Инна Бачинская
Темный ангел одиночества
© Бачинская И. Ю., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
* * *
Ангел бледный, синеглазый,Ты идешь во мгле аллеи.Звезд вечерние алмазыНад тобой горят светлее.Ангел бледный, озаренныйБледным светом фонаря…
В. Брюсов. «Ангел белый»
Все действующие лица и события романа вымышлены, любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.
АвторПролог
…Ранний зимний вечер в большом городе. Река красных автомобильных огней, красно-зелено-желтые вспышки светофоров, синие сумерки, хруст льда, шорох, топот, шарканье, цоканье – броуновское движение толпы; неясный гул голосов; смех. Народ плывет мимо освещенных окон-аквариумов, банков и магазинов, внутри – клерки, мониторы, пестрый товар, ярко упакованная еда, стекло с разноцветным алкоголем и винами.
Не холодно. Пахнет снегом. Первая звезда на севере, бледная – мешают городские огни. Парк пуст, бел, холоден и задумчив. Стены сугробов по сторонам аллеи как военные укрепления, по периметру вала – пушки, черные, чугунные, тяжелые; массивные колеса, которые уже никогда никуда не покатят, и дула торчком, из которых уже никто никогда не выстрелит. Все. Отгремело, отстрадалось, затянулось. Оружие молчит, говорят музы – новобрачные фотографируются на фоне да детишки виснут – такая вот символика и связь поколений и молодой побег на старом стволе.
Малиновые с зеленым сполохи на западе, глубокая синева на востоке, на холме у горизонта силуэты луковиц собора и колокольни Троицы. Когда тихо, и перезвон долетает.
Днем растаяло, сейчас, под вечер, подмерзло, от хруста ломит в ушах. Кому придет в голову забрести вечером в пустой парк? Собак выводят рано утром и поздно вечером, а сейчас безвременье, и в парке чувствуется некая затаенность – городские шумы как сквозь подушку, густой темнеющий воздух, легкие звучки непонятного происхождения – не то ветки потрескивают, не то сорвалась и полетела в сугроб шишка, не то снежный ком. И запах снега, в котором арбуз, крахмальная простыня, мокрые варежки и талая вода.
Женщина – ее звали Юнона – шла по аллее, цокала каблуками, прятала руки в широких рукавах шубы; длинные волосы рассыпались по плечам, Евгений говорит – волчья грива. Просто шла. И рассеянно думала о всяких значительных и незначительных, но приятных вещах. О том, что нужно зайти купить что-нибудь к ужину, о новом шелковом халатике-кимоно, о том, что сегодня придет Евгений. Евгений… Радость, томление, усталость отступает, и цифры, деньги, проценты тоже отступают… Как же мало это все значит, если придет Евгений!
Даже в цокоте каблуков его имя: Ев-ге-ний, Ев-ге-ний, Ев-ге-ний… Гений.
Она не сразу заметила сидящую на скамейке женщину. Юнона замерла – она готова была поклясться, что парк был пуст еще минуту назад и на скамейке никто не сидел. Редкие снежинки пролетали в голубоватом свете фонаря с разбитым стеклом, скамейка утопала в нетронутом сугробе, дорожки к ней протоптано не было. На скамейке неподвижно сидела женщина в белой норковой шубке – Юноне был виден ее профиль. По-прежнему летел косо снег; он мягко ложился на короткие рыжие волосы женщины. Она сидела, опираясь на ажурную металлическую спинку, всматривалась в догорающий закат. Короткий нос, вздернутый подбородок.
Юнона поднесла руку к горлу, сглотнула. Ей стало жарко – она неуверенно переступила на месте. Расстегнула шубу. Сделала шаг к скамейке и позвала:
– Марта?
Женщина на скамейке осталась неподвижной. Пугающе неподвижной. Юнону снова окатило жаркой волной.
– Марта?! Ты?!
И снова ничего не случилось. Женщина словно не услышала – по-прежнему смотрела вдаль. Юнона присела на край скамейки и позвала еще раз. И тогда женщина повернула голову, взглянула через плечо и улыбнулась знакомой неровной улыбкой – чуть приподняв правый уголок рта. Улыбкой, которую Юнона так ненавидела. Синие глаза казались черными. Она молча смотрела на Юнону, и в ее неуверенной улыбке был вопрос.
И Юнона, отчаянная, бесшабашная, сильная Юнона вдруг забормотала жалко:
– Марта, ты? Ты? Но ведь… мы все… как же так? Как глупо, нелепо! Честное слово, я не понимаю…
Она осеклась и вдруг почувствовала, что дрожит. От жаркой волны не осталось и следа. Накатило, полыхнуло, ушло… Ей было холодно, неуютно, слова не шли с языка, что за напасть?
– Возьми себя в руки! – приказала себе Юнона. – И прекрати мямлить!
Обычно это помогало. Обычно, но не сейчас. Губы свело, зубы выбивали дробь, и появилась в висках тонкая противная ноющая боль – как сверло вгрызалось. Юноне показалось, что она теряет сознание.
Сверло с визгом вгрызалось в череп; по вискам побежали тонкие теплые струйки. Ей стало страшно – кровь? Юнона прижала пальцы к вискам, потом поднесла к глазам. Ничего! Не кровь. Показалось. Фу, глупость!
Евгений говорил, она приносит удачу. Амулет. Талисман. Оберег. Марта.
Ненавижу!
Они смотрели друг на друга. Юнона – сцепив зубы, та, другая – с неровной рассеянной улыбкой. Горел фонарь с разбитым стеклом, летел косой снег. Умирал запредельный закат. Троицкие колокольни растворились в сумерках, от золотой луковицы осталась слабая светлая точка. Вот… сейчас исчезнет. Исчезла! Теперь – ночь.
Откуда же ты взялась, Марта?
– Марта, ты… как… – Жалкий лепет. – Где ты?! – Глупее не придумаешь.
Где она может быть, как, по-твоему?
– А Евгений знает? Ты… Я часто думала о тебе! Да, я тебя не любила, но… честное слово! Да скажи ты что-нибудь! – выкрикнула Юнона в отчаянии.
Марта приветливо кивнула и поднялась. Шагнула из круга света в темноту, пошла в глубь пустого темного парка и через минуту слилась со снегом в своей белой шубе, а Юнона осталась. Замерзшая, она сидела на скамейке и смотрела вслед Марте, никого уже не видя. Наконец с трудом поднялась – колени сковало холодом. Сунула ледяные пальцы в широкие рукава. О Марте напоминали лишь следы в светлом круге – короткая птичья цепочка, невидимая за его пределами. Глухая тишина, летящий снег, пустой парк.
Бред! Это же бред! Этого просто не может быть! Да что же это…
Кажется, она что-то сказала. Что? Не вспомнить. Какое-то слово – шевельнулись губы… Слово… может, имя? Юнона. Да! Она сказала «Юнона»! Да! Или… нет?
…Юнона вышла из парка в сияющий город – городские шумы, автомобили, толпа – и с удивлением поняла, что плачет. Огни фар и уличных фонарей расплывались, искрили, подмигивали. Лицу было холодно. Она нашарила в сумочке мобильный телефон. Подруга душевная Зося…
– Я только что видела Марту. – Как в омут головой.
Зося ахает. Пауза. Проходит бесконечная минута. Зося молчит. Юнона отключается, сует мобильник в сумку.
Улица вибрирует в огнях реклам. Народу заметно поубавилось. Юнона шагает как робот, не замечая массовки. Шагающий робот. Рекламирующий… а что же он у нас рекламирует? Последние коммуникационные модели? Ай-фоны-пады-моды? Ароматизированные прокладки с усиками? Суперпятновыводитель «Галактика»? Или практикум-семинар «Как добиться успеха в этой долбаной жизни»?
Юнона устала. Жизнь тускла, впереди пустота. Ночные бдения в любимом кабинете, любимая работа, любимые цифры…
И все.
Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…
Глава 1
Гостиница. Несколько лет назад
Женщина торопливо шла по длинному коридору гостиницы, рассматривая золотые цифры на дверях. Хрустальные бра, картины, деревья в китайских горшках, приятный запах лаванды. «Континенталь» – самая крутая городская гостиница, и она подумала, что на этот раз клиент попался приличный.
Она давно перестала стесняться… Сначала было противно, гадко до обморока – она подолгу стояла под душем, содрогаясь от отвращения, смывала с себя следы рук… мерзких лап. Потом долго сидела на кухне, босая, в махровом халате, отхлебывала коньяк из высокого стакана, постепенно тупея. Взгляд туманился, в голове начинало шуметь, мысли рвались, не додумываясь до конца. И тогда приходило облегчение. Цепляясь плечами за стенки, она брела в спальню, падала на кровать и проваливалась в мутный и тяжелый сон.
Иногда попадались вменяемые, но чаще друзья и партнеры Николая были просто подонками. Пьяными, грубыми подонками. Сцепив зубы, закрыв глаза, стараясь не дышать, она считала про себя секунды и минуты до последних конвульсий… клиента.
Некоторые хотели поговорить, им было интересно, почему да как, даже с их точки зрения, точки зрения морально-ущербных маргиналов, промышляющих на помойках и задворках жизни, часто на самом дне, то, что происходило с ней, было неправильно.
