– Как дважды два.
– Следовательно, можно подумать, что эта группа знаков обозначает букву «е» – пятую в алфавите. Достаточно логично, не так ли?
– Конечно.
– Именно так я и подумал. Но какое бы число ни подставлял вместо того или иного знака, ничего не получалось. Одна сплошная бессмыслица. Вот почему вчера, когда вы приходили, я уже начал было думать, что все это розыгрыш. Но сегодня утром меня как громом поразило, я вдруг все понял.
Он снова сделал паузу, глядя на меня через стол. Ни разу за все время нашего знакомства я не видел такого восторженного выражения на его лице, такого сияющего взгляда.
– И что вы поняли?
– Каждое письмо к Амелии содержит в себе числовой ключ, как правило, он находится в абзаце, предшествующем зашифрованной части. К примеру, в том первом письме, если помните, он пишет, что, задув свечу, лег в постель и смотрел на звезды над Парижем и так далее. Он называет время – полночь, так что число двенадцать – это ключ к последующему зашифрованному фрагменту. Поэтому все, что нужно сделать, это прибавить двенадцать к результату каждого вычисления, и тогда все становится на место, обретает смысл.
– Вернон, вы чудо, – сказал я, глядя на загадочные каракули и не представляя, как бы я смог прочитать их. – А я-то поражался, как это вам удается решать кроссворды в «Таймс»!
– Желаете узнать, о чем говорится в письме?
– Разумеется.
– Я прикрепил расшифровку к каждому из писем. – Избегая моего взгляда, он принялся перебирать бумаги на столе. – Вот это – к тому, что мы сейчас смотрели.
Все так же не глядя мне в глаза, он протянул мне копию зашифрованного фрагмента из первого письма Гилберта, к которому скрепкой была прикреплена белая бумажная полоска с расшифровкой. Рядом с витиеватым слогом эпохи Реставрации расшифрованный текст поражал своей откровенностью.
«ПЕРВАЯ НОЧЬ БЕЗ ТЕБЯ НЕКОМУ БЫЛО ЕГО УБЛАЖИТЬ КАК ТЫ ВСЕГДА УБЛАЖАЕШЬ ПОЭТОМУ Я ДУМАЛ О ТЕБЕ ПОКА СОЛДАТ НЕ ВОССТАЛ И САМ ЗАСТАВИЛ ЕГО ТАНЦЕВАТЬ».
Я снял полоску, чтобы взглянуть на оригинал, и увидел, что Вернон был прав. Чтобы написать эти несколько слов, Гилберту понадобилось почти двенадцать строк символов. Столь невероятно много места и все ради того, чтобы засекретить свое коротенькое непотребное послание. Я снова обратил внимание на сдерживаемую неистовость каллиграфического почерка, тонкие линии-порезы на всей странице. И вновь, как при первом чтении писем, я остро почувствовал этого человека: Гилберт, этот аристократ, насмешливый, образованный, кладет столько труда на то, чтобы посреди своего послания вдруг оставить элегантный слог и зашифровать откровенную похабщину.
– Клод? Что вы обо всем этом думаете?
Несмотря на банальность тайны, которую они скрывали, эти знаки сейчас еще больше, чем прежде, поражали меня скрытой темной загадочностью и низменностью. Я вспомнил, как Элен, едва бросив на них взгляд, попросила убрать их от себя.
– Клод?
С легким отвращением я положил письмо на стол и толчком послал Вернону.
– В нем есть что-то очень неприятное.
– Тут я с вами соглашусь, вряд ли наш друг Гилберт большой романтик.
– Дело не только в этом. В нем самом есть что-то действительно глубоко отвратительное. Разве не чувствуете? Просто мерзость.
– Значит, вы считаете, что это не шутка?
– Уверен, Вернон. Не знаю, зачем он это делал, но убежден, что в тысяча восемьсот семнадцатом году человек по имени Гилберт писал зашифрованные письма из Европы женщине, находившейся в Англии. Может быть, им не требовалось какого-то скрытого мотива. Может быть, то, что они пользовались шифром, доставляло им своего рода извращенное удовольствие, щекотало нервы. Что собой представляют остальные послания?
– Они в том же духе: детский лепет очень по-взрослому двусмысленный. Это еще относительно скромный пример. Хотите взглянуть на другие?
– По правде говоря, нет, спасибо. Почему бы не перейти к письмам, где говорится о Байроне?
– В самом деле, почему?
Я достал из кармана письма и перекинул ему через стол. Тучи теперь были прямо над нами; Вернон включил настольную лампу и направил ее свет на страницу.
– Первым делом, – сказал он, внимательно изучая описание Гилберта вечера в опере, – нужно найти число, служащее ключом. Не будете ли так любезны, пока я ищу, написать буквы алфавита?
Радуясь возможности чем-то занять себя, я вырвал страничку из блокнота и принялся за дело. Когда я закончил, Вернон воскликнул:
– Ага! Вот оно! Слушайте: «Это продолжалось, должно быть, долгих пять секунд, за которые мы распознали друг в друге родственные души». Затем начинается шифр. Итак, ключ – число пять, Клод. Вам не трудно написать пять под «а», шесть – под «b» и так далее?
Проставляя числа под буквами, я подумал, что мы впервые работаем вместе. К своему удивлению, я, человек богатый и удачливый, чувствовал гордость оттого, что мне оказана такая честь, – словно первоклашка, помогающий отличнику старшекласснику. Шифры, поэты и старинные документы – все это была территория Вернона. Здесь он чувствовал себя хозяином, уверенным и властным, каким обычно привык себя чувствовать я.
Справившись со своим нетрудным заданием, я взглянул на него. Он опустил лампу ниже, так что теперь она была не более чем в шести дюймах от старинного листочка. Когда он наклонял голову, в стеклах его очков появлялись два ярких прямоугольных отражения стола. И, склонившийся над конусом ослепительного света, он в своем сосредоточенном спокойствии походил на дантиста или хирурга.
– Готово? Замечательно.– Он нашел в своих бумагах лист с символами Гилберта и числами, которые им соответствовали.– Я буду делать подсчеты и говорить вам результаты. Вы записывайте буквы, и мы мигом справимся. Первое число… двадцать один.
Он делал подсчеты настолько быстро, что я едва успевал записывать буквы. Ключ ему почти не понадобился: Вернон уже запомнил значение каждого символа. При такой скорости было невозможно уловить смысл складывавшихся слов.
«МЫОБАБЫЛИОДИНОКИИТАКДОЛЖНОБЫТЬВСЕГДА».
– Теперь прочитайте, что вы записали, – сказал Вернон, когда мы закончили.
– «МЫ… ОБА… БЫЛИ… ОДИНОКИ… И ТАК… ДОЛЖНО… БЫТЬ… ВСЕГДА». Правильно?
– Гм. Похоже, больше в этом зашифрованном фрагменте ничего нет. Оба одиноки. Интересно, почему он так написал?
– Может, они оба – аристократы? Оба – гении? Что меня больше смущает, так это зачем ему нужно было зашифровывать эту фразу. По мне, она совершенно безобидна.
– В самом деле, в самом деле. – Вернон сдержанно вздохнул. – Это первый шифрованный фрагмент, где не говорится о сексе. Это само по себе примечательно. Похоже на шифр внутри шифра. – Он поднял голову и посмотрел на меня, его стариковское лицо, освещаемое снизу светом, отраженным от листа бумаги, напоминало череп.– Вы по-прежнему считаете, что все это звучит правдоподобно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
