Питер из Уорегама, глядя на младенца, на некоторое время поддался всеобщему умилению и забыл свою привычку критиковать все на свете, но потом наконец оправился и произнес:
— Было бы гораздо меньше хлопот, если бы нашли мать этого чада.
— Сомневаюсь, что сие возможно, — сказал Франциск. — Мать его, по всей вероятности, женщина незамужняя, заблудшая во грехе. Думаю, что она молода и, очевидно, смогла сохранить в тайне свою беременность. А когда подошло время рожать, она пришла в лес, развела костер, родила в полном одиночестве и, бросив ребенка на съедение волкам, вернулась туда, откуда пришла. Уж она позаботится о том, чтобы ее не нашли.
Малыш заснул. Поддавшись внезапному порыву, Филип взял у Джонни ребенка и, покачивая, бережно прижал его к груди.
— Бедное дитя, — сочувственно проговорил он. — Бедное, бедное дитя.
Его охватило горячее желание защитить и уберечь малютку. Он заметил, что монахи уставились на него, пораженные его внезапным порывом нежности. Конечно, они никогда не видели от него ласки, ибо излишнее проявление чувств было в монастыре строжайше запрещено. Очевидно, они считали его не способным на эти чувства. Что же, пусть теперь знают правду.
— Тогда мы должны отвезти его в Винчестер, — снова начал Питер из Уорегама, — и постараться найти кормилицу.
Если бы это сказал кто-нибудь другой, Филип, может быть, и не стал бы так быстро возражать, но это сказал Питер, и Филип, потеряв терпение, вспылил.
— Мы не будем искать никакой кормилицы, — решительно произнес он. — Сие дитя — дар Божий. — Он обвел глазами стоящих вокруг братьев. Монахи таращились на него, ошарашенные услышанными словами. — Мы сами позаботимся о нем. Мы будем его кормить, учить и воспитывать по законам Божьим. А когда он вырастет, то сам станет монахом, и таким образом мы вернем его Господу.
Наступила звенящая тишина.
— Это невозможно! — возмутился Питер. — Не может младенец воспитываться монахами!
Филип поймал взгляд своего брата, и они оба улыбнулись, вспомнив об одном и том же. Когда Филип снова заговорил, его голос звучал твердо и каждое слово несло печать пережитого.
— Невозможно? Нет, Питер. Наоборот, я абсолютно убежден, что это возможно. И мой брат думает так же. Нам известно это из собственного опыта. Не так ли, Франциск?
* * *
В тот день, который встал в памяти Филипа, его отец вернулся домой израненным.
Филип первым увидел, как он скакал по извилистой дорожке, поднимавшейся к небольшой деревушке в горах Северного Уэльса. Как обычно, шестилетний Филип выбежал ему навстречу, но на этот раз отец не подхватил мальчугана, чтобы посадить впереди себя на коня. Он ехал медленно, с трудом держась в седле — в правой руке поводья, а левая беспомощно повисла. Лицо его было бледным, одежда забрызгана кровью. Это испугало и озадачило маленького Филипа, так как прежде он никогда не видел отца таким немощным.
— Позови маму, — сказал отец.
Когда они помогли ему войти в дом, всегда такая бережливая мать решительно разодрала добротную одежду отца, что поразило Филипа даже больше, чем вид крови.
— Не беспокойся обо мне, — сказал отец, но его обычно резкий голос ослаб до бормотания, и никто даже не обратил на это внимания, что также было весьма странным, ибо слово отца было законом для остальных. — Оставь меня и уведи всех в монастырь. Проклятые англичане будут здесь с минуты на минуту.
Монастырь и церковь были на вершине холма, но Филип никак не мог понять, с какой стати они должны были идти туда, если этот день не был даже воскресеньем.
— Если не остановить кровь, ты совсем ослабнешь, — возразила мама, а тетушка Гуин сказала, что она собирается поднять тревогу, и ушла.
Спустя годы, размышляя о последовавших затем событиях, Филип понял, что в тот момент все позабыли о нем и его четырехлетнем брате Франциске и никто и не подумал прихватить их в спасительный монастырь. Людей заботили только их собственные дети, и они считали, что раз Филип и Франциск были с родителями, то о них есть кому позаботиться. Но отец истекал кровью, а мать пыталась его спасти, вот и получилось, что все четверо попались в лапы англичанам.
Своим ничтожным жизненным опытом Филип не был подготовлен к появлению двух вооруженных людей, которые пинком распахнули дверь и ввалились в дом. При других обстоятельствах они, возможно, и не показались бы такими страшными, ибо были всего лишь большими, неуклюжими юнцами, которые только и умели, что дразнить старух, издеваться над евреями да затевать по ночам драки у трактиров. Но сейчас (Филип это понял через много лет, когда наконец смог спокойно и взвешенно думать о том страшном дне) эти двое были одержимы жаждой крови. Только что закончилась жестокая битва, они слышали, как стонут в агонии воины, видели, как падают замертво их товарищи, и буквально обезумели от ужаса. Но они выиграли этот бой и выжили и теперь были охвачены азартом преследования своих врагов, и ничто уже не могло их удовлетворить — только еще большая кровь, душераздирающие стоны, страшные раны и новые смерти. Все это было написано на их перекошенных лицах, когда они, словно лисы в курятник, ворвались в комнату, где лежал раненый отец.
Движения их были стремительны, но Филип запомнил каждый шаг, будто в тот момент время замедлило свой бег. На обоих были надеты только короткие кольчуги и кожаные шлемы с металлическими пластинками. В руках мечи. Один — отвратительный урод, косоглазый и с большим кривым носом, оскалившийся в обезьяньей ухмылке. У другого была пышная борода, перепачканная кровью, — вероятно, чужой, ибо раненым он не выглядел. Не останавливаясь, они обшарили комнату глазами. Их беспощадные, расчетливые взгляды миновали Филипа и Франциска, задержались на маме и наконец остановились на отце. И прежде чем кто-либо успел пошевельнуться, они подскочили к нему.
Склонившаяся над отцом мама перевязывала его левую руку. Она резко выпрямилась и повернулась к незваным гостям, ее глаза вспыхнули отчаянием и отвагой. Отец вскочил, схватившись здоровой рукой за рукоятку своего меча. Филип в ужасе заплакал.
Кривоносый, подняв меч, ударил маму рукояткой по голове и отшвырнул ее в сторону, должно быть, не желая рисковать, пока отец был жив. Позже Филип вспомнил, что в тот момент он побежал к матери, не отдавая себе отчета в том, что она уже не могла его защитить. Кривоносый шагнул мимо оглушенной женщины, снова поднимая меч. Филип вцепился в юбку теряющей сознание матери, не в силах отвести взгляда от своего отца.
Тот обнажил меч и, защищаясь, поднял его. Кривоносый обрушил удар сверху вниз, и два лезвия зазвенели, столкнувшись друг с другом. Как все маленькие дети, Филип думал, что отец был непобедим, но в тот момент ему суждено было узнать горькую правду. Увы, отец ослаб от потери крови, и от удара его меч выпал. Нападавший замахнулся в другой раз и без промедления опустил свой меч между мускулистой шеей и широким плечом. Филип завизжал, увидев, как острый клинок вошел в тело. Затем кривоносый выдернул меч и вонзил его в живот умирающего.
Смертельно напуганный Филип взглянул на маму. Их глаза встретились, и в этот момент бородатый ударом сбил ее с ног. Она упала рядом с сыном — голова в крови. Бородатый перехватил меч, взявшись за него двумя руками и перевернув острием вниз, затем высоко поднял, словно собираясь зарезаться, и с силой опустил. Когда клинок коснулся груди матери, раздался отвратительный хруст ломающихся костей. Лезвие вошло так глубоко (Филип заметил это даже тогда, охваченный слепым истерическим страхом), что, должно быть, вышло из спины и пригвоздило ее к полу.
Обезумевшими глазами Филип снова посмотрел на отца. Он увидел, как тот начал наваливаться на меч кривоносого; из его рта хлынула кровь. Убийца отступил и дернул за рукоятку, пытаясь высвободить свое оружие, — безуспешно. Отец, шатаясь, сделал шаг вперед. Кривоносый заревел в ярости и провернул меч в животе своей жертвы. На этот раз клинок вышел. Отец упал, схватившись руками за разверстую рану, пытаясь ее прикрыть. Филип всегда думал, что человеческие внутренности представляют собой нечто более или менее цельное, поэтому вид вываливающихся их частей потряс его, вызвав приступ рвоты. Кривоносый поднял меч над распростертым телом отца и так же, как только что бородатый, нанес последний удар.
Англичане переглянулись, и Филип прочитал на их лицах удовлетворение. Обернувшись, они посмотрели на него и Франциска. Один из них вопросительно кивнул, другой пожал плечами, и Филип понял, что они собирались зарезать их с братом своими острыми мечами; когда он представил, как ему будет больно, то его охватил такой ужас, что показалось, голова вот-вот лопнет от страха.
Тот, что был с окровавленной бородой, быстро наклонился и схватил Франциска за лодыжку. Он держал его вверх ногами, а малыш заливался слезами и звал на помощь мать, не понимая, что она мертва. Кривоносый отвел назад держащую меч руку, приготовившись пронзить сердце ребенка.
