Самохину представилось вдруг, что он служит здесь, в управлении, снует по коврам с легкой папочкой под мышкой, угодливо улыбаясь при встрече таким вот полковникам, а те иногда, под хорошее настроение, хлопают его по плечу, по-свойски угощают сигаретами, и от мыслей этих у Самохина свело судорогой пересохшие губы, а на лице и впрямь появилось что-то вроде вымученной, кривой ухмылки.
Вздрогнув, майор встал и решительно прошел в дальний конец приемной, где на приставном столике стоял тонкостенный графин с водой. Налил до половины стакан и большими глотками, едва не поперхнувшись, выпил. Потом остановился у большого, в человеческий рост, зеркала, вгляделся внимательно в свою грубую, покрасневшую от степного ветра и солнца физиономию, достал расческу, тщательно уложил редкие пегие волосы, шумно дунул на зубчики гребешка, спрятал в карман. Подошел к трехногой никелированной вешалке и пристроил неказистую, видавшую виды защитного цвета фуражку рядом с щеголеватыми, сшитыми по спецзаказу полковничьими. Вернувшись на место, сел уже по-иному, вольготно закинув ногу на ногу и покачивая носком запыленного коричневого ботинка.
– Жарко, – сказал он секретарю.
– Палит как в пекле! – охотно подхватил тот.– Ранняя нынче весна. Говорят, прогноз на урожай неблагоприятный. Как там хлеба в вашем районе? Взошли?
Самохин понятия не имел, взошли ли хлеба в окрестных колхозах, никогда этим особо не интересовался, но сказал значительно:
– Да всходят… помаленьку. Куда ж им деваться-то?
И соседи-полковники опять закивали согласно, – куда ж хлебам-то деваться, действительно, как не всходить?
У Самохина вдруг улучшилось настроение. Он понял, что сейчас, через несколько минут, в его жизни случится что-то важное, необычное и, наверное, приятное. Ведь по пустякам к генералу тюремных майоров не вызывают. И если бы захотели наказать, выгнать из органов за неведомый, но вполне вероятный при непредсказуемой «кумовской» службе прокол, поручили бы сделать это какому-нибудь кадровику, мелкому клерку, а не тащили в срочном порядке к самому начальнику УВД.
«Может, орденом каким наградили – за долгую и безупречную службу, а я и не знаю? – осенило Самохина. – Или нет, не наградили еще, а только представили. А что? Очень даже возможно. Вон в газетах-то без конца печатают, то механизатора, то слесаря, то водилу-шоферюгу, а тюремщики чем хуже? Опять же, „перестройка“. Хотя нет. Начальник колонии ничего не сказал, не намекнул даже. С другой стороны, пока генерал решения не примет, и намекать, наверное, нельзя… А, хрен их разберет! Пусть будет, что будет!» – решил майор и окончательно успокоился.
Чуть слышно вздохнула, открывшись, дверь генеральского кабинета. Оттуда, осторожно затворив ее за собой, появился очередной милицейский полковник.
– Ну как? – поинтересовался у него секретарь.
– Разрешил! – радостно шепнул тот.
– А я что говорил? – улыбнулся секретарь, и Самохин поймал себя на том, что улыбается тоже и кивает удовлетворенно, будто знает, о чем идет речь, и с какого-то бока в этом участвует.
– Проходите, Владимир Андреевич, – пригласил секретарь, и Самохин, так и не стерев с лица улыбку, вошел в кабинет.
Генерал сидел за огромным столом. Глянув на вошедшего, встал и сразу оказался похож на того, прежнего Генку, – низенький, толстый и невероятно важный, только постаревший на сорок лет.
Самохин не слишком ловко вытянул руки по швам и, подобрав живот, доложил:
– Товарищ генерал, старший оперуполномоченный майор внутренней службы Самохин по вашему приказанию прибыл!
– Да ладно тебе, – шагнул навстречу Дымов, – мы ж с тобой старые опера, нам эти строевые прибамбасы ни к чему. Проходи, Владимир Андреевич, садись вот сюда, разговор есть.
Самохин осторожно пожал протянутую генералом руку – мягкую, гладкую, пристально глянул в лицо, отметив про себя, что большая власть будто физически меняет людей, делая их свежее, моложе и ухоженней прочих. Включает в организме особый начальнический ген, что ли?
Подчеркивая неофициальный характер беседы, генерал усадил майора за маленький столик у окна просторного кабинета, с ядовито-зеленой пепельницей из яшмы на столешнице и пачкой американских сигарет «Мальборо». Самохин вздрогнул, неожиданно провалившись в мягкое, низковатое для него кресло, застыл неловко с высоко поднятыми коленями, выкарабкался, смущенно пыхтя, сел прямо и выжидательно уставился на Дымова.
– Да расслабься ты, майор, – усмехнулся тот. – Когда генерал отчитывать собирается, то в кресло сесть не предлагает.
– Неудобно как-то… Словно в самолете… – опасливо потрогал подлокотники Самохин. – Взлетел, а где приземлюсь – кто знает?
– Прилетишь туда, куда надо, – успокоил Дымов и предложил совсем уж по-свойски: – Закуривай, Андреич. Я тоже цигарку с тобой засмолю, за компанию. Все бросить пытаюсь – да где там. То одно, то другое. Не жизнь, а вред один!
– Сплошная нервотрепка, – согласился майор. Постеснявшись доставать свою плебейскую «Приму», он вытянул из предложенной пачки тонкую сигаретку, торопливо ткнулся ее кончиком в подставленный генералом огонек зажигалки.
– Доктора курить запрещают, – пожаловался с усмешкой Дымов. – Инфарктом пугают. Действительно, обидно. Только-только до генерала дослужился, и на тебе – кондрашка!
При этом чувствовалось, что не верит Дымов ни в какие инфаркты и положением своим нынешним наслаждается осознанно, как может ценить выпавшую на его долю удачу побывавший на вторых ролях человек. А с учетом прошлого генерала, начинавшего службу с инспектора уголовного розыска, не приходилось сомневаться, что он вдосталь хлебнул пресловутой «милицейской специфики»…
«Черт знает что такое! – думал, затягиваясь легкой сигареткой, Самохин. – За кого он меня держит? Говорил бы прямо, что нужно…»
Опыт тюремной службы приучил майора к тому, что от такого вот ласкового обхождения и следует ждать самых больших неприятностей…
Самохин пыхнул дымком в сторону, чтобы не попасть ненароком на генерала, и настороженно покосился на приветливого начальника.
– А ведь мы с тобой, Андреич, старые приятели, – увлеченно вил вокруг него петли генерал, – росли-то вместе! Ну, ты меня постарше чуток… Я твое личное дело полистал наскоро. Дорожки у нас параллельные – школа, армия, институт заочный, потом органы славные. Только я по милицейскому ведомству, а ты по тюремному… В угро, где я двадцать лет отпахал, тоже, скажу тебе, не сахар! Правильно нас легавыми кличут, как собак-ищеек. Я и был такой – на ногу легкий, верткий, это уж здесь, в управлении, раздобрел. – Дымов снисходительно похлопал себя по животу. – Да и ты, смотрю, тоже не отощал на тюремных харчах!
– Я теперь больше головой, а не ногами работаю, – пожал плечами Самохин. – Раньше, бывало, всю зону прочешешь, чтобы зэковские штучки разведать. А сейчас только на вахту зайду – и уже знаю, где что творится.
– Правильно, – согласился Дымов, – опыт – великая вещь! И мне нынче беготня не требуется. А все же тянет порой на старое. Давеча выехал на разбойное нападение, тут неподалеку сберкассу бомбанули. Так изматерился весь! Опергруппа ни к черту. Следователь как сомнамбула бродит, сыщики спят на ходу, мышей не ловят, с бодуна, что ли? Собака розыскная – и та зевает. А участкового тамошнего вообще не нашли. Позор! Все умные стали, академии позаканчивали, высшие школы, по каждому преступлению планы грандиозные разрабатывают, версии сложнейшие выдвигают, схемы чертят, в компьютеры пальцы тычут – а раскрываемости нет! По тяжким преступлениям – шестьдесят процентов, это как? Из десяти бандитов, убийц, как минимум, четверо на свободе гуляют, неуловимые, вишь ли… Ну, посмотрел я на эту хренотень и сам, в генеральской форме, по квартирам дома, где сберкасса эта находится, пошел.
И мигом надыбал бабку одну, пошептался с ней, она мне участника разбойного нападения и сдала. Сосед ее по коммуналке с дружками. Три дня пили, потом деньги кончились. Натянули мужики на головы чулки капроновые, спустились на первый этаж, вошли в сберкассу, показали обрез – руки вверх, деньги в сумку! Собрали кое-какую мелочишку и ходу похмеляться. Вот тебе и разбойники! Мы их в пять минут прихватили. А только подозреваю, что, не вмешайся я в это дело, до сих пор бы искали…
Генерал вздохнул, раздавил в пепельнице сигарету.
– И ведь бьют нас, милицию, за плохую раскрываемость, и правильно бьют! – продолжил он в сердцах. – На каждом совещании в обкоме, на сессиях облсовета костерят – а что возразишь? Надо, Андреич, нам так дело поставить, чтобы у сотрудников наших душа на работе горела, глаза блестели, кураж был – вот когда успехи начнутся! И в милиции, и во всей стране. Правильно я говорю?
