Он распорядился, чтобы в бархатной гостиной, куда сейчас он направился из бильярдной, накрыли «легкий ужин». Все уже обязано быть накрыто, все, что необходимо, приготовлено. Проходя мимо телефона, установленного в коридоре, Берия вспомнил о Меркулове. Что там могло случиться с «Кобзарем»? Ну да «Кобзарь» не самая важная из операций, чтобы ставить разрешение ее проблем впереди удовольствия. Ну, пришла такая увлекательная мысль. Капитан удачный подвернулся. Почему бы не попробовать! Сорвется так сорвется. Да же улизнет этот оуновец, который может и вовсе не оуновец, не велика беда. Поймаем его потом.
Нарком вошел в бархатную гостиную, подошел к столу, на котором в хрустале ваз томились сочные фрукты, готовились к встрече с тонкими и нежными пальчиками конфеты в открытой коробке и свежие пирожные, карточным веером лежали шоколадки, а также пребывали в боевой готовности бутылка коньяка, вина и сифон с газированной водой «Логидзе».
Берия налил рюмку конька, залпом выпил, закусывать не стал. «А вообще в этом ОУНе одни ущербные собрались, — мысли наркома продолжали течь тем же желобом. — Кроме их главарей, которые тянут денежки из немцев себе в карман, остальные ж неистово верят в какую-то свободную Украину. Какая может быть свободная Украина! Они вон в своем ОУНе власть поделить не могут. И рядовых членов маленькой организации обеспечить не могут, живут как последние оборванцы. Что бы они устроили со страной! Можно представить! И потом нет самостоятельности в хохляцком характере. Ощущать себя гордым, независимым человеком — это передается с кровью. Нет в хохляцкой крови такой струи. Не выросло. Потому, чувствуя свою ущербность, украинские националисты агрессивны, как маленькие, злые, голодные крысята»…
ОУН и прочие глупости выдуло из головы, когда отворилась дверь. Рафик пропустил в комнату девочку «заходи, не бойся», ту, что ходит в театр одна. Она приглянулась ему, товарищу Берии, тем, как несла свой девичий восторг по улицам Москвы. Или восторг нес ее над прозаичной мостовой. Такую незамутненную, искреннюю, лучезарную и самозабвенную радость можно испытывать только, когда тебя еще не попортило время. Хотелось отпить из этой чаши живой воды. Она была хороша, как хорош спелый, но не перезревший плод. Плод на ветке. Плод с чистой бархатистой кожицей, не тронутой ни трещинками и морщинками увядания, ни чьими-то пальцами, ни грызущими изнутри сомнениями, ни болезнями, которые не пустит внутрь переизбыток здоровья. Плод, который требует, чтобы его надкусили и выпустили сок наружу. Может быть, пройдет год-другой, и уйдет шелковистая нежность кожи, а круглое лицо, которое сейчас кажется наливным яблоком, будет казаться просто полноватым, потухнет взгляд, тело покинет невесомость и в нем начнет накапливаться тяжесть, его будет тянуть к земле. И это уже будет другая женщина.
Свое пальто она оставила на вешалке в холле, и сейчас на ней было длинное голубое платье с небольшим вырезом, воротником в складку, с вышитой чуть выше правой груди розочкой. Она часто испуганно дышала и ее грудь, давно выросшая из этого платья, пыталась вырваться из него с каждым вздохом. В руках она сжимала театральную сумочку, украшенную бисером. Берия сделал Рафику знак рукой «свободен». Тот исчез, плотно прикрыв за собой дверь. Не похоже, чтобы Рафик применял силу, уговаривая девочку. Тогда бы она вошла заплаканной. Но нет, только дрожит, и это понятно. Рафик всегда действовал по-разному. Чаще всего пускал в ход обаяние или удостоверение.
— Проходи, — Лаврентий Павлович поманил ее рукой.
— Извините, меня дома ждут.
— Садись, — он отодвинул от стола один из стульев. Но она оставалась у двери. Тогда Берия подошел к ней. Он был выше ее совсем ненамного. Он попытался заглянуть ей в глаза, но она опустила их.
— Я вижу, ты узнала меня, да?
Она кивнула.
— А как тебя зовут?
— Яслена, — ответила она.
— А! — улыбнулся Лаврентий Павлович. — «Я с Лениным». Хорошее имя.[31]
— Зачем я здесь?
Да, конечно, Рафик показал ей удостоверение, наплел, наверное, что к ней у госбезопасности есть некоторые вопросы, она может помочь, это ее долг помогать органам — что-то в этом роде. Интересно, догадывается она? Девочка уже достаточно взрослая, ей лет семнадцать. Должна догадываться, но гонит эти ужасные мысли и лелеет надежду, что вот сейчас ее спросят о каких-нибудь знакомых, что видела, что слышала, не находила ли что-нибудь странного в их поведении, а потом с извинениями отвезут домой. А где-то внутри нее шевелится понимание, ее это пугает, ну и конечно, немножко возбуждает, как она не старается подавить в себе это. Его тоже она возбуждает, и не немножко.
— Пойдем, — он положил ладонь на талию, девочка вздрогнула и его это еще сильнее взволновало. — Посидим, и я тебе скажу, зачем ты здесь.
— Надо что-то выяснить? — с надеждой спросила она и, повинуясь его ладони, пошла с ним к столу, опустилась на отодвинутый стул.
— Да, надо что-то выяснить, — сказал Берия, разливая по фужерам вино.
— Родители уже беспокоятся, — произнесла она, с ужасом глядя на перетекающую из бутылки в граненый хрусталь на тонких ножках бардовую жидкость.
— О родителях не волнуйся. Им сообщат, что твоя помощь потребовалась органам госбезопасности. Они поймут, что раз потребовалось срочно помочь органам, значит, нечего тревожиться. Чекисты ничего не делают зря, — успокоил ее Берия.
Ему не хотелось сегодня быть грубым. Хотелось понравиться. Хотелось обойтись без криков, угроз и пощечин. И пока он не будет грубым. Пока он даже не будет слишком торопить ее. Пока его желание не набрало ту силу, когда уже невозможно сдерживать себя.
Он протянул ей фужер с вином.
— Зачем это? — Она не подняла рук с колен, продолжала разглаживать платье и не отрывала взгляда от скатерти.
— Затем, что я приехал домой, хочу поужинать. Очень проголодался, давно не кушал, дела, работа. А у меня сегодня в гостях оказалась приятная девушка. И я хочу, чтобы она разделила со мной ужин.
— Я не пью, товарищ, — она споткнулась, потом тихо-тихо выговорила, — Берия…
— Сегодня можно. Я разрешаю, а меня надо слушаться. Это же виноградный сок и чуть-чуть градусов, которые и не заметишь, — и неожиданно для нее перевел тему. — Кем работают твои родители?
— Папа работает техноруком цеха на фабрике книги «Красный пролетарий», а мама ткачиха на фабрике имени Фрунзе, — в ее послушном и подробном ответе промелькнуло некоторое облегчение. Наверное, думает, сейчас с ней поговорят о деле и потом отпустят.
— Хорошая советская семья. Ты комсомолка?
— Да.
— Учишься?
— Я в этом году поступила в Архитектурный институт.
— Давай выпьем за твои успехи. За молодого, прелестного создателя домов, в которых мы будем жить. Ты хотела бы остаться в Москве, устроиться в то бюро, которое сейчас занимается перестройкой нашего города? Хотела бы?
Она кивнула, держа фужер перед грудью двумя руками.
— А ты, наверное, мечтаешь о таких платьях, какие носит Любовь Орлова, или я, мужчина, ошибаюсь?
Снова кивок.
— И как хорошая дочь, ты должна мечтать, чтобы твоим родителям повезло. Скажем, отец стал начальником цеха, а мать наградили бы за успехи в труде? Вот видишь, сколько у тебя хороших мечтаний. Ты, наверное, думаешь, вот хорошо, если бы хоть что-нибудь исполнилось, я бы и этому была рада. Но ты живешь в советской стране, где любой день может обернуться настоящей сказкой. Все зависит от тебя. Каждому человеку дается шанс, надо только разглядеть его, не пропустить. И не боятся совершить поступок. Давай выпьем, чтобы все твои мечты исполнились.
Он поднес свой бокал к ее бокалу, чокнулся, выпил до дна. Яслена сделала маленький глоток и поставила фужер на скатерть.
— Ты должна выпить до дна. Я же кавказский человек, я обижусь — мой тост не пьют до дна!
Она послушно сняла бокал со скатерти и маленькими глотками осилила фужер. Ее послушание порадовало Берию. Потому что ему по-прежнему не хотелось в этот вечер быть грубым. И она перестала спрашивать, зачем ее сюда привезли. Значит, все правильно поняла. И уже готова.
— Ты любишь музыку?
— Да, конечно.
— Пойдем, я тебе покажу свои пластинки.
Лаврентий Павлович Берия
Он гордился своей коллекцией пластинок. В ней было все, что выпускалось в стране, а еще ему привозили пластинки в подарок из разных стран. Как любого коллекционера, его не могло не радовать, когда в чужих глазах разгорался огонек зависти и восхищения. Как сейчас в глазах Яслены. А еще ее, конечно, поразил патефон «Грюндик». Разумеется, где она могла подобное видеть?
— Вы любите классическую музыку? — осмелев, спросила Берию Яслена. Спросила, проглядывая грампластинки, где действительно преобладали именно такие грамзаписи.
