Но Лю Дзы на эти опасения только рукой махнул, рассмеялся и начал расседлывать вороного.
– Не кружи надо мною, как зоркий коршун – над Великой равниной, братец Синь! – бросил он через плечо. – Давайте-ка лучше хвороста соберем да разложим костерок, чтобы наша небесная сестренка не простыла после купания.
– А хворост ты по берегу искать надумал? – подозрительно спросил Цзи Синь.
– Зачем по берегу? – удивился братец Фань, непонимающе переводя взгляд с одного побратима на другого. – Вон там, на склоне, полным-полно веток…
– Я, между прочим, о тебе забочусь, – проворчал конфуцианец. – Негоже начинать великое дело со святотатства!
– И в мыслях не было, – горячо заверил Лю, для убедительности помотав головой. Растрепавшаяся челка упала ему на глаза, придав командиру неуловимое сходство с его же жеребцом. Цзи Синь сердито фыркнул. В том, что касается женщин, на заверения брата Лю можно было положиться примерно в той же степени, что и на сдержанность его коня. Оба, на взгляд Синя, были слишком уж горячи.
– А чтобы ты не беспокоился излишне, – хмыкнул командир, – я спою, пожалуй. А вы оба – подхватите. А то в твое благочестие, братец Синь, мне верить хочется, конечно, но а вдруг?..
И, увернувшись от вразумляющего удара, шустро отпрыгнул и махнул рукой уже со склона.
– Вот ведь!.. – Цзи Синь кинул вслед командиру камушек и, усевшись на снятое седло, принялся раздраженно обмахиваться веером. Но спустя пару мгновений уже поневоле улыбался. Между скал, над озером, фениксом взлетела песня Лю Дзы, а уж чем-чем, а голосистостью он отличался еще с детства.
Издревле в сердцахЧеловеческих тайный огоньЖжет думы, но с устОн людских не сорвется никак.
Ведь смертным отмеренКороткий и горестный век,Как пыль, унесеннаяВетром с великих равнин…[21]
– Хо! – радостно хлопнул себя по бедрам Фань Куай и подхватил голосом гулким, как бронзовый колокол:
Так лучше уж мнеГнать коня все вперед и вперед.Глядишь, и сумеюМечом прорубить себе путь!
Цзи Синь сокрушенно покачал головой: эх, что ты будешь делать с этими несносными бездельниками! Никакого чувства великой ответственности! Один – силач-простак, второй – мальчишка и… бабник! Да! Ишь распустил хвост, трели выводит, что твой феникс в брачном полете!
Но песня Лю звала и манила, задорный его голос придавал бодрости и уверял, что таким трем героям все по плечу, и братец Синь сам не заметил, как тоже поет, да не просто поет, а еще и Фань Куая заглушает:
А не прозябатьВ тяжелом и тщетном труде,Не сетовать в гореНа несправедливость Небес!
В принципе так они трое и планировали поступить: подстегнуть скакунов и пробиться как можно выше. Все исключительно ради блага народа, само собой. Только из человеколюбия. Миром должен править великий человек, иначе нарушится порядок меж Землей и Небом.
До самой своей смерти маменька твердила одно: «Мужчинам верить нельзя!» А когда Танечка наивно спрашивала: «А папочке можно?» – мама скорбно поджимала губы и бросала короткое: «Нет!» Ее резкость была вполне объяснима наличием в жизни семейства Орловских Людмилы Смирновой – ребенка от другой женщины. По факту выходило, что папенька тоже принадлежал к малопочтенному обществу «негодяев, предателей и прелюбодеев», но Танечка все никак не могла в это поверить. Широкой души человек, каким был Петр Андреевич, просто жил на два дома, и его любви хватало на всех, а не только на археологическую науку и Китай.
Люсю на схожие выводы натолкнули вовсе не материнские наставления, а житейский опыт незаконнорожденной. Опаснейшее же путешествие по охваченной Гражданской войной России только укрепило решимость сестер противостоять мужскому вероломству. Известно же, что мужчинам надобно от девушек. А уж если в руках у «кавалера» случайно окажется наган, то разрешения спрашивать никто не будет вовсе.
«Амуры крутить будем в Америке! – любила повторять Люся, отказавшая всем ухажерам. – Там знаешь какие мужики водятся! О! Здоровенные и красивенные!»
Американцев она видела в кино. Целых три раза. И очень рассчитывала заполучить жениха, взращенного на техасских бифштексах и висконсинском молоке, – рослого голубоглазого блондина с пшеничными пышными усами.
На китайцев, понятное дело, сестры даже не смотрели. И, как выяснилось, не зря. За последние две тысячи лет народ Поднебесной сильно измельчал по сравнению со своими древними предками. На закате Циньской империи тут водились настоящие богатыри. Из одного только братца Фаня можно было, например, выкроить четырех шанхайцев образца тысяча девятьсот двадцать третьего года. Все здешние мужчины были не только крупнее, но и гораздо выше русских барышень, это факт.
Правда, Таня доверила свою честь и безопасность мятежнику Лю Дзы не потому, что тот перерос ее на целую голову. А почему? Да просто так. Впервые за последние пять лет она чувствовала: сей представитель сильного пола ничего плохого ей не сделает. Поэтому помылась неторопливо и тщательно, желая предстать перед Матушкой Нюйвой как полагается – чистой душой и телом. Это как в субботу горячую ванну принять, чтобы потом на воскресную заутреню отправиться на исповедь и за святым причастием. К тому же папенька всегда говорил, что нужно уважать обычаи других народов, ибо возникли они не на пустом месте и не по злой прихоти. В чужой монастырь со своим уставом не суйся!
Побратимы, надо им должное отдать, честно блюли обещание не подсматривать. И пели так славно, что Тьян Ню даже заслушалась. А когда Лю Дзы затянул протяжное и очень мелодичное:
Ветер поднялся великий,Тучи летят пеленой.Чтоб утвердить свою силу,Вновь возвращаюсь домой… –
Таня высунулась из кустов, да так и застыла на месте соляной статуей, точно Лотова жена.
Мятежник не только сам ванну принимал, но и Верного своего мыл. Блестели на солнце шелком лоснящаяся шкура вороного коня и золотисто-бронзовая мокрая кожа Лю Дзы. И поди разбери, где грива конская в воде полощется, а где длинные, ниже пояса, черные волосы мужчины. Крепкий и мускулистый, но гибкий и ловкий в движениях, Лю и сам был как большой сильный зверь. Внутреннее пламя опалило изнутри Танины щеки, шею и грудь.
«Боже мой, что я делаю! Стыд какой! Немедленно отвернись!» – приказала она себе. Без толку. Взгляд намертво прилип к широким плечам Лю, к его заботливым рукам, поглаживающим шею Верного. Жеребец фыркал, его хозяин напевал песенку, и оба были крайне довольны жизнью.
Мужчина развернулся и сделал два шага в сторону берега, прежде чем Татьяна догадалась – никаких исподних штанов на купальщике нет. Ох!
Пришлось насильно руками глаза самой себе закрыть, а то досмотрелась бы.
«Так! Срочно в монастырь, бесстыжая… То есть, конечно, в храм Матушки Нюйвы!» – строго приказала она себе.
По всему выходило, что Лю Дзы правильно все решил. Не место девице на войне рядом с красивым молодцом. Точно бы согрешили, как пить дать.
Вот теперь и спрашивается, как тут верить мужчинам, если себе уже не до конца веришь?
Понадеявшись, что никто из ее сопровождающих конфуза не заметил, Таня всю оставшуюся дорогу была тише воды. Затаилась, точно мышь под метлой. Побратимы уже беспокоиться начали – не обиделась ли? Вдруг бесцеремонность какую проявили? Или, упаси Яшмовый Владыка, неуважение? Цзи Синь весь извелся, выискивая причину отругать своих грубых друзей, умудрившихся чем-то задеть нежные чувства небесной девы. И, не в силах видеть муки соратника, Лю Дзы принялся смешные рожи корчить. Смеяться вообще-то очень полезно для здоровья. Вот улыбнется братец Фань – и его страх перед духами как рукой снимет. А если хихикнет Тьян Ню, значит, попусту братец Синь крамолу выискивает. А когда на душе легко, то дорога вдвое короче получается.
Хорошо то, что хорошо заканчивается.
Если бы Господь позволил людям вернуться в эдемский сад… Хотя если вспомнить о том, с чего начался двадцатый век, ничего такого уже точно никогда не случится… Так вот, если бы врата в райские кущи вдруг распахнулись, то Таня еще бы крепко подумала – идти туда или до Страшного суда остаться в этой маленькой деревушке, надежно упрятанной в горной долине. Сладкую и томительную, словно жирные сливки, тишину аккуратно взбалтывали лопасти игрушечной водяной мельницы. Солнечные блики на воде не слепили, а манили прилечь в траву и смотреть в небо, угадывая в очертаниях летящих облаков драконов и фениксов. Старые сливы заботливо укрывали плечи усталых путников ажурной шалью тени и, должно быть, каждую весну крали не по одному сердцу своей неземной, поистине райской красотой.
