пригодится в «реальном мире», что она, как предположил Шеннон, станет «трамплином» для решения реальных задач. Но для Мюррея Кэмпбелла сияние этой перспективы потускнело.
В его кабинете в Исследовательском центре IBM было тихо. «В последние годы я начал по-другому думать о таких играх, как го, шахматы и, конечно, шашки, – сказал мне Кэмпбелл, сидевший в окружении реликвий, накопленных за время его карьеры в области игр. – Какими бы сложными они ни были для людей, в ретроспективе понятно, что они не так уж интересны для искусственного интеллекта. Методы, используемые для игр, как представляется, не слишком перспективны в смысле предоставления нам возможности что-то делать лучше. Когда играют люди, они могут сказать: “Учусь ли я чему-то за шахматной доской? Несомненно. Я становлюсь дисциплинированнее, начинаю более системно подходить к выбору вариантов, встречающихся в жизни, мне легче заглядывать вперед на несколько ходов и думать о последствиях, а также мириться с поражениями”. Ну, и так далее… Deep Blue же никогда ничему такому не научится. Она может научиться вот чему: данный вид пешечной структуры очень хорошо подходит для данного вида фигурной игры. На мой взгляд, вопрос стоит так: “Являются ли игры для двоих игроков с нулевой суммой и полной информацией оптимальной областью исследования ИИ?” Думаю, нет».
Он продолжал: «Если вы спросите меня, какой код мы взяли из Deep Blue и применили для решения других задач, ответ будет – никакой».
Покидая IBM, я осознал, что распространенное мнение, будто компьютеры превзошли человечество в тот момент, когда Каспаров признал поражение, было ложным умозаключением. Ничего подобного компьютеры не сделали. Ньюэлл, Шоу и Саймон ошибались. Вместо того, чтобы постичь «самую суть человеческого интеллекта», люди всего лишь построили действующую модель Механического турка. Однако само его создание было процессом постижения интеллекта. И он позволил добраться до сути шахмат.
Я до сих пор помню первую доску, на которой начал играть в шахматы. Это был неровная и тяжелая ореховая доска со сторонами примерно по 35 сантиметров, на которую вручную были наклеены зеленые фетровые квадраты. Ее сделали братья и сестры моей мамы в качестве рождественского подарка своему отцу, моему дедушке Джеку. За десятилетия баталий, проходивших на доске в маленьком фермерском домике в Айове, фетр залохматился по углам. Изящные шахматные фигуры, которые бабушка с дедушкой купили во время свадебного путешествия в Мексику в 1949 году, были сделаны из слоновой кости и черного дерева. К моменту моего появления на свет один из коней уже лишился головы. Мне казалось, что в глазах у остальных коней стоял ужас. Помню острые зубцы на ободках корон ферзей и искусно вырезанные зубчатые стены ладей. Помню стук твердых фигур о дерево.
В детстве я проводил на этой ферме каждое лето: прыгал на стогах сена, плавал и играл в шахматы – партию за партией – при свете вечернего солнца. Дедушка Джек был сильным игроком, мастером консервативного и позиционного стиля. Он принципиально никогда не поддавался детям в игре. Поэтому каждый из тех членов моей семьи, кто играет в шахматы, бережно хранит память о своей первой победе. Когда я, наконец, обыграл дедушку Джека (мне было тогда лет девять), то, помнится, помчался на кухню, чтобы рассказать об этом бабушке Ширли, которая обняла меня и сказала, что очень рада.
Поначалу игра казалась мне механизмом, чем-то вроде Турка, так как ее части двигались и взаимодействовали в соответствии со сложными, но интуитивно понятными принципами. Я разбирал шахматы на части, как ребенок разбирает мотор – с любопытством и азартом, но по большей части бестолково и небрежно. Иногда собранная заново машина работала безотказно, и я побеждал. Но чаще она глохла, и я проигрывал. Если использовать мое любимое шахматное оскорбление, то я «шлепал шахматами»: мне было любопытно, как работают фигуры. Я довольствовался экспериментированием.
Став постарше, я заинтересовался теорией шахмат и начал изучать схемы сложной машины, которую бесчисленные умельцы разбирали на части в течение сотен лет. Я нередко засыпал за чтением тяжелого справочника «Современные дебюты», испытывая успокоение и удовольствие от скрупулезной классификации и анализа всего лишь нескольких первых возможных ходов партии, а также от названий: гамбит хэллоуин, зажим Мароци, ускоренный дракон, система еж.
Сегодня шахматы доставляют мне эстетическое наслаждение. Моя соревновательная карьера не была отмечена особыми достижениями, единственное яркое место – участие в чемпионате Гринвудской начальной школы, когда я был в четвертом классе. Мне недоставало мастерства и, что не менее важно, тяги к усвоению и применению содержимого всех этих томов по теории шахмат. Но хотя я никогда не натягивал полотно на подрамник, это не мешает мне наслаждаться работами Ротко или де Кунинга – восхищаться красотой картины. Точно так же можно наслаждаться красотой игры в шахматы – ведь это настоящее искусство, при всем уважении к взглядам действующего чемпиона мира. Продолжительные тактические комбинации, сложные и не встречавшиеся ранее, могут, подобно музыке, развиваться так, будто они предопределены. Сущность напряженных и сложных позиций может быть извлечена и представлена в своей чистой форме, как это происходит в живописи.
Если шахматная доска дедушки Джека отзывается в моей душе прустовским эхом, то одну из досок, на которых я играл в не столь далекие времена, можно было бы начисто позабыть, если бы не антураж. Это была одна из многих досок в конференц-зале штаб-квартиры ООН в Ист-Сайде. Грубые фигуры были сделаны из пластмассы, а сама доска представляла собой гибкий виниловый лист. На ее краях красовался логотип Play Magnus, мобильного приложения, которое раскручивал Магнус Карлсен, самый сильный шахматист в мире на сегодняшний день.
Все это происходило за несколько месяцев до того, как Карлсен вступил в борьбу за новый титул чемпиона мира. По периметру громадного подковообразного стола за одинаковыми досками сидели 15 человек: мэр Осло, постоянный представитель Афганистана в ООН, юрисконсульт представительства Мальдивских островов, другие высокопоставленные лица и, непонятно почему, я. Нас пригласили на сеанс одновременной игры в шахматы по каким-то таинственным соображениям, точно детей на шоколадную фабрику Вилли Вонки. Карлсен, проводивший сеанс, перескакивал от одной доски к другой, редко затрачивая более двух секунд на ход против каждого из своих противников, в то время как мы сидели, сознавая собственную никчемность. Трепеща, я мысленно обращался к простым доморощенным урокам дедушки
