Последние дни он был настолько измотан, задерган, что моментально взрывался от любой мелочи. И не только от того, что его пихали с места на место… Несколько дней назад он, пересилив волнение, отправился на прием к замполиту, отправился сготовим заявлением, в котором просил разрешить свидание с человеком, с самым любимым для него человеком! И что же? Савелий зло сплюнул, будто еще раз услышал слова замполита: «Кем она вам доводится?.. Никем… А свидание разрешается только с близкими родственниками! С близкими! Уловили?..» А если у Савелия никого нет на всем белом свете? Если эта женщина нужна ему сейчас? Ведь только ей он может довериться! Прошли все сроки, мыслимые и немыслимые! За это время можно было узнать, что с ним, где он находится. А она молчит и молчит… Может, с ней случилось что?.. Хотя бы строчку! Хоть бы одно словечко!.. Когда же все началось? С Ялты? Нет, Ялта как следствие… Все началось с того дня, когда их рыболовный траулер, несколько недель безрезультатно бороздивший море, вытаскивая всякий раз почта пустой трал, наконец-то поймал свою удачу. В тот день каждый трал ломился от живого серебра…
В МОРЕ
Каюта, где жил Савелий с тремя матросами, была ненамного больше той камеры, где он сидел в наручниках. В полуметре одна от другой — двухъярусные кровати. Слева и справа при входе — небольшие шкафчики для одежды.
Савелий и еще двое соседей по каюте заснули мертвецким сном, едва успели добраться до кроватей. Они даже не стали раздеваться, настолько устали. Так и лежали в робах, обсыпанных рыбьей чешуей, которая поблескивала и на лицах, — и на руках…
Резкий гудок сирены, сопровождавшийся миганием красной лампочки над входом, оповестил об авральной тревоге. На верхней палубе вовсю кипела работа. Все матросы, кок, его помощники, санитары и пожарные, короче, все, кто обычно освобожден от такой работы, участвовали в загрузке живого товара в трюм.
Савелий подхватил специальный гребок и, встав на свое обычное место, начал энергично сбрасывать рыбу вниз. Рядом с ним работал Кошка. Он даже не успел снять белую куртку и поварской колпак.
— Давай-давай, Кошка, это тебе не кастрюлями греметь! — посмеивался Савелий.
— Может, махнемся не глядя, хотя бы на пару дней, ты — на камбуз, а я — на твое место! — улыбнулся Кошка, вдруг он неожиданно поскользнулся на осклизлой от крови и рыбной чешуи палубе и, нелепо взмахнув рукой, повалился на трепещущую рыбную кучу, задев деревянным гребком матроса с приплюснутым носом и мосластыми руками. Этот парень пришел к ним недавно и уже успел зарекомендовать себя как грубый, нетерпимый человек, по любому поводу распускающий руки, все время готовый на злые насмешки в адрес любого, кто, с его точки зрения, чем-то был слабее или не мог дать отпор.
Получив тычок, он матерно выругался и несколько раз огрел барахтавшегося в рыбной куче Кошку по спине своим гребком.
— Ты что, сволочь, ополоумел? — крикнул Савелий и, подскочив, схватил его за руку.
— Не суйся, когда тебя не просят! — злобно зашипел тот, вырвал руку и снова замахнулся на Кошку.
Резким ударом Савелий сбил его с ног, завалив на кучу.
— Ах ты, вонючий афганец! — рассвирепел парень, неудачные попытки быстро подняться еще больше озлобили его. — Мне же по фую твои наградные висюльки! Знаем, чем вы там занимались… — Наконец он все-таки встал, но договорить не успел: Савелий снова сбил его с ног.
— Прекратить! — раздался голос боцмана, перехватившего руку Савелия. — С ума посходили, что ли? — поморщился он. — Матрос Говорков — к старпому! Потом — ко мне!
Савелий, не ответив, четко повернулся и быстро пошел исполнять приказ.
Уводов кровь на лице Кошки, боцман помог ему подняться.
— Кто зачинщик? — строго спросил он.
— Говорков вступился за меня! — Кешка сплюнул кровь на палубу.
— Кудрин? Опять за свое? А ну дыхни! Тяжело дыша, Кудрин поднялся на ноги и, нагло усмехаясь, дыхнул боцману в лицо.
— Все, хватит! — сморщился боцман. — Спишем к чертовой матери!
— Списывай! Напугал! Вкалываем как каторжные, а выпить не моги!.. Заколебали своей простотой!..
Подойдя к каюте старшего помощника капитана, Савелий поправил робу и негромко постучал.
— Войдите!
— Вызывали, товарищ старший помощник? Моложавый капитан встал из-за стола.
— Хорош, нечего сказать…
— Не люблю, когда моих друзей обижают, — хмуро бросил Савелий.
— О чем это ты?
И тут Савелий вдруг понял, что старший помощник капитана еще не знает об инциденте с Кудриным.
— Я думал, что вы… По какому поводу вы хотели поговорить со мной?
— В своей анкете ты указал, что сирота и никаких родственников у тебя нет, правильно?
— Точно так, один я…
— А кем же тебе доводится Александра Васильевна Симакова?
— Не знаю я никакой Симаковой… — пожал он плечами.
— Та-а-ак… Интересно получается! — усмехнулся капитан. — Тогда слушай, читаю. — Он взял со стола листок телефонограммы. — «Говоркову Савелию Кузьмичу…» То, что тебе адресовано, сомнений нет?..
— Пока нет…
— Ладно, читаю дальше: «… Предлагаем вам явиться в городскую нотариальную контору города Ялты для оформления наследственных прав по случаю смерти Симаковой Александры Васильевны… Явиться до тридцатого апреля сего года…» — Капитан сделал паузу. — Что на это скажешь?
— Не знаю я никакой Симаковой! — снова повторил Савелий. — Нет у меня никого! Родители погибли, когда мне и пяти не было… Я ж в детдоме воспитывался, может, ошибка?
— Вряд ли! — улыбнулся помощник капитана. — У нас в таких случаях не ошибаются, скорее, наоборот… Вот что… Мы запрос сделали — получили «добро»! В первом же порту на самолет и на родину, а там — в Ялту… Думаю, успеешь добраться…
ЯЛТА
Савелий действительно успел до тридцатого апреля добраться до ялтинской нотариальной конторы. Остановился у соседа своей родной тетки Симаковой Александры Васильевны, в девичестве — Кораблева, как и мать Савелия. Незадолго до своей смерти она составила завещание, в котором Савелию отказывала часть домика с садом в Ялте. Вторую часть домика занимал Павел Семенович Дробышев, у которого и жил Савелий несколько дней, пока оформлялось его право на наследство.
Наконец он, получил ключи и документы. Подойдя к калитке, ведущей к его уже личной собственности, Савелий сквозь виноградные лозья увидел небольшой уютный дом со стеклянной верандой. Вокруг многочисленные грядки, клумбы.
Открыв висячий замок и сорвав на петлях пломбы, он вошел внутрь. Там стоял прелый запах запустения, всюду пыль, засохшие цветы в горшках, старая убогая мебель и фотографии на стенах, ходики с опущенными до пола гирями. Видно было, что здесь давно не ступала нога человека.
Бросив на дряхлый диван чемодан, Савелий подтянул гири на часах и толкнул маятник: глаза лубочной кошки кокетливо задвигались из стороны в сторону. Немного полюбовавшись, он подошел к стене и начал рассматривать многочисленные снимки, небрежно скользя по ним взглядом: незнакомые лица мужчин, женщин, стариков и старух… Неожиданно глаза споткнулись о лицо молоденькой блондинки с пышной, модной в шестидесятые годы прической. Осторожно вытащив фото из общей рамки, Савелий прислонил его к стоящей на столе вазе и сел напротив. Он смотрел на фотографию не отрываясь, не моргая, на глазах его навернулись непрошеные слезы…
— Кхе-кхе… — Савелий услышал за спиной старческое покашливание и голос соседа. — Могилку-то их навестил?
От неожиданности Савелий вздрогнул и повернулся.
— А-а, это вы, Павел Семенович?!
— Открыто было, я и… — извиняющимся тоном пояснил старенький, почти лысый мужичок. Он, видно, успел «приложиться»: улыбался пьяно и глуповато. Внутренний карман пиджакам предательски оттопыривался. — Может, не ко времени?
— Ну что ты… Проходи, Семеныч, садись! — вздохнул Савелий, стирая с лица грусть. — Ты спросил о чем-то?
— Говорю, коды мамка с отцом-то убились, ты ж мальцом еще был?
— Пяти не было… — Савелий снова вздохнул. — А веришь, все помню до мелочей… будто вчера это произошло…
— Что ты можешь помнить-то? — махнул старик рукой. — С рассказов разве, а так…
— Да кто ж мне мог это рассказать? Это же минуты те за… ну, до катастрофы, а я помню… Папа сидел рядом с водителем, а мы с мамой — сзади… Помню, сижу, верчусь, по сторонам глазею… И вдруг мама подхватывает меня на руки, прижимает к груди и начинает целовать… И так сильно-сильно, что я даже закапризничал, вырываться начал… А тут… — Савелий так крепко стиснул челюсти, что, казалось, скрипнули зубы. — Удар!.. Страшная боль в руке… Эту боль до сих пор помню… А потом горящая машина… Пламя… Сильное яркое пламя! — Он нервно застучал по столу кулаком и прошептал, глядя на фото: — Кабы знать! Эх!
— Видать, чувствовало материнское сердце… Оно, брат, сурьезная штука даже и для науки… не то чтоб умом для осознания. — Старик вытащил из кармана бутылку водки. — Ты вот что, сынок, выпить тебе счас потреба есть… Завещание-то оформил теткино? — с каким-то волнением спросил он.
