось трупами. По личному опыту знаю, каково это идти по куче тел, которые шевелятся, из-за чего кажется, что сейчас провалишься, окажешься в глубине их, и шагать будут и по тебе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Гай Юлий Цезарь двинул в атаку седьмой и восьмой легионы, которые сперва вместе оттеснили германцев от северо-западной стороны каструма, а потом по отдельности — от северо-восточной и юго-западной. Одиннадцатый и двенадцатый легионы находились в резерве возле очищенной стороны, благодаря чему защищавшие ее легионеры перешли на помощь своим товарищам в других местах.
Моя турма стояла на левом фланге легиона, построенного покогортно возле северо-западного угла каструма. С коня было хорошо видно, как отлаженная римская военная машина, собранная из людей среднего роста и со средними физическими данными, медленно и уверенно перемалывает рослых и более крепких германцев, отважных, но неорганизованных.
Наблюдать это было интересно первые минут двадцать, но бой длился долго и не собирался заканчиваться. Я слезал с коня, разминался, снова садился. Поерзав и поудобнее устроившись в седле в очередной раз, заметил, что небольшой отряд германских пехотинцев, человек восемьдесят, вынесло на левый фланг седьмого легиона. Фланговые легионеры повернулись к ним и вступили в бой. Поскольку двигаться вперед, нарушать строй, они не имели права, все действия римлян сводились только к отражению атак. Германцы из первой шеренги, пользуясь неподвижностью противника, работали копьями с безопасной дистанции, что приносило результат: то один, то другой легионер падал, а его место заменял выступивший из глубины строя.
Я подъехал к Дециму Юнию Бруту Альбину и, показав на левый фанг седьмого легиона, спросил:
— Не возражаешь, легат, если моя турма поможет легионерам?
— Я теперь не вправе отказать тебе в чем-либо, особенно в возможности отличиться! — вроде бы шутливо произнес он. — Покажи этим варварам силу нашего оружия!
Если учесть, что римляне и кельтов считали варварами, предложение звучало интересно.
Мы на рысях обогнули вражеский отряд по большой дуге и широким фронтом ударили с тыла. Заметили нас задние германцы только в самый последний момент, когда оставалось только развернуться и закрыться щитом. Мой конь с разгона сбил двоих и оказался возле передней шеренги германцев, увлеченно орудующих копьями. На этот раз я использовал легкую и сравнительно кроткую пику. Ей было легче и быстрее колоть слабо защищенных врагов. Тем более, что цели были крупные, с большими, вытянутыми черепами, из-за чего напомнили мне фракийцев, хотя у тех деформация черепа была искусственной. Буквально за пару минут я расчистил пространство рядом с собой. То же, может, не настолько эффективно, проделали и мои подчиненные. Уцелевшие германцы, человек двадцать, выставив копья, попятились к своим, оставив легионеров в покое. Поняв, что бой закончился, мои подчиненные быстро собрали трофеи и сложили их в кучу метрах в ста от фланга седьмого легиона, чтобы забрать после окончания сражения. По негласному правилу присваивать сложенные так трофеи нельзя, но правила существуют, чтобы их нарушать.
Ко мне подъехал на коне легат седьмого легиона со свитой из двух десятков молодых оболтусов из знатных римских семей, которые так, не шибко рискуя, но с трудом преодолевая тягости походной жизни, зарабатывают стаж для занятия государственных должностей. Я знал его в лицо, но не помнил имя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты из какого легиона? — спросил легат.
— Из одиннадцатого, — ответил я. — Это Децим Юний Брут Альбин прислал нас на помощь твоему легиону.
— Правильно сделал! — похвалил он и приказал: — Оставайся здесь со своими людьми до конца сражения. — Уже собрался было развернуть коня и уехать, но задержался и добавил: — Я доложу проконсулу о вашей помощи.
