– Я – против.
– Как же так? За чувство и против выспренности? Корни ведь одни.
Костенко молча снял трубку и заказал Тадаву.
Тот ответил сразу же – Костенко показалось, что он и ночевал в кабинете.
– Ну что у вас? – спросил Костенко.
– Владислав Николаевич, полный мрак. Все то, что вы мне передали в прошлый раз, – в работе; результатов пока никаких. Очень жду писем или записок Милинко – эксперты без его почерка как без рук.
– Думаете, я его писем не жду? Не меньше вас жду. Нет писем. Нет. Только в Израиле...
– Что, что?!
– В Израиль он пишет, нам не хочет, – ответил Костенко. – Карандаш у вас под рукой?
– В руке.
– Записывайте: срочно связаться с Кокандом; там в одном из отделений связи Милинко получал письмо из Тель-Авива от Ивана Журкина. Смотреть надо начиная с ноября по март – апрель и далее. Теперь: можно ли установить, кто, когда и кому вручал на фронте именные карабины, очень небольшие по размеру, хорошо укладывающиеся в чемоданчик, сделанный из металла, по виду похожий на алюминиевый, но сверху забран пробкой, чтобы не тонул. Посмотрите по аналогам, перелопатьте данные «Интерпола» и немедленно выходите на связь.
Костенко положил трубку, спросил:
– Ну а что ваши милинковские знакомцы рассказали?
– Хороший, говорят, мужик.
– Полезная информация.
– Да уж... Один, Лыков, помянул Петрову: «Мол, какая-то баба у него есть, с образованием, очки носила, он ее раз подвез к магазину». Петрова-то как раз очки носила, хотя это ее не портило, наоборот, сослуживцы говорят, делало привлекательной, глаза казались большими, как у совы.
– Вы глаза у совы видали?
– Ну и въедливый вы...
– Это как? Хорошо или плохо?
– Хорошо. Так вот, изо всех опрошенных знакомых Петровой только одна подруга знала о ее романе с Милинко.
– Конспираторы...
– Мотивировка занятная: «Если хочешь, чтоб мы были счастливы, – говорил он, – молчи про нашу любовь, иначе она – как бельмо на глазу, зависть одолеет».
– А что? Лихо мужик заворачивал. Профессионально, сказал бы я. С точным учетом женской психологии: единственное, что может остановить их откровения, – боязнь потерять любимого. Долгий он парень, этот Милинко, о-очень долгий...
– Теперь по поводу Коканда... Вы сказали, что он там письмо получал?
– Получал.
– Петрова родом из Коканда – вот в чем штука-то...
– Адрес установили?
– Запрос передал во Всесоюзный адресный стол, ждем.
– Нет, вы лучше звоните в Коканд, так вернее будет.
Капитан Урузбаев из Кокандского угро приехал к Клавдии Евгеньевне Еремовой поздно вечером, извинился, перешел сразу к делу:
– Когда же племянница ваша вернется? Мне надо ей письмо передать из Магарана. Ей и Григорию Милинко.
– Кому, кому? – удивилась старушка. – Какому Григорию? Лапушка ко мне одна в январе приезжала. Погостила и отправилась на работу, она теперь в Сибири работает...
– Где?
– На БАМе... А что?
– Да нет, ничего, вы мне хоть адрес скажите, я ей письмо перешлю – и гора с плеч.
– Так она мне адрес не оставила... Молодежь... Обещала написать, да вот до сих пор и пишет. На БАМе, на северном участке, очень хорошие оклады, масса льгот, лучше даже, чем в Магаране.
– Она долго у вас гостила?
– Да что вы! Забежала – я ж у нее одна на всем белом свете, – сказала, что специально сделала остановку в Коканде, и – на Север.
– Это когда было? В конце или начале января?
– Это? – переспросила старушка. – Погодите, милый, погодите... Отчего ж я вам про январь сказала?! Ах, да, она меня спутала, говорит, отдохну на море, а с января переберусь на БАМ. Она у меня осенью была, в октябре или ноябре, что правда, то правда...
– Может, я не к вам пришел? – сыграл Урузбаев. – Она чуть прихрамывает, эта Петрова?
– Да что вы?! Уж такая нежная, такая голубушка...
– Покажите ее фото, – сказал Урузбаев, – а то еще чужому человеку письмо оставлю...
– Пожалуйста, – ответила старушка, поднялась с кресла, стоявшего возле окна, проковыляла к комоду, открыла ящик, достала альбом, протянула капитану. – Вот смотрите. Вы, кстати, откуда?
– Мой брат в Магаране с нею работал, она по приискам, а он ревизором... Где ж ее фото, матушка? Тут одни старухи...
– Какие ж старухи? – обиделась Клавдия Евгеньевна. – Вы смотрите пятую страницу. Вначале мы, сестры, потом наши мужья-покойники, а уж после – лапонька и внук Ирочки, Гоша...
Урузбаев протянул старушке альбом: все фотографии Петровой были аккуратно вынуты, все до одной.
– Боже мой! – всплеснула руками старушка. – Да как же так?!
– Вы из комнаты выходили, когда племянница к вам заезжала?
– Конечно! То на кухню, то к Заире – взять тмин, я ж пирог пекла, то в лавку, за лимонадом... Боже ты мой, что ж это такое, а?!
(За давностью отпечатков пальцев на альбоме установить не удалось. Потом, однако, экспертиза уточнила: следы есть, но рисунок не читается, фотографии вынимали в перчатках.
Никаких других сведений о Петровой в Коканде собрать не смогли.
А Милинко действительно письмо «до востребования» из Израиля получил. Подпись, впрочем, неразборчива. Паспорт предъявил свой. Образец подписи отправили в Москву.)
13
...Жуков дождался, пока Костенко кончил заниматься утомительной гимнастикой, и, перед тем как тот отправился в душ, сказал:
– Вашу девушку выгнали с работы.
– Какую девушку? – удивился Костенко.
– А журналистку.
– Да вы что?!
Жуков достал из кармана газету, сложенную трубочкой, бросил на стол:
– За вашу информацию.
Костенко развернул газету, нашел в нижнем правом углу маленькую заметку «Ночи будут без страха», отметил, что под корреспонденцией стояло «Кира Королева». «Уроки „Комсомолки“, – подумал он, – молодец, девчонка».
– А в чем, собственно, дело? – спросил Костенко. – Она не переврала ни одного моего слова, только добавила про нашу работу, мужество, закон и все такое прочее, красиво подала. В чем же дело?
Жуков пожал плечами:
– В нашем городе – и вдруг «кошмарные преступления»? Быть такого не может, потому что не может быть никогда... Первого секретаря нет, в Академии общественных наук защищает докторскую, председатель исполкома уехал по районам – заступиться было некому, сработала машина чиновной перестраховки.
– Исполком далеко? – спросил Костенко.
– За углом. Но нет смысла.
– Не надо бежать поступка, Жуков. Легче всего, когда «нет смысла». А вот правильнее будет п о с т у п и т ь!
– Ну-ну, – усмехнулся Жуков. – Валяйте.
– Вам докладывали обстоятельства дела, над которым мы работаем?
– После статейки запросил, – ответил зампред исполкома.
– Значит, статья пошла на пользу?
– Нет, во вред! Вы думаете, противник не воспользуется этой статейкой! Думаете, не появится по разного рода «голосам» сообщение о росте бандитизма!
– Одна минута, – сдерживая себя, чтобы не сорваться, медленно произнес Костенко. – Кто где хозяин? Неужели эти самые «голоса» имеют хоть какую-то силу?
– Кто это сказал?! Я так не говорил!
– Нет, вы сказали именно так. И позвольте мне задать вопрос; какое имеют право – по советскому законодательству – увольнять с работы человека без каких-либо к тому оснований?
– Распространение панических слухов, по-вашему, не основание? Она – не пекарь, пекаря я б не уволил! Она, понимаете, работник идеологического фронта!
– Значит, работник идеологического фронта стоит на особом положении?
– А вы как думали?
– Я думал, что Конституция – одна для всех. Или ошибаюсь?
– Я, понимаете ли, позвоню в Москву, вашему начальству! Что это у вас за демагогические замашки!
– Нет, это я пойду к вашему руководству и напишу рапорт о возмутительном самоуправстве!
– Выбирайте выражения, товарищ, – перейдя на глухой полушепот, сказал зампред. – Не забывайтесь.
– И вы старайтесь.
Костенко резко поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета, обшитого панелями красного дерева.
...Секретарь обкома по пропаганде был молодым еще человеком, лет тридцати пяти, не больше.
– Неужели сняли? – спросил он, выслушав Костенко. – Ну это мы поправим. Накажем ее, конечно, что, не посоветовавшись, жахнула скандальную информацию, и редактора и ее накажем...
– Одна минута, – по-прежнему ярясь, не отойдя еще после первого визита, остановил собеседника Костенко. – А за что наказывать? Королева советовалась со мною. Она не переврала ни одно мое слово, а нам – в интересах операции – было важно, чтобы такого рода заметка появилась. За что ее наказывать? Если журналист будет ходить советоваться по поводу каждой своей заметки – тогда надо закрыть газеты.
Секретарь посмеялся:
– Знаете, как все дело развивалось?
– Дело ж не уголовное, – отошел, наконец, Костенко, – откуда мне знать?
– Один из моих коллег прочитал заметку и спросил на бюро: «Неужели возможен такой ужас? Теперь, думаю, вечером начнут электроэнергию экономить – все равно никто из дома не выйдет, чего ж зря фонари жечь?» Это у нас больной вопрос, исполкому часто достается за плохую освещенность улиц. Ну вот те и в ы с п а л и с ь на газете.
