всё равно, что будет завтра. Завтра мы будем лучше.
Ничто
В четверг задержали Тайха. Доложили в пятницу, накануне выходных, в надежде получить невозможное право на отдых.
В ходе личного досмотра – два пакетика со скоростью, пистолет и золото, побрякушки женские.
– Тебе зачем, Тайх, барахло это? – лыбился помощник дежурного.
Время бежит, запыхалось, но гонится. И его догнало.
– Ну молчи, молчи, конечно. У тебя такое право – молчать.
У него такое право, что слева – мусор, справа – мусор, в середине – хрен собачий, краснота проклятая. Герои нашлись – тоже мне, больше года искали, а он рядом тёрся: стыдно, когда видно.
– Телефон его где? – спросил Жарков и вошёл в камеру.
Тайх глазом не повёл, головой не дёрнул. Никого не знаю, знать не хочу. И тебя, Жора, давно забыл.
– Нет телефона, – растерялся помощник, – может, заныкал.
– Может, – согласился.
Сутулый и кривой, зачем-то сразу наручники: сбежит не подумает. Зевнул, типа всё чином, спокойно и без паники. Жора – пустое место, как договаривались, никаких тебе «здарова, Тайх», плеча вперёд, братского подгона.
«Чайки оборзели, – хотел поделиться, – сделай что-нибудь», но что-нибудь – больше, чем что-то, конкретное и понятное: отпусти, придумай, давай решим.
Местный розыск, незаконный оборот, обвинение в сбыте. Всю жизнь пересидел, столько не живут. Кражи, грабежи, разбои и в обратном порядке, за наркотики ни разу не грузился; всё бывает в первый раз.
Теперь ещё оружие, пистолет-то взялся откуда.
– Долго рассказывать, – шептал Тайх, когда помощник вышел, – ты, Жора, не бузи, я как-нибудь сам. Мне сто лет скоро, всё равно теперь.
– На тюрьму повезут, – ясно-красно, мог бы не объяснять.
– Лучше на тюрьму, – рассуждал Тайх, – устал, надоело, хватит.
Вернулся помощник и сообщил, что кормить не будут: надо заранее предупреждать про задержанных. Вот так вот – позвони 02 и скажи: меня сегодня, скорее всего, поймают – вы жрачку не забудьте, а то голодно и холодно.
В руках бутерброд, поочерёдно хлеб и колбаса, жуёт не думает. Помощник, одним словом, ни головы ни сердца.
– Чего тебе взять? – решился Жарков.
Никаких посторонних, а сержантику всё равно.
Да возьми хоть что-нибудь, а хочешь – ничего не бери. Голодать не привыкать, а привыкнешь – выживешь.
По торговым рядам с корзинкой, выбирал, словно для себя. Ну, по крайней мере, не чужому будто. Йогурт питьевой, селёдку в соусе, хлеб (возмущённо: вчерашний, что ли?), воду без газа, две полторашки. Всё равно посадят, всё равно помрёт. Хоть напоследок пусть запомнит, что жизнь, в общем-то, неплохая штука.
– Пакет нужен?
И пакет, наверное, нужен. Пакет на голову – говори, сука, всё равно расскажешь. Тайх – могила, и место ему в земле, будет землю жрать – не сдаст, не запалится.
Сигареты забыл, вернулся. У Тайха одно лёгкое всего, но сердце тоже одно, значит, справится. А вообще – полный букет, медкарточка в колонии толще делюги, в четырёх томах: от гепатита до вич, живи не хочу.
Лёха ещё, как всегда, вовремя.
– Да знаю, знаю, – опередил Жарков, – доложили.
– Ты подумай, надо ли, – предупредил следак, – у него ни родины, ни флага, чего ты крутишься, проблем тебе не хватает.
И крутился бы, и вертелся. У Тайха, может, весь мир – семья, зачем так сразу. С малолетки в лагерях, всю страну объездил. Нихрена не видел, но по факту знал: под Красноярском хорошо зимовать, а на лето лучше в Мордовию. «Тайх» в переводе – «ручей», погоняло – «Немец», неслышно течёт и громко падает, во все щели пройдёт, ничего не тронет.
Пацаном ещё дёрнул со службы, самовольное оставление воинской части, попробуй найди. Между казармой и бараком никакой разницы, буковок побольше. Немец Тайх только три знал: «а» и «б» сидели на губе, и Тайх просидел.
– Да лучше на губе, чем с вами.
Рожи офицерские, красная звезда. Мыть полы не собираюсь, подшиваться не буду: чернота чернящая, отрицалово зелёное. Присягу не принял, автомат не получил, на шестой неделе через забор и до свидания.
Лучше на губе, чем под губой: синий-синий иней, кровяной налёт. Вокруг таких Тайхов, пацанов бежавших, полстраны. Отмотал и вышел. Сидеть лучше, чем прислуживать.
– Подсудимый Тайх, признаёте вину?
– Нет, не признаю.
Признавать вину, когда виноват, – то же самое, что клясться в любви, когда любишь и без того. Любая клятва – доказательство обмана. Любое признание – подтверждение лжи.
– Желаете давать показания?
– Я желаю, – говорил, – чтобы вы меня любили.
А его никто, ни разу, наверное, даже чуть-чуть. С одной разбежались, не успели понять, с другой повозился и бросил. Вор – существо честное, а любить – значит обманывать. Никакой любви, никаких признаний. Бог поймёт – и ладно. Каждый в мире – божий фраер, всех любить – невозможно, а простить – вполне себе.
– Обязуетесь ли впредь не совершать преступления?
Честный Тайх: никаких гарантий не даю, жизнь заставит – буду, не заставит – потерплю.
Получал всегда по строгачу, максимально много, от двух до семи – шесть с половиной. Опасный рецидив, изоляция от общества – как будто в лагере ни людей, ни зверей; такое же общество, только по-чесноку чёрное и без чести честное.
В карты не играл – проигрывал, но масть свою знал и козырял как мог. ИК, зэка, от прослушки до звонка.
После второй ходки задумался, как жизнь проживать; не всё ж корячиться, по хатам скитаться. Ему тогда разрешили в себя поверить, деньги платили нормальные. На «пятёрке» получил профессию сварщика и пошёл варить да вариться. Полгода – ничего, жильё подыскал, женщину заметил. Она ему стирала и убирала, он её не любил, но баловал, даже цветы однажды купил: хризантемы белые. Жалко, сорвался – кошелёк стащил: не по нужде, но ради фарта. Не фартануло, напасть какая-то мусорская, сразу пришили и старое вспомнили. Очередная трёшка, не пытай судьбу. Ты сильный, а жизнь прочнее.
Тогда уж решил: никакой свободы. Есть тюрьма – и человек найдётся.
Искал в каждом тюремном сроке, на каждом этапе, на каждой шконке, в каждом «признать виновным», – и не мог найти, от себя самого прятался. Ты никто, осужденный Тайх, был никем, но сдохнешь кем-то. Вот и думай, и решай. Скорый поезд на свободу, и свобода – скорая, не уловишь. Проще с мефедроном, чем без, уже в сознательном воровском статусе попробовал, не отрицал, что вмазался, не исключал, что нравится.
Сидеть за наркоту, когда ты вор, – считай, не быть больше вором. На следствии молчал, с прокурором не спорил, судью обидел. Дураки дурацкие: встал и дёрнул,
