Где бы она ни была, дома или в аптеке, рядом с ней лежал скромный узелок с самыми необходимыми тюремными вещами. С тем, что, по ее мнению, можно держать в застенках Святой инквизиции, пока не наденут на тебя предписанный костровым этикетом санбенйто.
Когда Колумб, сидя в аптеке, распространялся о насущной необходимости уничтожать евреев, она согласно кивала из-за прилавка. А он говорил о чистоте крови, о глубинной связи с землей, о значении принципа — Один Народ, Одно Королевство, Одна Вера.
Через девять месяцев, день в день, родился Эрнандо Колумб (историк). Христофор окрестил его так в честь короля.
Она подняла завернутого в льняную мантилью младенца и важно, на глазах у повитухи и соседей, передала Христофору, будто говоря: «Возьми, он твой, и только твой. Родила его я, но я, — иудейка…»
Меж тем беспокойство Христофора росло. Казалось, за ним следили, шпионили. В те времена, как и при всяком терроре, нельзя было наверняка знать, для чего тебя призывают, кем собираются сделать — палачом или жертвой.
По Правде говоря, Колумбу и в голову не приходило, что его грандиозные планы могли переплестись с планами иных людей.
Погромы принимали масштабы невиданные. Сомнений не было: у евреев отнимут в конце концов все — добро и земли. Завершится это страшным массовым изгнанием. {57}
Диаспора искала землю, где укрыться.
Уже давно такие люди, как Сантанхель, Колома, маркиз де Мойя и другие влиятельные обращенные, знали, что нужно найти отчаянного человека, способного повести за собой еврейство в Новый Израиль.
Их планы предполагали два этапа: отыскать новые земли и отыскать золото (не у евреев), чтобы оплатить (не из своего кармана) исполнение великих замыслов Фердинанда и Изабеллы: разбить мавров, захватить Францию, подчинить себе папу, утвердив на престоле род Борджиа, и, наконец, овладеть миром.
До нас не дошли подробности тех совещаний, что происходили в финансовых фирмах. Очень мало действительно важного остается на бумаге, отсюда и изначальная необъективность исторической науки.
Точно известно лишь одно: таинственные эмиссары зачастили в аптеку Араны.
Сегодня мы уже хорошо знаем, почему Колумб долгие годы не решался проникнуть в центр правовращающейся галактики власти. Как замыслы короны, так и планы межнациональных компаний казались ему легковесными, мелкими, корыстными. Казались повторением уже давно пройденного.
Он же, как известно, был потомком Исайи. И мечтал о единственном в своем роде, важнейшем для судеб мира подвиге: о возвращении в Рай, туда, где нет смерти.
Да, еще можно было вернуться в сад, откуда Иегова изгнал доверчивого Адама. Можно преодолеть высокую стену. Яхве не сказал последнего слова и в последний миг остановил руку Ангела Изгоняющего, изумившись отваге и разуму человека. Иными словами: Прометей освободит истекающего кровью, скорбящего Христа.
Идея Колумба имела графическое воплощение: на пергаменте, сделанном из кожи нерожденного козленка, посреди Моря-Океана был отмечен пункт, где реальность перетекает в трансреальность и где посвященному дано перейти от ничтожности человеческого времени к открытому пространству вечности без смерти.
Разумеется, он не мог так запросто доверить свою тайну кому попало. Слишком рискованно. Но — чем выше истина, тем больше риск, размышлял Христофор.
Испанский папа вел к обновлению церковь, приниженную излишне благочестивыми клириками, культом смерти и монашеской ленью. Родриго Борджиа, теперь уже Александр VI, папа римский, выехал на площадь Святого Петра следом за труппой негров-паяцев и за внушительным оркестром, играющим скорее военную, нежели церковную музыку.
Александр едет на белой лошади, одет в черный бархат, на поясе шпага и кинжал с золотой рукояткой. На груди — цепь с небольшим распятием — фигурка Христа из китайского нефрита.
Рядом с ним очаровательная Джулия Фарнезе, его любовница, чей брак он благословил, дабы иметь возможность всегда держать ее при себе.
Они возвращались из замка Сант-Анджело, где почтили своим присут» ствием благотворительный обед для народа (туда намеренно были приглашены проститутки и нищие из Рима). Долгб еще на дороге от Лунготевере стоял запах перца, чеснока и шафрана.
Плебс, привыкший к макаронам и жареной свинине, угощали великолепной паэльей из цыплят, кроликов и креветок, приготовленной в огромных металлических котлах.
Папский стол обслуживали повара из Аликанте, для него был приготовлен нежнейший рис.
Следом за папой и Джулией Фарнезе ехала Лукреция Борджиа, одетая строго по-испански: черное платье, вышитая мантилья. Правда, плащом-накидкой и цыганистыми оборками она слегка напоминала героинь Федерико Гарсии Лорки.
Здесь же был и сын святого отца — Чезаре, кардинал Вениер, принц {58} и кардинал Орсини, архиепископ Неаполя и Сицилии, а также венецианские синьоры: Морозини, Гримальди, Марчелло, князья Колонна и Патрицци. Официальный палач дон Микелетто Корреджиа и отравитель при доме Борджиа — Себастьян Пиндзон.
Площадь была огорожена деревянными щитами, выкрашенными в цвета Ватикана. Был воздвигнут помост для знати и ложа под балдахином для папы, его любовницы и Лукреции. Таким образом, получилась импровизированная арена для боя быков. А далее произошло самое ужасное (этим несказанно возмущался Моммзен*). Дело в том, что единственным матадором предстояло стать кардиналу Чезаре Борджиа.
Первого, довольно вялого быка он сумел сразить с лошади одним ударом копья. Ко второму, очень опасному и будто взбесившемуся, долго прилаживался и наконец прикончил одним ударом большой шпаги, которую держал двумя руками. Тем самым Чезаре подтвердил свою славу «головореза» и показал, как ловко умеет управляться со шпагой.
Третьего быка он поджидал прямо у дверок загона. Жест красивый, но отнюдь не опасный. А невежественная итальянская публика ревела от восторга.
Четвертого он убил лёгкой рапирой — и положил начало изысканной моде. Отважно и проворно бросился меж рогов и помешал быку нанести нежданный удар.
Пятый, не успев вырваться на арену, вспорол брюхо нескольким лошадям и вызвал обмороки у местных маркиз. Чезаре подождал, пока крики утихнут, и взмахом красной кардинальской шапки посвятил быка публике. Бык был черно-белым, тонкорогим, слегка косоглазым. Стать его и порода были достойны высшей похвалы. С ним Чезаре испробовал неизвестный до сих пор прием, который заставил зайтись от крика понимавшую толк в корриде испанскую солдатню. Он дразнил быка пурпурным кардинальским плащом и принял атаку зверя вдохновенным выпадом. На один быстротечный, волшебный по силе напряжения миг человек и животное составили утонченно прекрасную фигуру, и красота затмила мрачный смысл противостояния.
Леонардо, военный инженер из Винчи, не смог удержаться и сделал несколько быстрых набросков, стремясь запечатлеть этот варварский и изысканный ритм. Он заполнил шесть блокнотных листов (к несчастью, они погибли во время пожара ратуши в Форли во время второй мировой войны).
Последний бык — пятнистый, красно-коричневый, с огромными рогами — дал Чезаре возможность блеснуть отвагой. Кардинал вел бой пешим, с плащом, обернутым вокруг руки. Папа, его родитель, млел от восторга, созерцая сию достойную пера Данте доблесть. Он не мог больше сдерживаться. И в тишине арены, устроенной на ватиканской земле, зазвучала испанская речь:
— Вытаскивай его, вытаскивай его из-за барьера, что он там у тебя прирос? Веди его понизу! Свободней, свободней! Теперь левой!
Для последнего удара Чезаре выбрал рапиру и нанес два добрых пробных и один финальный, к сожалению немного низкий, удар.
Послышались приветственные крики простолюдинов и одновременно — сдержанные, но резкие протесты христиан из тех частей Европы, где имели обычай изгонять беса жестокости иными способами.
Клирики, с телами, похожими на луковицы, сторонники сурового пиетизма, были возмущены,
Они, естественно, не сумели разглядеть в корриде обновленный символ гармонии. Им было неведомо, что бой человека с животным обретает разный смысл в зависимости от обстоятельств, свой для каждого зрителя. Быки на арене — точно гадальные карты. Привычные фигуры складываются в разные комбинации и могут означать предупреждение, пророчество или наставление. {59}
Когда Александр VI покидал площадь вместе с Джулией Фарнезе, он понял смысл еще одного символа: вместе со свирепым пророком Джироламо Савонаролой уходит эпоха ненависти к телу, зависти, неприятия плотских радостей и умения быть счастливым. Еще во время боя с четвертым быком он принял внутреннее решение — сжечь Савонаролу на костре и пепел развеять над Флоренцией. Сжечь, как сам он сжигал на паперти в своем приходе венецианские гравюры с прелестными обнаженными девушками. И для церкви то будет концом целой эпохи.
