— Хороший инструктор, — сказал он, — зарабатывает вполне прилично. И кроме того, мадам Комбаз дала понять, что позаботится обо мне.
Далее длинный панегирик Берте, может быть, чтобы доставить мне удовольствие, но нет, Деррьен не из породы льстецов. Потом я выпил чашку кофе с Бертой и должен был в подробностях описать похороны ее бывшего мужа. О чем шептались провожавшие в последний путь? Много ли было народу? Кто, например?
— Например, Жан Лобре из Экологической лиги.
— А, этот нахал! Кто еще?
Я перечисляю. Берта демонстративно пытается говорить о чем угодно, чтобы забыть о своей тревоге, которая время от времени заставляет ее сжимать губы.
— Я думаю, что ты не будешь еще долго обременять себя Эвелиной. Да, у нее горе. Я тоже знаю, что такое потерять отца. Но я не думала только о себе. Во всяком случае, у меня нет времени заняться ею. Запуск «велос» в самый разгар зимнего сезона не оставит мне ни минуты… Даже для тебя, мой бедный Жорж. Но это, кажется, тебя не слишком трогает.
Ни время, ни место не были подходящими, чтобы сообщить ей, что по возвращении в Гренобль я собираюсь купить потрясающее обручальное кольцо. Я придумал эту уловку, чтобы поставить и Берту и Эвелину перед свершившимся фактом. Я поспешил закончить разговор, выразив глубокую уверенность:
— На самом деле для беспокойства нет ни малейших поводов, победа за нами.
Поль, как я ни стараюсь, но начиная с этого момента в моих воспоминаниях зияют провалы. Помню, что болтал направо и налево с журналистами. Вспоминаю также, как мы все вместе ужинали и в конце кто-то предложил тост за успех Деррьена, что вызвало крики: «Замолчите… Постучите по дереву…» У меня был короткий разговор с Эвелиной.
— Ты увидишь эту трассу, — сказала она. — Она крута, как желоб для саней.
Потом Лангонь и Деррьен отправились в свой номер, каждый прихватил с собой бутылку минеральной воды. Решив спать без просыпу до утра, я принял таблетку могадона и взглянул на небо. Звезды, горы, снег напоминали огромный пустой театр, становилось немного страшно. Именно начиная с этого момента я набросал заметки, про которые ты сказал, что они непонятны. Волнение, знаешь ли, Поль. Даже теперь я чувствую себя потрясенным, но буду стараться писать связно. Когда я на следующее утро спустился к завтраку, отель гудел, как растревоженный улей. Все были здесь, журналисты вперемежку с постояльцами, Дебель, одетый альпийским стрелком. Эвелина кашляла. Берта сказала мне:
— Когда это она умудрилась простудиться? Все у нее не как у людей.
Я нашел Лангоня и Деррьена, они ждали на улице. Лангонь с озабоченным видом мял в руке пригоршню снега. Деррьен, напротив, казался очень довольным.
— Все в порядке, — сказал он.
— Я надеюсь, — добавил Лангонь, отряхивая руку. — К несчастью, небольшая оттепель. Снег обледенел, но на некоторых участках будет липнуть к лыжам, условия неидеальны. Непонятно, какую выбрать мазь. К тому же менее чем через час спустится туман.
— Не ломай голову, — пошутил Деррьен.
Они уже были на «ты», и это создавало странную атмосферу, похожую на ту, что царит перед началом любых гонок, независимо от средств передвижения. Стараются казаться веселыми, делают вид, что уверены в успехе, но каждый участник знает, что через несколько мгновений и в случае победы, как и в случае поражения, он станет другим.
— Я и не ломаю, — сказал Лангонь, — но не люблю покер.
Я оставил их размышлять и присоединился к Берте, беседовавшей с Эвелиной за маленьким столиком.
— Сядь, — сказала Берта. — Нам с Эвелиной надо снова быть вместе. Я хочу предложить Эвелине место на фабрике. Она больше не может так жить. Отец, конечно, ей не оставил ничего. Квартирка ее заложена. О, я в курсе дела! Предположим, что она получит за нее двести тысяч франков, а что потом?..
— На твоей фабрике. — Эвелина зло взглянула на Берту. — Ты уверена, что сохранишь ее? Тебя же предупредили: «Он упадет». Если он упадет, то…
Берта сжала мне руку.
— Заставь ее замолчать, — прошептала она.
Мать, дочь, любовник между двумя своими любовницами — это тоже была ужасная партия в покер. К счастью, к нам подошел Дебель.
— Очень тягостно ждать, — сказал он. — У вас нет желания подняться наверх? Я хочу встать на середине трассы. Мне показали место, откуда далеко видно, сверху донизу.
Обрадовавшись представившейся возможности убежать от назревающей ссоры, я поспешно поднялся.
— Я пойду с вами.
В этом месте мои воспоминания застилаются туманом. Холод проникал через куртку. Подниматься было тяжело, подъем все не кончался, и тихий внутренний голос повторял мне: «Тебе это все не по возрасту, старина, совсем не по возрасту». Я рассеянно слушал Дебеля.
— Если кто-нибудь из нас, — говорил он, — начнет избавляться от акций, все полетит вверх дном. К несчастью, у меня самого большой пакет. Донимаете, Бланкар, на месте Берты Комбаз я бы все немедленно продал, не дожидаясь закулисных маневров. Бедняжку обложили со всех сторон.
Я, с суеверным страхом, больше думал об Эвелине. С монахом или без, несчастье было написано ей на роду.
— Предположим, — сказал я, остановившись перевести дух, — что Деррьен упадет. Ничто не помешает ему вскоре повторить спуск. Создается впечатление, что для Берты и ее дочери единственная неудача означает конец испытаний, это смешно.
— Конечно, — согласился Дебель, — но подумайте о контррекламе. Вспомните, например, все неприятности, случившиеся с ракетой Ариан. Согласен, это не одно и то же. Но в случае с «велос» существует дополнительная опасность. Кто-то знает и повсюду говорит, что лыжи приговорены. Вот в чем драма.
До самого наблюдательного поста я сохранял молчание. Вокруг нас раздавались голоса. Оказалось, народу значительно больше, чем предполагали. Легкий туман затушевал верхушки сосен, но видимость была хорошей, особенно на верху трассы. Эвелина была права, спуск напоминал желоб для саней, который извивался среди деревьев, белый от опасно поблескивающего снега. Дебель посмотрел на часы.
— Без пяти одиннадцать. Начало через пять минут. Деррьен сказал, что стартует ровно в одиннадцать. Когда будет проходить мимо нас, он уже наберет полную скорость. Я вам сказал, что заказал обед? Надо отметить успех. Внимание!
Дебель начал отсчет и закричал:
— Гоп! Он пошел.
Мы оба подались вперед, пытаясь услышать звук лыж, скользящих по снегу. У меня замерзли руки и ноги, а сам я весь взмок под шерстяным бельем.
— Да, — сказал Дебель, — он запаздывает. Что же там такое…
И вновь тишина. Одиннадцать пять… Одиннадцать десять… Дебель выпрямился.
— Несомненно, и на этот раз…
Он не закончил фразу и, даже не посмотрев, следую ли я за ним, начал спускаться.
— Подождите, — сказал я. — В последний момент могло случиться что-нибудь непредвиденное.
Дебель пожал плечами.
— Полноте, все, чего мы можем сейчас желать, это чтобы он не разбился.
Мы одними из последних подошли к отелю. По волнению собравшейся там толпы можно было издали догадаться о несчастном случае. Когда Берта, мертвенно-бледная, какая-то съежившаяся, заметила меня, она сказала только два слова:
— Все кончено.
Глава 10
Поль, не сердись, но я буду краток. Каждая деталь доставляет мне боль, и слишком много образов роится в моей голове. Ты же знаешь не хуже меня, как все происходит в подобных случаях: суматоха, вспышки блицев, выкрики, все это безнравственное кишение вокруг несчастного случая. Я крикнул: «Где он?» — и не разобрал, что мне ответила Берта. Журналист, обвешанный аппаратурой, показал мне на бар, куда уже сумел проникнуть Дебель. Я повел туда Берту, но у стойки портье она высвободилась, сказав:
— Я поднимусь в свой номер. От всего этого я совсем заболела.
Я колебался, но кучка любопытных, столпившаяся у входа в бар, подтвердила, что Деррьен там. Но что с ним? Я прокладывал себе дорогу, удивляясь, откуда здесь столько народу. Здесь были постояльцы не только нашего, но и других отелей, все знали об испытаниях, проводимых Деррьеном. В конце концов я проник в бар.
Деррьен сидел в дальнем углу, Лангонь — рядом с ним. Деррьен совсем не был похож на человека, только что потерпевшего катастрофу. Он даже улыбнулся, завидев меня.
— Это не опасно, — сказал он, — несомненно, просто вывих.
И все это, прости меня, Поль, в беспорядке, среди гомона. К Деррьену протягивали микрофоны. Я постарался ухватить нить его рассказа, но людской водоворот отнес меня от Деррьена. Какой-то голос грубо закричал:
— Назад… Отойдите все… Назад.
Я спросил у человека, наступившего мне на ногу, кто это.
— Врач курорта, — ответил он. — Он отвезет Деррьена в Ниццу, чтобы сделать рентген.
Люди покидали зал, и я узнал доктора Росси, учившегося в Гренобле. Он пожал мне руку и сказал:
