А урядник с Алейниковым дожидались Топилина, вполголоса беседовали о том, что на Дону уже пшеницу кончают убирать, и о том, что немецкие молотилки, которые делают в Ростове, хорошие штуки, да только можно и без них обойтись, все равно урожай весь не продашь. Они глядели на дорогу, урядник говорил, что после войны германцы будут наконец покупать у нас хлеб по настоящей цене и тогда надо будет заводить молотилки.
Урядник был семейный человек, понимал в жизни, а в молодости он любил погулять, с чего и лишился верхнего зуба.
- Надо было тебя послать, - сказал он, скучая. - Топилина за смертью посылать. Что там? Позырил и айда обратно! Чего расчухиваться?
Прождав часа два, казаки, догадываясь, что с Топилиным стряслось неладное, выехали вслед за ним.
Сперва они встретили его коня с притороченным у седла тиком, потом нашли и самого Топилина. На нем уже сидели мухи, и вокруг ран с почернелой кровью копошились муравьи.
- Эх, казуня, - горестно вымолвил урядник. - Зарезали тебя, как барана. Что ж неудалый такой?
Потом вдруг стало темнеть, потянуло ветром, зашумели деревья, затрещали ветками и затрепетали листья. Солнце закрывалось тенью и гасло.
Лошади сбились в кучу, прижимая уши и вскидывая головы.
- Вот оно! - оказал урядник и перекрестился. - Затмение, - о деланной бодростью ответил Алейников. - Зараз пройдет.
Тьма сгустилась до грозовой свинцовой синевы. Ветер стих, все замерло, как будто приготовилось к страшной буре.
- Крестись, казуня, - сказал урядник Алейникову. - Кажись, не к добру все это.
- Спаси, Господи, люди твоя... - нараспев произнес Алейников. - Спаси, господи!
Первобытный ужас перед грозным и неведомым рвался из его горла. Это было солнечное затмение. Знак дурной.
* * *
Кто вел войска? Войска вели начальники, и каждому начальнику, чем больше он был, казалось, что он видит глубже и вышестоящие должны глядеть на вещи его глазами. Но у вышестоящих было свое видение, и если командир роты видел и должен был думать о каждом нижнем чине, то начальник дивизии или командир корпуса не ведали забот об отдельных людях, но должны были взвешивать цены сотен и тысяч жизней на своих тяжеловесных весах. Однако задачи дивизий и корпусов, пускай достижение их и должно было оплачиваться кровью, были понятны всем офицерам, всем нижним чинам. Как ни страшна была жертва, она привычно принималась.
Над всеми начальниками было Отечество, был Бог. И пред ними все были равны.
Ранним утром пятого августа штаб второй армии перебазировался в Остроленку, ближе к войскам, средства связи, аппарат Юза и искровая станция были перевезены накануне, телефоны установлены.
И с первых минут после прибытия в Остроленку Самсонова настиг выговор Жилинского. Командующий фронтом сделал вид, что ничего не знает о перемене направления движения армии на более западное, и обвинял Александра Васильевича в таких выражениях: "Вы растянули ваш левый фланг до Жабоклик, благодаря чему фронт трех корпусов 2-й армии растянут при подходе к границе на 60 верст, что считаю чрезмерным".
В телеграмме еще напоминалось, что первый корпус является резервом Верховного главнокомандующего, и рекомендовалось выдвигать в первую линию не его, а вторую пехотную дивизию, ту самую дивизию, которая нынче, как знал Самсонов, влачилась по пескам без обоза, и снаряды везли на обывательских подводах, завернутыми в жгуты соломы.
Самсонов прочитал телеграмму и вопросительно поглядел на Постовского.
Начальник штаба мялся, покусывая губу. Самсонов посмотрел на Крымова. Полковник, не задумываясь, отрубил:
- Нам надо брать еще западнее!
Самсонов не знал, что случилось у Якова Григорьевича, и телеграмма не давала никаких косвенных объяснений, но он ясно видел, и видели Постовский с Крымовым, что произошли какие-то перемены. Какие же?
Однако власть Самсонова на штаб главнокомандующего фронта не распространялась, тут он был бессилен.
Военные действия еще не начинались, еще шло сосредоточение и развертывание войск, то есть шахматные фигуры предстоящей войны только расставлялись. И от того, как они станут, куда будут повернуты, зависела цена побед.
Александр Васильевич сказал, что пока не надо ничего изменять, и распорядился собрать оперативное совещание.
- Через час, - сказал Постовский. - А лучше через полтора. Людям надо устроиться.
Самсонов не согласился. Он не хотел отпускать ни на минуту управление армией, а тем более после загадки Якова Григорьевича.
- Хотя бы чаю выпейте, Александр Васильевич! - упрекнул Постовский с зажегшимися в глазах нервными бесенятами.
- Вы можете выпить чаю, Петр Иванович, - ответил Самсонов. - Если хотите чего-то поплотней, - на здоровье.
- Я о людях пекусь, - проинформировал Постовский. - Что за час может случиться? Ровным счетом ничего.
Самсонов тяжело посмотрел на него, испытывая неудовольствие от прозрачного намека на то, что он, командующий, понапрасну дергает подчиненных.
- Может, вправду позавтракать, Александр Васильевич? - предложил Крымов. - Естество требует... Я купил в Варшаве английского чая...
И, хотя Крымов предлагал то же, что и Постовский, в его словах Самсонов услышал не упрек, а ободрение. - Ну коль английский чай... - согласился командующий. - Что ж.
Он повернулся к окну, теперь можно было взглянуть на Остро - ленку, которую он помнил молодым.
Внизу по площади тянулась тень от костела, а за костелом в ясном утреннем небе поднималось утреннее солнце. Лучи вырывались из-за костела и доходили до окна, ложились на белый подоконник, на правую руку Александра Васильевича. Возле лавки с красно-белой вывеской женщина мыла щеткой и мылом тротуар, пенистая вода стекала на брусчатку. Тогда тоже мыли. И ничего как будто с той поры не изменилось: те же костел, каменные дома, деревья. Только Самсонов постарел, стал понимать о себе, что не он вечен, а вечна империя, вечна вера.
- Прекрасное утро, - сказал он. - Август... Почему-то мне везло в августе - и с турками, и с японцами.
- В августе - Куликовская битва и Бородино, - вспомнил Крымов.
- А Крымская кампания? - спросил Постовский. - Как она вписывается в вашу хронологию?
- Хм, - произнес Крымов. - Не люблю. У вас отрицательный склад мысли, Петр Иванович.
- Не привык обольщаться легендами, - ответил Постовский. - В наших легендах все чересчур возвышенно. А я должен помнить о дурных дорогах да отсталых обозах. В Крымскую-то кампанию материалисты англичане с французами поучили нас, идеалистов...
- Пойду Купчику скажу, чтоб самовар ставил, - объявил Крымов, больше не поддерживая разговора об августовских победах.
Вскоре пили чай в кабинете Постовского. Место выбрал вестовой Самсонова, донской казак Купчик - трубач 11-й конной артиллерийской батареи, решивший, наверное, сделать приятное Петру Ивановичу. Он расстарался, и на расшитой, как рушник, скатерти были свежие булочки, масло, сливки, ветчина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
