– Да, – согласилась Эстер, – мне кажется, Эмилиано и вправду похож на черного лебедя. А ты что на это скажешь? – обратилась она к сыну, вызывая его на разговор.
Мальчик хмуро улыбнулся и переменил тему.
– Это правда, что мы вступили в войну? – спросил он серьезным тоном.
О вступлении Италии в войну на стороне союзной Германии говорилось утром за завтраком. Это была тяжелая новость, смысла которой не поняли ни Джанни, ни Валли, и только Эмилиано воспринял ее уже как взрослый, понимая, что она связана со смертью и кровью.
Эстер кивнула, инстинктивно прижав к себе маленькую Лолу.
– Против англичан и французов? – уточнил Эмилиано.
– Да, – подтвердила Эстер.
– Если бы мадемуазель Ювет была еще здесь, она что, считалась бы нашим врагом? – в недоумении настаивал он.
– Да, как это ни странно, – кивнула мать.
Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.
– Мама, а ты знаешь; что такое война? – стал расспрашивать ее Эмилиано.
– Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.
Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию «окольными путями». И всем этим ужасам не видно было конца.
– Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..
На это трудно было что-либо ответить.
– Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, – бросила она.
– Но наш папа же фашист, – заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.
– Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, – гарантия порядка. – Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.
– А ты, мама, что об этом думаешь?
– Ты в самом деле хочешь это знать?
– Да. Я никому не скажу, – серьезно пообещал Эмилиано.
– Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.
В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.
– Приехал монсеньор, – объяснил он, снимая шляпу. – Все ждут вас.
– Спасибо, Микеле. Мы сейчас придем, – сказала Эстер, вставая.
Она знала, что обряд крещения будет совершать Себастьяно Бригенти, и для нее это было труднейшим испытанием. Надо было держать себя в руках. Она позвала Валли и Джанни, решив сослаться на недомогание, если ей будет трудно владеть собой. Рядом с Эмилиано она двинулась по направлению к капелле, которая сообщалась с внутренним двориком виллы. Сияя улыбкой, приберегаемой им лишь для особенно важных случаев, Эдисон Монтальдо уже шел ей навстречу. На публику он всегда производил впечатление любящего мужа, примерного семьянина и честнейшего человека.
Крестины пришлись на 11 июня 1940 года. Уже два дня Италия находилась в состоянии войны. Близкие родственники и слуги в ожидании родителей тесно заполнили маленькую домашнюю капеллу Монтальдо.
Когда Эстер вошла, держа на руках дочь, Полиссена заиграла на фисгармонии «Аве Мария» Гуно.
А перед крестильной купелью, торжественный и строгий в своем священном облачении, Эстер уже ждал Себастьяно. Слезы застилали женщине глаза, но она мужественно двинулась навстречу ему.
Глава 2
Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.
В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами «Джой» разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.
Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.
– Ах, это ты! – воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.
– А ты думала – кто? – ответил Эдисон довольно агрессивно.
– Никто, – попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. – Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.
– Ты кажешься чем-то обеспокоенной, – заметил он.
– Я тебе уже сказала, – повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. – Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.
Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.
– Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, – успокоил ее Монтальдо. – У тебя будет сто флаконов духов.
– Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, – польстила ему Анна.
– Я искал тебя целый день, – осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. – Тебя не было дома. Где ты была?
– Мой котик в роли Отелло, – засмеялась она, взяв на вооружение иронию. – Но драма – не в твоем репертуаре, котик.
– Твои реплики неуместны. Где ты была? – настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.
– Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, – возразила она, переходя от иронии к сарказму. – Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?
– Ты могла бы работать, – сухо ответил Эдисон. – Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.
Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.
– Как он тебе? – В ее голосе чувствовалось волнение.
– Я прочел его сегодня ночью, – сказал Эдисон.
– И что скажешь? – торопила она.
– Он мне не понравился, – изрек Монтальдо. – Как не нравится и то, что ты звонишь мне домой. – Его голос стал резким и напористым.
Сейчас это был спесивый хозяин, распекающий своего подчиненного, который, с его точки зрения, недостаточно хорошо работает.
Анне стало не по себе? Казалось, что ее окутал какой-то непроницаемый туман, который может разбить все ее мечты. А ведь она считала, что эта вещь ей удалась. Она была уверена, что написала хороший роман, что рассказала интересную и очень искреннюю историю. Но если мнение Эдисона объективно – а она не имела причин сомневаться в этом, – вся ее уверенность стоит не больше, чем горсть развеянных ветром конфетти.
