— А, Бешеный! — хрипло выдавил Чижик — очень хоо-рошо… — громко добавил он, дернулся пару раз и брезгливо кивнул на парня. — Может, и ты ему навалишь на зуб? А, Бешеный?
Савелий хмуро взглянул на него, потом на Сиплого, выкрикивающего в экстазе:
— Хорошо, бля, буду, хорошо!.. А-а-а… Обхватив за бедра парня так, что ободрал кожу ногтями. Сиплый с силой вогнал член до конца… Парень вновь застонал. Сиплый выдернул из него обмякшую плоть, обтер о рубашку парня его кровь, заправил в брюки и бросил тому, кто предлагал остановить избиение:
— Ну что, теперь твоя очередь, Кучерявый! А может, действительно ты, Бешеный? А?
— Я свой член не на помойке нашел! — хмуро обрезал Савелий, подошел к полке, поставил банку с водой и воткнул кипятильник.
— Мне что-то тоже расхотелось… — неуверенно протянул Кучерявый, и они выпустили парня из рук. Он кулем свалился на плиточный пол и не шевелился.
— Слушай, Сиплый, ты случайно своей балдой не проткнул печень? — разгоготался неожиданно Чижик.
— Вишь, не шевелится…
— Ага, я. — ухмыльнулся Сиплый. — А может, и ты через горло легкие задел… Ладно, пошли отсюда: мужикам чифир варить надо.
Когда Савелий засыпал чай в кипящую банку, парень очнулся, огляделся вокруг, заметил Савелия, и в его глазах была такая ненависть, что Савелий подумал. «Это добром не кончится…» Парень медленно встал с пола, натянул брюки и, пошатываясь, словно пьяный, вышел из умывалки…
Когда Савелий принес чифир, Кошка разглядывал какой-то журнал.
— Тебя только за смертью посылать! — полусердито сказал он.
— Там этого молодого опустили… — неожиданно для себя ответил Савелий.
— Ну и что? Брось ты, сами разберутся… Все тебя спросить хочу: за что тебя окрестили?
— Быть беде… — не выйдя еще из своих мыслей, сказал Савелий взглянул на Кошку. — Слушай, дружан, за что тебя окрестили? Все забываю спросить. Кошка заливисто заржал на всю секцию.
— Ну, Ты даешь, Савка! — Он стер улыбку, внимательно посмотрел на Савелия, понял, что тот действительно не слышал его вопроса, махнул рукой. — Ладно… Помнишь, я тебе говорил за второго помощника? Неплохой человек… — Кошка криво усмехнулся, — этот «неплохой» человек заколебал меня сноси простотой!.. Повадился ко мне, котяра, сначала ужиком: «Не можешь ли ты, Кешенька, дать мне косточек для моего песика?» Жалко, что ли? Раз дал, другой… «У меня праздник завтра, а в магазин не поспеваю, не дашь ли чего-нибудь вкусненького…» Вот падаль! И пошло, и поехало, начал приходить как к себе на кухню: то одно возьмет, то другое… А тут тралим, тралим, и все впустую. Скоро возвращаться, а плана нет… Да еще шторм… — Он тяжело вздохнул.
— Сам не знаю, как умудрился поскользнуться… Перелом… Слава, богу, закрытый, — он снова улыбнулся. — Поскользнулся, упал, закрытый перелом. Очнулся — гипс… Меня — в кровать, а температура под сорок, врач в панику…
— Это Данилыч-то в панику?
— Списался Данилыч — инфаркт… А новый только из института, зеленый совсем: гангрена, кричит, начинается, резать надо… Я, естественно, ни в какую! Меня в ближайший порт, на самолет и в Москву… Оказалось воспаление легких… Совпало так… Отлежался три месяца, вставать начал на костылях и в порт, ребят встречать… Смотрю, что-то не так: косятся, цедят сквозь зубы… Короче, эта мразь, когда я его от кухни отшил, пригрозив, что доложу капитану, решил воспользоваться моим несчастьем… Рапорт, ревизия, небольшая недостача, собрание, и главным обличителем был, как ты думаешь, кто?
— Неужели Касымов?
— Ага, он самый, «неплохой» человека Тут-то я не сдержался: весь костыль об него обломал… Двести шестая, часть вторая, три года… Жаль, что костыль легким оказался… А жена? Жена бросила меня… Сразу после суда… Ладно, банкуй!.. Хочешь, еще кого позови.
— Кривой, — крикнул Савелий, — иди хапни с нами индюхи!..
Когда они уже заканчивали чифирять, в спальную вошел завхоз, поманил пальцем Лариску и что-то сказал ему. Тот радостно улыбнулся, подскочил к ярусу, где лежал молодой парень, опущенный в умывалке, подхватил его постель и перенес в «девичий» угол на свободную кровать.
И вновь Савелий подумал, что это происшествие так просто не кончится… И на этот раз его интуиция не подвела: наутро Сиплого нашли мертвым в своей постели, а Чижик еще дышал, и его быстро отправили в больничку, где он спокойно и тихо умер через несколько часов… Их обоих проткнул насквозь заточенным электродом обиженный паренек и под самое утро пошел на вахту сдаваться… Его с зоны убрали, провели следствие, на которое вызывали и Савелия: кто-то доложил, что он был во время насилия в умывалке, однако паренек заявил, что его там не было, а Савелий молчал и ничего не подписывал и не говорил… И от него постепенно отстали: нужно было делать план, и за него вступился мастер, а потом и начальник цеха…
СНОВА ЗЕЛИНСКИЙ
Хоть и долгая зима в этих местах, но и она начала сдавать свои позиции: в воздухе запахло весной, нет-нет да и зажурчат под ярким солнцем ручьи, весело переговариваясь на языке природы. То здесь, то там заслышится звонкая капель. Все больше освобождались от снега асфальтовые дорожки между жилыми бараками.
Гораздо теплее стало и в жилых секциях, многие даже ходили в майках.
В один из таких дней Савелий решил не оставаться на вторую смену и немного отдохнуть. Сходил на ужин, прилег перед фильмом на кровать, но сон так сморил его, что Савелий даже не услышал крика дневального:
— Атас! Менты!
Не разбудила его и начавшаяся суета в бараке. Одни прятали то, что считали опасным оставлять для глаз администрации, другие соскакивали с кроватей и быстро поправляли их. Третьи, кто поблатнее, «не суетились», продолжая нахально лежать в одежде на кроватях.
В дверях появился капитан Зелинский, с ним двое солдат. Появление замкомроты Зелинского, не «кума» или «режимника» говорило о том, что этот «шмон» не «по наколке», то есть не по доносу, а «нормальный», по графику…
Двигаясь по проходу, проверяющие быстро подходили к тумбочке, переворачивали в ней все, что можно и нельзя, прощупывали одеяло, подушку, матрац и шли дальше.
В огромный полиэтиленовый, мешок складывали запрещенные с их точки зрения, вещи, самодельные кипятильники, снова появлявшиеся у зеков едва ли не сразу же после окончания «шмона». «Дело ментов шмонать, а дело зеков прятать так, чтобы не нашли», — говорили заключенные. Отбирались фломастеры, тушь, чтобы никто не «накалывался». Можно подумать, что это могло кого-то остановить: зеки выдумывали всевозможные приспособления и смеси при желании сделать «наколку» — даже «автоматы для наколки» из механических бритв, а как заменитель туши использовали жженую резину, разведенную в обыкновенной воде. Спортивные тапочки и костюмы, чай, всевозможные полоски железа, используемые для нарезания хлеба, — все конфисковывалось, но тщательнее всего «шмонщики» искали деньги…
Капитан Зелинский, не обращая внимания на заключенных, лежавших на кроватях в одежде, остановился перед спящим Савелием и крикнул:
— Осужденный Говорков, почему спите в одежде? Но Савелий его не слышал.
— Кому спишь?.. — грубо ругнулся солдат-азербайджанец и затряс кровать.
На этот раз Савелий открыл глаза и поглядел на капитана ничего не соображающим взглядом.
— Встать! — взвизгнул тот, пораженный его наглостью.
— Чего орешь? — бросил Савелий, протирая глаза.
— Что? — Капитан схватил его за руку, намереваясь поднять с кровати, но не смог даже ее разогнуть.
— Руки! — тихо процедил Савелий и настолько недвусмысленно посмотрел на него, что тот выпустил его руку и даже сделал шаг назад.
Савелий спокойно встал, сунул шапку в рукав телогрейки, положил ее под подушку, выпрямился, и в упор посмотрел на Зелинского.
— Ты что? Ты что буравишь? — наконец опомнился тот. — Да я тебя сгною… Да я… в ШИЗО…
Не реагируя на его вспышку, Савелий наклонился, сунул сапоги за тумбочку, надел тапочки, затем повернулся к капитану:
— Чего уставился? Веди…
Молчавшие и внимательно наблюдавшие за происходящим зеки не выдержали, кто-то прыснул, чем вконец вывел из себя капитана.
— Руки назад! Пшел на вахту!.. — приказал он.
В комнате дежурного помощника начальника колонии Зелинский написал рапорт, пухленький майор, дежуривший в этот день, быстро прочитал его, покачал головой:
— В какую камеру пойдешь?
— Все равно.
— Все равно! — передразнил майор. — Вот брошу тебя сейчас к «девкам», будет тебе «все равно»!
— Другую хату придется поганить! — угрюмо заявил Савелий. — Как пробки повылетают оттуда…
— Ишь какой смелый! — усмехнулся Зелинский. — А ты его, Игнатьевич, в третью…
— А что, это мысль! — Довольный майор пометил в постановлении и повернулся к пожилому прапорщику. — Ты пообедал, Федор Федорович?
— Перекусил малость…
