class="p1">– Так он, знаешь, мразота, не останавливается. Поле там, лужаечка, лютики-цветочки. Природа, мать вашу. Сорвал ты одуванчик желтоголовый или ромашку эту блядскую. И что ты думаешь? Взял и родился потом таким же цветком, и растёшь – проблем не знаешь, – пока тебя какой-нибудь чмырдяй не вырвет с корнем, не оборвёт до лепестка последнего.
– Тайх, – не выдержал Гоша, – да хорош тебе, что ли.
– Нет, ты подожди, – бесновался тот, – я тебе не всё рассказал. Ты вот подумай, пожалуйста. Тебя бы с этим сказочником познакомить – ты бы с ума, наверное, сошёл. Я вот ещё день-два, и всё – точно. Слышишь, чего ещё. Типа, всё просто по его этой философии. Живёт себе, понимаешь ли, человек. Хороший, предположим. Или ладно, плохой. Никаких хороших людей всё равно не бывает, – задумался Тайх и продолжил – Так вот живёт, предположим, человек, а тут – на! И нет человека. Ну, грохнули, как обычно.
– Как я, что ли?
– Да хоть как ты, какая вообще разница.
Синий карандаш по белой бумаге, и никакого белого уже, одно синее – небо синее, не видно за окном.
– Так вот, может быть, человек в таком случае, убивая другого, просто-напросто стремится стать… ну, – затянул, – человечнее, что ли. Человеком он стремится стать, вот и всё. Говорю, познакомить бы тебя, да не получится. Сказочник, одним словом.
Тайх сложил на столе ладони; горбатые косточки пальцев пытались прорваться сквозь сухую кожу. В руках человека – жизнь, забирай и пользуйся. Сжал, разжал и отпустил. Бумажный голубь с угловатой головой сидел рядом и не мог взлететь.
– А ты чего пришёл-то? – спросил Тайх.
– Да не знаю, – прикинулся Жарков.
Не стал спрашивать, где теперь искать таблетки, потому что голова – хоть разорвись, и сны эти проклятые. Спросил бы – не ответил. Не сказал бы Тайх, что обманывал. Обмануть мента – святое дело, да и не мент никакой этот Гоша. Пенталгин в капсулах, найдёшь в любой аптеке. А ты думал, Жора, я тебе наркоту что ли дам?
Простонала дверь, и сотрудница УФСИН в сером камуфляже сказала, что время. Жарков кивнул и поднялся.
– А я ему говорю такой, философу этому: ну давай, раз такая пьянка, я тебя грохну прямо здесь. Может быть, человеком стану. Чего ж теряться. Он мне что-то ответил, ну знаешь, умное-преумное. Я не запомнил и не понял особо. Но убивать – не стану, ладно уж.
Жарков попрощался. Просунул руку сквозь решётку. Руки – тёплые, жизнь живёт.
– Ты уж не обессудь, если что, – попросил Тайх, и смял голубя в одно большое бумажное ничто.
«Вы так красиво идёте», – сказала сотрудница УФСИН и улыбнулась.
Шёл он по узкому коридору следственного изолятора. Было ему почему-то очень плохо. Походка намекала, что не дойдёт до кабинета. Надо было вести допрос. Он сказал: «Не труби мне мозг», – и жулик во всём признался.
Потом шёл обратно. Видимо, уже не так красиво, потому что сотрудница не оценила его ровный уверенный шаг. Было чуть лучше, чем утром. А когда вышел, решил, что во всех этих закрытых пространствах, тюрьмах и сизо, до того ему комфортно, что не выходил бы.
Шёл по дороге – совсем некрасиво; стало безразлично и всё равно.
Потом возвращался домой. Купил в аптеке согревающую мазь. Спина опять раскричалась, бабья судорога. Пил чай с вафельным тортом, смотрел кино.
Снег старался идти красиво и уверенно, но ему никто ничего не сказал.
Стажёр
Жарков ходил в церковь, ставил свечку, просил. Наверное, стоило как-то иначе просить. Он особо не разбирался.
– Всему научишь, обо всём расскажешь, – приказал Савчук, не оставив права на ответную реплику.
В кабинет вошёл молодой совсем парнишка с выбритым кантиком. Подтянут, как струна, в руках кожаная папка, ботинки начищены, галстук.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – на одном дыхании, – меня к вам прикрепили. Сказали – слушаться, вникать потихоньку. Я после академии. Вот.
– М-да, – протянул Жарков. – Ну, садись. Чай-то будешь?
– Алексей, – протянул руку стажёр и достал коробку «Lipton». – С лимоном пойдёт? В пакетиках.
– Пойдёт, – одобрил Жарков.
Заварили. Стажёр аккуратно подносил ко рту чашку: лишь бы не нарушить уставную тишину. Гоша изучал новый материал, дав понять, что на разговоры не настроен, да и вообще – не особо рад.
– Георгий Фёдорыч, – пытался тот, – разрешите…
Поднял указательный палец: молчи и не мешай.
По факту никакого материала. Новоиспечённый наставник усердно рассматривал страницы личного дела вчерашнего курсанта.
– Значит, КМСник. Значит, бегаешь хорошо, – проговаривал Жарков, – ещё и отличник, награждён памятным знаком.
– Так точно, – подтверждал.
– Зря ты, Лёша, сюда.
– Никак нет, – возразил было, но Жарков не позволил:
– С твоими характеристиками не в ментовку надо. Шёл бы вон к прокурорским или в госбезопасность. У нас тут люди простые, самые обычные.
Посмотрел на молодого с известным сочувствием.
– Ничего тут хорошего нет. Иди, пока не поздно.
Стажёр никуда идти не собирался – и, набравшись смелости, предложил помощь. Может, опросить кого-то или что-нибудь там.
Лёха Степнов, будущий старший следователь, не верил своему счастью. Говорили, что Жарков лучший в отделе; по характеру – дерьмо, в работе – первый.
Невнятный служебный день. Уверенно колотил по клавиатуре. Жарков не мог сосредоточиться.
– Куришь?
– Нет.
– Кто бы сомневался.
– Надо – закурю, – ответил стажёр.
Как всегда без стука нырнул в кабинет какой-то очередной сотрудник.
– Здаров, – сказал с порога и тут же без объяснений вышел. Постучался, подождал, снова зашёл.
– Здравствуйте, – произнёс максимально серьёзно, обратившись к неизвестному, даже не к молодому – больше к его костюму и галстуку. – Проверка, да? Проверка? – шёпотом спросил, будто проверка бы не расслышала.
– Не паникуй. Знакомься с пополнением.
Обсуждали наверняка важные дела. Стажёр не очень понимал, о чём говорят его старшие товарищи.
«Граммеры сдали магазин. Скоростухи – больше, чем на гидре. Там – всё: шихи, клады, таблы».
К такой лексике полицейская академия не готовила. Лёха растерянно забродил по страницам Уголовного кодекса.
– Информацию надо проверить, – объяснил Жарков, – человек нужен, – и взглянул на стажёра.
– Я готов, если что. А что надо?
– В первую очередь надо переодеться. Свитер у тебя есть?
Свитер нашли в подсобке. Старый, вытянутый, с затяжками, на груди – прописная буква «Д», «Динамо».
– За кого болеешь?
– «Краснодар».
Пришёлся по размеру. Стажёр намекнул, что неплохо бы простирнуть. Жарков напомнил, что впереди не званый ужин, а полевой выход.
– Причёска ещё. Выбритый весь. А ботинки-то… снимай!
Подошли старые «адидасы», в которых Жарков иногда ходил на футбол. Протёртый нос, худая подошва.
– Так, значит. Ещё раз. Ты –
