Сто пятьдесят «комментов» с сочувствиями.
Вроде бы полная открытость, откровенность. Но нет… Дочь уборщицы утаила главное: как ей больно из-за того, что муж ушел к подруге, присвоив их общий магазин. Василий случайно об этом знал. Мать советовалась с ним, можно ли хоть что-то вернуть. Мужа не стоило, а обе кражи, описанная и скрытая, была обстряпаны так ловко, что в рамках закона ничего нельзя поделать.
В общем, все пользуются ЖЖ, чтобы казаться, а не быть. Имитируют дневниковую исповедальность, а на самом деле чего-то хотят от других. Чаще всего – объявить: я есть, заметьте меня… Тонет, захлебывается человек безвестностью…
ЖЖ – это не дневник. Настоящий, бескорыстный дневник пишется пером и в тетрадке, которую после смерти завещают уничтожить, не читая.
И хотя он собирался писать не для себя, а для Юны, все равно компьютер не годится. Для Юны – это интимнее, чем для себя…
Поищем.
В ящике гостиничного стола – только белая бумага формата А4. Листы, изначально предназначенные для чужих глаз. Юнины глаза никак не чужие.
Порыскал в чемодане. Где-то там – почти чистый ежедневник на прошлый год в коричневом кожаном переплете. Пахнет Лелиной «Дюной». На первых двух страницах она успела записать номера чьих-то телефонов, потом шел список тех, кто поздравил ее с шестым годом, а дальше, до конца – чистые листы. Видимо, она либо потеряла этот талмудик, либо поменяла на другой, более компактный для дамской сумки.
Со страницы «3 января» можно писать заново, в режиме прошедшего, навсегда утраченного времени…
Выбор терминологии.
Почему я пользуюсь понятиями гуру и зомби? Можно было бы сказать и по-русски – что-нибудь вроде «ведущие и ведомые», «внушающие и внушаемые», но язык пугается шипения причастий. В них сразу чувствуется пейоративная окраска, то есть появляется заданность оценки. Для объективности лучше взять из чужих культур два жестких несклоняемых иероглифа, чтобы изготовить из них наглядную модель того мира, в котором мы живем и умираем (в том числе и погибаем).
Санскритское слово «гуру» означает «учитель», «наставник», буквально его передают еще сочетанием «важный человек».
«Зомби» на языке банту значит «душа мертвеца». Из Африки это слово перекочевало на Гаити, где колдуны травили специальным ядом рабов-зомби, чтобы они умерли, а потом частично ожили, сделавшись тупыми, исполнительными и безответными работниками на плантациях.
Индийские гуру на Гаити не ездили и никого не зомбировали. Понятия «гуру» и «зомби» соединились именно в европейском сознании. «Мне противно как следовать за кем-то, так и вести кого-то», – сказал французский философ. Еще короче его мысль можно было бы передать так: «Не хочу быть ни зомби, ни гуру».
История вопроса.
Хотим мы того или нет, а большинство людей принадлежит к этим двум разновидностям. Одни «гурят», другие «зомбируются». Некоторые совмещают обе функции: в одних ситуациях он или она – гуру, в других – зомби.
Исторически заметный гуру складывается из двух элементов: личностная харизма плюс абстрактная идея (с виду сверхличная, а на самом деле внеличностная, а то и бесчеловечная). Успех Сталина и Гитлера (до сих пор не побежденных в полной мере) – классический случай. Большинство управляемого ими населения было зомбировано страхом и принуждением, а конформистская часть интеллектуального меньшинства зомбировалась, эстетизируя обаяние абсолютной власти. И не дерзая составлять оппозицию. У обоих диктаторов было «учение», но цель его – не пропаганда идей, а укрепление власти, обретаемое с их помощью.
Совсем другой тип «гуру» представляют Сократ, Лев Толстой, Ахматова. Они действовали не столько поучением, сколько индивидуальным излучением. Они не говорили от имени абстрактной идеи, ничего не обещали собеседникам. Их «гурение» состояло в пробуждении личностного начала у добровольно собиравшейся вокруг них паствы.
Люди не зомбировались. Пройдя необходимый этап ученичества, безболезненно отходили. Кто мог – делался духовно равным своим учителям. Легко назвать примеры: у Сократа – Платон, у Толстого – Чехов, у Ахматовой – Бродский…
Конечно, люди часто не различают, смешивают эти два типа. Крайне поверхностно сравнение Ахматовой со Сталиным. «Царственность» Анны Андреевны – это форма благородно-ответственного поведения, нежелание быть простой старухой, бабкой. И помощь другим. Скромницу труднее заметить, чем человека с прямой спиной.
К Ахматовой стали наведываться молодые поэты, жаждавшие культурной информации. Негде было ее взять в пятидесятых годах. Ребята были технарями по воле обстоятельств – в советском Ленинграде с пятым пунктом о филфаке нельзя было и мечтать. Образцом современного поэта для них был Слуцкий, из всего Серебряного века знали Маяковского, который на них поначалу даже влиял. А тут они услышали о Гумилеве, о Мандельштаме, поняли, что все они в душе скорей акмеисты, чем футуристы. Да еще узнали ахматовскую триаду: в поэзии нужны «песня», «правда» и «тайна». Такую истину мало декларировать, она усваивается лишь в тепле живого общения.
Сложно-промежуточный случай – Надежда Яковлевна Мандельштам. Именно к ней в интеллигентском языке было, пожалуй, впервые применено слово «гуру». К ней ходили как к оптинским старцам, выскакивали ошеломленные (зомбированные), повторяя за ней «дело не в Сталине, дело в нас». Гордились тем, что побывали у «Надежды Яковлевны». Фамилия как бы подразумевалась, но и отбрасывалась, хотя без нее вдова, может быть, не обрела бы статус «гуру».
Вдовы – вообще особая категория. После смерти прославленного мужа самые толковые из них наследуют его «идею», которая становится абстрактной, теряет личностное содержание и утверждается как моральное оправдание зомбирования. А дальше в ход идет психотехника, описанная в воспоминаниях одного из приближенных Надежды Яковлевны.
Василий полез в Интернет и нашел цитату, которую не хотелось искажать:
«Вначале она снимала один еще поверхностный слой сомнений, стесняющих поведение мальчика. Постепенно она повышала свой интерес к нему, а под конец угадывала самую болезненную точку в его самосознании и с легкостью ее снимала якобы вскользь освобождающим словом. Это было уже не сочувственное понимание, а настоящее отпущение грехов. Вот что создавало легкость в общении с ней».
Похоже на показания жертвы маньяка. Под видом освобождения от комплексов – порабощение, подчинение человека человеку.
Современность.
Трехглавого гуру Маркс – Энгельс – Ленин зарубил меч перестройки. Взявшие власть сразу стали искать зомбирующую идею для своего укрепления.
Горбачев оперся на Запад с его пропагандой общечеловеческих ценностей. То есть перелицевал ленинский пролетарский интернационализм. В России не сработало, а нации вообще предпочли отделиться.
Ельцин действовал на ощупь. Сев на столичный трон, поначалу даже встречался с чернорубашечной «Памятью», любимым писателем называл Бондарева, который в вечерней телевизионной проповеди вкрадчивым голосом призывал: «Мужество каждый день». Посвященные знали, что это девиз тех самых «памятников».
Проповедников-дилетантов на телеэкране сменили профессиональные обольстители. В каждый дом, как родные, вошли Кашпировский и Чумак, удовлетворяя потребность масс в зомбировании. Продержались исторически короткое время, которого хватило, чтобы приемом воспользовались разнообразные умники вроде Нестора.
А власть? Она уже изобрела амплуа главного гуру.
А идеология? Пока хватило громогласного поиска национальной идеи. Процесс идет.
Но вот уж лунного луча сиянье гаснет…
Утро, встали все давно.
Ночное легкомыслие заперто в чемодан.
Три часа до отлета…
Впереди – многочасовое сидение: в такси, в самолете, снова в машине. Надо бы выгулять ноги.
За завтраком Василий вспомнил, как горделиво сказанул Юне, что знакомство с городом считает состоявшимся, если побывал в его главной картинной галерее. Побахвалился. Мол, город как женщина – в душу ее сперва надо заглянуть… В Лилле, например, обнаружил музей изящных искусств, где набрел на босховскую ленту Мебиуса, из которой вылезают уродливые порождения разума, в пейзаже Коро углядел на самом дальнем плане красное пятнышко на корсаже пейзанки, наклонившейся к воде…
А как насчет Нольдебурга?
С последним глотком кофе Василий решает пойти на экскурсию. Внизу, на стойке у портье, хватает карту с местными достопримечательностями и почти бегом несется в музей. Благо он совсем недалеко от гостиницы.
Каков город, такова и живопись, которую он выставляет напоказ. Средние художники немецкого Возрождения, импрессионисты не из первого ряда. И вдруг – Гойя. Везде можно найти изюминку. Два мужика тащат полураздетую бабу. Куда?
Да, не зря забежал. Даже осталось минут десять на зал с современностью. Хотя что там может быть интересного… Посреди огромной светлой комнаты обычно навалят кучу хлама, символизирующую хаос или чью-нибудь неприкаянность. Видал и валенки, и телогрейки, и гнилушки деревянные. Хорошо, если без натурального запаха… Но все равно же путь к выходу лежит через анфиладу с актуальным искусством. Иначе – назад возвращаться, то есть более длинная дорога через уже освоенные залы.
