— Сейчас все пьют, — хладнокровно сказала Галка, выслушав мои сбивчивые жалобы. — Ну и что?
— Я его, наверное, не люблю больше…
— А раньше любила?
— Любила, кажется.
— Он что, бьет тебя?
— Бьет? Ну что ты, нет, конечно!
— Любовь, Катюха, штука нелепая и странная, — задумчиво сказала Галка. — Возьми моего Веника… Да я иногда готова прибить его! А потом оклемаюсь, успокоюсь, посмеюсь… Одно я знаю твердо: он самый родной и любимый.
— У меня не проходит, я ненавижу его, ненавижу и боюсь! — Я испуганно замолчала. Но слово вылетело, и словно шлюзы раскрылись. — Я не могу его видеть, мне противен его запах, голос, я никогда не забуду, как я убирала за ним, когда его стошнило. Я не могу больше! Не могу! — Я заикалась и всхлипывала, припадая к Галкиной груди, и она сказала:
— Так разводись к чертовой матери, зачем так мучиться! Детей у вас нет.
— Как это — разводись? — Я перестала плакать, заглянула ей в лицо.
— Обыкновенно. Бери шмотки и к мамочке.
— Мама еще ничего не знает.
— Так скажи ей!
— Даже не знаю…
— А мой Веник загулял, — буднично, как о чем-то, не стоящем внимания, сказала Галка.
— Как загулял?
— Элементарно. Встретил одноклассницу, старую любовь, и совсем с ума сошел. Приходит поздно. Дневник пишет. Я заглянула, а там стихи про любовь.
Опять стихи. Всюду стихи…
— И что теперь?
— А ничего. Пусть идет. Держать не буду.
— Как же ты с тремя?
— С четырьмя! — Галка похлопала себя по животу. — Не пропадем.
Я возвращалась домой, полная надежд на скорые перемены к лучшему. Во-первых, все пьют, а во-вторых, можно и развестись. Сейчас все разводятся. Главное, не падать духом! Как Галка.
Перемены произошли раньше, чем я планировала. В один прекрасный день, или, вернее, вечер, к нам на огонек зашла мама. Момент был выбран явно неудачно. Эрик лежал поперек кровати одетый, молодецки храпя, а я сидела перед ним на краю стула. Мама почему-то не удивилась, только спросила:
— У вас что, гости были?
Я помотала головой.
— А почему твой муж пьян?
Я пожала плечами.
— Он что, пьет? — Как врач, мама привыкла задавать прямые вопросы и желала получать на них прямые ответы.
— Не знаю. — Я не знала, куда девать глаза от стыда.
К чести мамы, она не сказала: «Я же говорила!» Мама была выше подобных бабских привычек. Сильные не бьют лежачих.
— И что ты думаешь делать?
— Не знаю… — Я заплакала.
— Собирайся!
Это был приказ.
Поспешно, чувствуя себя предательницей и испытывая в то же время облегчение, я собрала пожитки, и мы ушли. Позже я сообразила, что без Галки тут не обошлось.
Такова была история моего замужества. Мы развелись без шума и пыли. Эрик просил прощения за свои дурные привычки, целовал мне руки, говорил, что понимает, что «с такой животной скотиной», как он, Эрик, ни одна нормальная женщина не уживется. Приготовившись к долгим выяснениям отношений, я была даже разочарована легкостью, с какой мой муж согласился на развод. Как будто обрадовался.
— Вот видишь, — сказала Галка, — а ты боялась!
Светлана Даниловна всплакнула, когда я зашла попрощаться, и усадила пить чай со своим знаменитым ореховым тортом. Все повторяла:
— Ну, как же вы так, детки? Может, не надо было спешить?
Мама, как всегда, была деловита:
— Ничего, Катюша, ни о чем не жалей. Я с самого начала не верила в ваш брак. Учись, получай диплом. Главное — быть независимой и твердо стоять на ногах. Все у тебя еще будет.
«Быть независимой и твердо стоять на ногах!» — жизненное кредо моей мамы. В ее шкале ценностей главное — работа и долг. И меня, своего ребенка, она воспитала в таком же духе.
А Эрик продолжал пить и сочинять стихи. Несколько раз его произведения печатала городская газета. А совсем недавно в подземном переходе мне на глаза попалась тоненькая книжечка лирики некоего Э. Неудачника. Я купила ее. Много лет назад Эрик говорил, что если он когда-нибудь «выйдет в люди», то возьмет себе псевдоним Неудачник. Видимо, он вышел в люди. Я узнала его стихи. Я помнила их со времени нашего короткого супружества. Где-то среди моих студенческих конспектов хранится тетрадь со стихами Эрика, переписанными моим старательным детским почерком.
Уже дома я прочитала в предисловии, что «этот, несомненно, талантливый и необычный поэт неоправданно рано ушел из жизни… Ему не было еще и тридцати».
Бедный Эрик! Мир праху твоему…
* * *
— Галь, а Павлик дома?
— Ты имеешь в виду, ночевал ли мой сын дома? Понятия не имею. А что?
— Остальные детишки, надеюсь, ночуют дома? — не удержалась я.
— А как насчет меня? Тебя не интересует, где ночую я? — произнесла Галка томным голосом записной кокетки, и мы расхохотались.
— Ты уже совершеннолетняя. Про тебя неинтересно.
— А мне про тебя интересно. И, если ты мне скажешь, что не ночуешь дома хоть раз в неделю, ты меня очень обрадуешь.
— Увы.
— Смотри, Катюха, досидишься! Ну, а Павлик при чем?
— Дело есть!
— А конкретнее?
— Мне нужно что-то вроде слайдоскопа, посмотреть одну пленку. Есть?
— Где-то был. Приходи, поищем. А дети, к твоему сведению, сейчас DVD смотрят. Слайдоскоп — позавчерашний день. Приходи.
— Сейчас мне нужно на работу хоть на часок, а то меня точно выгонят за прогулы.
— Хоть на часок? Как это? У тебя, никак, личная жизнь прорезалась? А в лавке кто?
— Не прорезалась. Просто… ну, одним словом, другие дела появились. А в лавке по полдня сидит пенсионер Гавриленко.
— Катюха, что происходит? Какой пенсионер?
— Гавриленко, дядин сослуживец.
— Почему?
— По кочану! Я приду в час.
— Давай! Смотри, не ешь ничего, я тебя кормить буду!
* * *
Около часа дня я позвонила в знакомую дверь.
— Катюха! — закричала Галка, распахивая дверь и бросаясь мне на шею. — А я уже волноваться начала — вдруг не придешь!
Была она толстой и жизнерадостной, как всегда. Но от моего взгляда не ускользнула седина на висках, морщинки вокруг глаз и в уголках рта, которых, кажется, не было в прошлый раз. Ради моего прихода Галка принарядилась в синие легинсы и длинный белый свитер, на ногах ее были золотые турецкие туфли с загнутыми носами, а в ушах, о чудо, сверкали золотые сережки.
— Павлик ко дню рождения подарил, полгода деньги собирал! — с гордостью сказала Галка, заметив мой взгляд.
— Галка, ты прямо как Шехерезада! — восхитилась я.
— А то! Ради милого дружка можно и халат снять. Ну, дай хоть посмотреть на тебя! — Она оторвала меня от своей мощной груди и отступила на шаг. — Цветешь! Похорошела, глазки сияют! Неспроста, ой, неспроста! Пойдем в кухню, сейчас ты мне все расскажешь.
В квартире одуряюще пахло жареной рыбой. Оглушительно орал телевизор.
— Ты не одна?
— Одна. Это Шкодик, щенок. Ритка на улице подобрала. Он любит фильмы, где стреляют. Надеюсь, ты голодная?
— Голодная. А что у тебя? Рыба?
— Что дам, то и будешь. И жареная картошка. С пивом!
— Пиво? От него толстеют, не буду!
— Будешь. Классное пойло. Одно название чего стоит! От такого не толстеют. Посмотри на меня! Я что, толстая, по-твоему?
— Ты? Как моделька!
— Правда? Не свистишь?
— Я? Я тебя когда-нибудь обманывала?
Так болтая, смеясь и радуясь, мы шли по длинному, извилистому, полному разного хлама коридору в кухню.
— Осторожнее, — предупреждала Галка, не выпуская моей руки, — здесь Риткин велосипед, а здесь сундук. Смотри под ноги!
— А темно почему?
— Лампочка перегорела, все никак новую не куплю.
— Давно?
— Не очень. Недели три.
Большая кухня напоминала декорации к сюрреалистической пьесе. Беспорядок, царящий там, был не просто беспорядком, а уже как бы произведение искусства. Стены, ради экономии пространства, были увешаны кастрюлями и сковородами, а также пучками сушеных цветов, трав, гирляндами окаменелых скрюченных грибов, лука и чеснока. На нитке, прикрепленной к светильнику, покачивался черный пластмассовый паук с мохнатыми лапами.
— Главное, все под рукой! — Галка уловила мой восхищенный взгляд. — Красота! Садись, Катюха!
Она пихнула ногой к столу одну за другой две табуретки, освободила место для трапезы, и я уселась. Галка достала из холодильника несколько зеленых жестянок пива.
— Будешь? Смотри, какое! «Хе-хей-ни-кен», — прочитала она с трудом. — Павлик купил у себя на фирме, по дешевке.
— Буду! На какой фирме?
— Он же работает, уже полгода. Я же говорила.
— Не помню. Он что, уже окончил свой политех?
— Нет еще, он работает и учится, ты же его знаешь. Кстати, у него начальник вдовец, отличный мужик. Ну, это мы еще обсудим.
Галка ножом спихнула со сковородки в тарелки изрядные порции жареной картошки, пододвинула эмалированную миску с жареной рыбой, ловко откупорила банки с пивом, разлила по стаканам и сказала: — Ну, вздрогнем! За встречу! — Мы выпили.
