— Вы это поняли по картам? На них только картинки, — с сомнением бормочу я, рассматривая каждую.
Первая карта, взятая из ее колоды, — это человек, лежащий лицом вниз с мечами в спине, с десятью, если быть точной. На следующей карте у меня пересыхает в горле, когда я читаю единственное слово внизу под изображением скелета в доспехах верхом на лошади — Смерть. Следующая карта та, от которой у меня в животе вспыхивает паника. Изображение башни в огне и падающих людей. Под картинкой написано:
Башня. Следующая карта не нуждается в объяснении, поскольку я смотрю на иллюстрацию дьявола.
В частности, она берет две карты и поднимает их вверх, руки ее при этом дрожат. Я настороженно смотрю на каждую.
Одна из них карта с двумя обнимающимися людьми, называемыми Любовниками, а другая тот же жуткий образ дьявола, который читается, как Дьявола.
— Никому не доверяй. Враг ближе, чем ты думаешь.
Я быстро оглядываюсь, но вижу только сумасшедших. Люди, которые потенциально могут быть опасны, но не обязательно хотят причинить мне вред. Между нами проходит мгновение, и я хочу спросить ее еще. Я хочу, чтобы она сказала мне, что видит, словно она какая-то чертова гадалка, но я усмехаюсь, когда вновь перевожу взгляд на карты.
Это не реально.
Она здесь не просто так. Очевидно, она не самый лучший человек, которого я могу использовать для получения достоверной информации или совета. Я отмахиваюсь от нее, заставляя себя улыбнуться, благодарная, когда Стеф подходит и начинает увозить.
На этот раз во время осмотра я присутствую достаточно, чтобы помнить, что делает доктор, но мой разум все еще блуждает, образы карт постоянно мелькают за моими веками, как предупреждения. Я все еще крайне расстроена своим очевидным чтением таро. Я никогда не верила в подобные вещи. Имею в виду, что это были просто карты с картинками. Как много может знать старая леди? Несмотря на все мои разоблачительные теории, я не могу не чувствовать, что она знает. И почему я вдруг почувствовала необходимость прислушаться к ее предостережению?
Часть меня хотела бы, чтобы она рассказала мне больше, или у меня хватило бы мужества задавать вопросы, но я стряхиваю это, отказываясь питаться безумием.
Я неловко вздрагиваю, когда доктор заканчивает осмотр. Снять гипс гораздо более раздражает, чем можно было бы подумать. И когда он все-таки снимается, я морщусь от того, какой тощей выглядит моя нога. После того, как я полностью освобождена от гипса на одной ноге, доктор избавляется от прутьев, которые встроены в гипс на моей левой ноге для бедра. Он, кажется, думает, что я быстро восстанавливаюсь, и хотя гипс не снимут в течение некоторого времени, он не хотел, чтобы мое тело становилось зависимым от металлических прутьев для поддержки. В конце концов мне нужно начать растягиваться и пробовать ходить с ходунками, помогая мышцам укрепиться.
Мое кислое настроение только ухудшается, когда меня вкатывают в кабинет доктора Астер. Последнее, что я хочу делать, это проводить время с доктором после того дня, который у меня был. Она, кажется, не удивилась, увидев меня, хотя я и не думала, что она удивится. Вероятно, это была ее идея. Чтобы доктор снял мне гипс, думая, что это сделает меня счастливой и более открытой для разговора с ней.
— Маккензи. Вы хорошо выглядите, — говорит она, опуская очки на переносицу и глядя на меня поверх горы бумаг.
Наверное, все это заметки о чьей-то чужой жизни, которую она хочет разрушить.
Я хрюкаю на ее неубедительную попытку заставить меня ответить ей. Я все еще упорно отказываюсь давать ей какие-либо слова, которые она может использовать против меня. Воспользовавшись этой неудачной встречей в свою пользу, я заглядываю в календарь позади нее, и моя грудь сжимается, когда я читаю месяц и дату.
Четыре недели.
Я пробыла здесь четыре адские недели, но мне показалось, что это больше, чем вечность.
— Все еще молчите, я вижу? — замечает она. После нескольких минут молчания, она вздыхает, снимает очки и складывает руки перед собой. — Послушайте, Маккензи, у меня такое чувство, что мы все время начинаем не с той ноги. Мне жаль, если вы почувствовали, что я слишком сильно давила раньше. Я просто хочу... Я хочу понять. Эта ситуация с вашей сестрой ... У меня никогда не было таких пациентов. Я хочу помочь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я отвожу взгляд, чувствуя боль в глазах при упоминании Мэдисон.
— Вы не можете помочь.
— Почему не могу?
Мои нижние губы дрожат.
— Потому что она ушла.
Никакие разговоры и психоанализ не вернут ее. Моя сестра-близнец мертва. Моя вторая половинка была убита.
— Из твоей головы?
Я смотрю на нее, борясь с эмоциями. Почему она всегда так созвучна моим мыслям?
Я так привыкла слышать свою сестру, что теперь, когда она не находится постоянно у меня в голове, я страдаю без нее. Я скучаю по ней. Я чувствую, что тону без нее.
— Вы пробовали... просить ее вернуться?
Она кажется задумчивой, задавая такой вопрос. Это противоречит всему, во что она верит, всему, что относится к ее профессии.
— Не похоже, чтобы она меня слушала. Мэдисон сама по себе. Она была энергичной и всегда делала все, что хотела.
— А что насчет вас?
— А что насчёт меня? — я возражаю.
— Вы, кажется, всегда говорите о Мэдисон. Какой она была, что о ней думали другие, но как насчет вас? Ее нет, Маккензи. Почему бы не сосредоточиться на себе?
— Я не могу этого сделать, — огрызаюсь я. — Это должна была быть я.
— Что должна?
— В ночь ее смерти. Я должна была быть там в ту ночь, а она пошла вместо меня. Теперь вы понимаете, почему я не могу отпустить? В ту ночь умер не тот близнец. Это всегда должна была быть я. Она должна была продолжать жить и делать великие дела, а не я. Она была бы успешной и красивой. Все, чем я не являюсь.
Ясность освещает ее глаза.
— Значит, это чувство вины. Это ваша движущая сила, — размышляет она. — Эта часть вашего разума, та часть, которая держится за вашу сестру, и вам нужно отпустить ее. Это ваше сознание говорит с вами. Ваши страхи из прошлого и чувство вины, пожирающее вас. Это не Мэдисон. Это нездоровая одержимость вашей мертвой сестрой.
— Моя... одержимость? — я недоверчиво заикаюсь, бросаясь вперед. Движение, должно быть, слишком угрожающее, потому что медсестра, стоящая возле двери, предупреждающе сжимает мое плечо, вызывая боль в позвоночнике. — Это не навязчивая идея! Она была моим близнецом. Моей второй половинкой. Мы связаны в жизни и даже в смерти.
Она поджимает губы.
— Это невозможно.
— Отвезите меня в мою палату. Мы закончили.
— Маккензи. — она вздыхает. — Вы на грани. Именно поэтому вам нужно отпустить это. Ваша сестра пробуждает в вас самое худшее.
Я кусаю внутреннюю сторону щеки, пока не чувствую вкус крови, пытаясь сдержаться, но слова все равно приходят.
— Есть ли кто-нибудь, кого вы любите в этом мире, Поппи? — я ядовито выплевываю ее имя. — Есть ли кто-нибудь, кого вы любите всем сердцем?
Она сглатывает.
— Конечно, есть.
Я улыбаюсь. Улыбка холодная и отстраненная, не похожая на меня.
— Надеюсь, вы потеряете этого человека самым ужасным образом. Надеюсь, что боль, которую я чувствую каждую минуту каждого дня, вы испытаете в десять раз сильнее. А теперь отвезите меня в мою палату, или пожалеете об этом, — шиплю я, и в моем голосе звучит что-то зловещее.
Это что-то новенькое. То, на что я даже не знала, что способна.
Доктор Астер прерывисто вздыхает от моей вспышки, ее тело напрягается от тона моего голоса, беспокойство освещает ее глаза. В этот момент я не могу сказать, беспокоится ли она обо мне или о себе из-за моей вспышки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Гэри. — она откашливается, ее глаза ни разу не отрываются от меня, а я не отрываю от нее своего ненавистного взгляда. — Пожалуйста, отвезите мисс Райт обратно в ее палату. Спасибо.
Я молча киплю от злости всю дорогу до палаты. Если бы во мне было больше борьбы, я бы буквально отбивалась бы от Гэри и без всяких угрызений совести врезала бы кулаком в лицо доброму доктору.
