В общем, как сочувственно утешает няня в «Дяде Ване» профессора Серебрякова, у нее самой «ноги так и гудут, так и гудут».
И вот сидит слегка престарелая Фрэзи с гудящими ногами на бережку у кромки моря – то есть в очередном переходе из депрессии незнамо куда в родной психушке (простите, доктор Раюшкин, в Научном центре психического здоровья) – и опять оживает... И думает о дорогих ее сердцу людях. О метаморфозах их судеб и образов.
... Поседевший Грей нашел свою Ассоль (даст Бог, окончательную), живет на съемной квартире и продолжает судиться с Греем реальным, то есть литературным: кто из них двоих настоящий. Как мой Грей утверждает, тот, другой, из сказки, делал чудеса все же не совсем своими руками. Корабль и алый шелк для парусов он закупил на средства, подаренные богатой матушкой, а не на собственные деньги.
Принц на белом коне (тот, который был в изначалье моей болезни и книжки) стал лихим атаманом, поет с девичьим хором в своей станичной школе казачьи песни, а его молодая жена учит парубков казачьим пляскам.
Бархатный плащ Королевича, отливавший прежде черным жемчугом, поизносился и сгодится теперь разве что на портьеру в домашнем театре, когда сей достойный молодой муж образумится и заведет семью.
Король Зеленых Гор, он же Волшебник, он же просто Юрка, тоже состарился и работает теперь исключительно перевозчиком Дедом Мазаем для тонущих зайцев с одного берега лимана на другой. И очень уж болит на старости лет спина. Нет, вы не подумайте, что он окончательно постарел: у него прежние длинные музыкальные пальцы и голос остался прежним, так что иногда он поет под гитару свои песни в прибрежных хижинах (до дворцов бывший Волшебник так и не добрался), но исключительно ради продуктов зайцам на прокорм. Берет натурой.
Звездолетчик Гарри исправно служит серебристым памятником у въезда в поселок Мамонтовка над заросшим зеленой ряской прудом. Администрация поселка аккуратно освежает серебристую краску к праздникам, до пруда руки не доходят.
В общем, все ключевые персонажи Театра моей души несколько поистрепались, потускнели, а то и сменили образ. Их на самом деле очень много, даже белый халат Доктора мелькнул среди рыцарских плащей и королевских мантий. Просто обо всех лень рассказывать: «ноги так и гудут, так и гудут».
Но главное, чем я хочу поделиться, так это утешительной вестью, что все мои герои живут долго и счастливо и умрут в один день. (Даже если многих из них чисто физически уже нет со мной.) Ведь это герои Одной Сказки.
Все отдадим, и по бережку, бережкуСмутной дорогой прибудем в Закат.«Здравствуйте все! Мы у вас еще не были.Что вы хотите нам рассказать?»Выслушав все, мы по бережку, бережкуСветлой дорогой вернемся в Рассвет.«Здравствуйте все! Смерти нету и не было.Здравствуйте все! Вечно здравствуйте все».
Итак, сидит себе очень уставшая Фрэзи на бережку и с удивлением наблюдает за новым персонажем: это лысое чудо-юдо появилось здесь как-то совсем не сказочно – по дороге его ограбили разбойники, так что сюда он прибыл пешком вместе с толстенной собакой по имени Герда на поводке. Кабриолет остался в руках разбойников. Но он первым делом заявил Фрэзи, что готов возить ее в инвалидном кресле. «А что, может быть, и придется», – подумала бывшая Фрэзи, размышляя над его предложением руки и сердца.
* * *
Центр психического здоровья также за время моего знакомства с ним не помолодел: в душевых от грибка на потолке в нашем третьем отделении образовались пегие залысины, в коридоре физиотерапии отваливается с потолка плитка – говорят, скоро во всем здании будет ремонт.
Стены старятся потихоньку. Но по-прежнему свежи чудесные гобелены в гулкой сквозной галерее второго этажа, связующей все корпуса с библиотекой, внутренним храмом, кинотеатром и прочим. Правда, имени автора гобеленов уже не знает никто, даже психологи, ведущие занятия по арттерапии (недавнее новшество). Но в извивах галереи все же сохранились бюсты профессора А. В. Снежневского, который выстроил этот Центр и вскоре умер, и его преемника, тоже вскоре умершего.
Что делать – шторма времени, тем более на перекрестке тысячелетий, тем более в эпоху наших нескончаемых революций, реформ и войн, треплют на износ не только людей, но и каменные стены.
Мое третье отделение, пока меня не было, совсем заросло цветами и декоративными растениями, будто тропики. На стенах добавилось гравюр, эстампов и картин – подарки пациентов. Одна стена полностью расписана райскими сказочными зверями и птицами – работа художницы (тоже наша пациентка), принимавшей участие в росписи Храма Христа Спасителя.
...Когда нападает очередная депрессия и я жалуюсь Владимиру Анатольевичу, что весь мир для меня – чужой, он по-своему интерпретирует это ощущение: «Просто очень много ваших людей уже ушло». Отчасти он прав: уже не только многих близких старших друзей проводила, но и ровесников, пятидесятилетних – Юрку Щекочихина, Александра Степановича Паникина, Сашу Афанасьева...
Только сегодня заметила, как поседел и сам Раюшкин. Но по-прежнему у руля наша вечная завотделением Донара Антоновна, и дама-профессор хоть с палочкой, но приходит каждый день. Растет врачебная молодежь, иные уже на моих глазах «остепенились», стали мэтрами...
Когда я после трехлетнего перерыва снова попала в эти стены, то, видя знакомые лица нянечек и медсестер, спрашивала: «А вы меня помните?» – «Конечно, помню», – отвечала каждая из них. И вправду, здесь нас помнят всех в и лицо, и по имени больше, чем мы сами – их. Здесь – не чужой, здесь свой мир.
Выписываясь, «первичные больные» не говорят «до свидания», примета такая. Они уверены, что никогда не вернутся в эти стены. Но большинство – возвращаются. Я поняла: в случае душевной болезни не надо рассчитывать, что она вот-вот или вообще когда-нибудь закончится. Слишком горько потом разочарование. Откуда болезнь приходит, почему и когда уходит – сие неведомо, природа душевных заболеваний по-прежнему тайна, сколь бы ее ни разгадывали разные светила и научные школы во всем мире.
Донара Антоновна не устает повторять: «Мы здесь лечим не болезнь, а лишь снимаем остроту ее симптомов». В ответ на чье-нибудь очередное отчаянье: «У меня шизофрения!», «У меня суицидальный синдром!» (это когда то и дело следуют попытки самоубийства даже без каких-либо объективных причин) – неизменно следует ее уверенное, твердое: «И с этим можно жить!».
А для меня сейчас, после пятидесяти, это так важно: приходить туда, где – помнят. И в стены, которые ты сама помнишь до последнего эстампика, и к тем же цветам, чтобы видеть, как они подросли, вошли в силу...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
