— Я стоял вон на той ветке у тебя над головой, — сказал он, заметив на почерневшем от мыслительной работы лице Золы недоверие. — Прикинь сама: куда я должен был прыгать, чтобы не сломать тебе спину?
Зола быстро подняла голову, но тут же опустила. Она была опытным бойцом. Который, впрочем, почему-то не чистил оружие, хранил в сырости патроны. Антон подумал, что лицо ее почернело не от мыслительной работы, это неверно. Лицо ее просто сделалось таким, каким бывает пепел на папиросе, когда под ним тлеет сухой табак. Серо-красный, как бы дышащий. Это была не мыслительная работа — это была ненависть.
— Делай что хочешь, — поморщился от боли Антон. — У меня сломана нога, я не могу пошевелиться.
Не сводя с него глаз, Зола подтянула к себе сумку. Открыла. Безнадежный угол поворота Антоновой стопы относительно голени, видимо, успокоил ее. Она положила пистолет на траву.
— Где одежда? — спросила Зола, вытряхнув из сумки ветки. Она как будто не замечала собственной наготы. Знать, привыкла не стесняться. А может, уже считала Антона трупом. Чего стесняться трупа? — Где моя одежда? — повторила Зола.
«Недолго, — подумал Антон, — я владел лягушачьей шкурой». Он закопал бандитскую одежду Золы в куче листьев неподалеку.
— Не торопись, — подмигнул Золе. — Когда еще увижу? — Антон давненько не разговаривал ни с кем, кроме Елены. Он почувствовал, что стал говорить не так, как раньше, — свободнее, легче. Надо же, огорчился он, умереть, когда только научился разговаривать как культурный человек!
Зола подошла к нему поближе, остановилась, уперев руки в бока:
— Думаешь, есть на что смотреть?
— Ты бесподобна! — Антон подумал, что не зря читал «Дон Кихота». — Ты лучше всех, кого я видел. Если бы я… — попытался подтянуть ногу, скривился от боли. — Если бы я был в норме.
Зола подошла совсем близко, сунула ему в нос дуло. Оно пахло хвоей. После пристрелки Антон еще раз вычистил дуло сосновой веточкой.
— Хватит болтать, ублюдок! Да будь ты хоть трижды в норме… Чем ты бреешься? Неужели куском стекла?
— Сегодня я не успел побриться, — пробормотал Антон. Он действительно брился куском стекла. До сих пор ему казалось, что он это делает аккуратно и чисто.
— Где моя одежда?
Комплименты Антона оставили Золу равнодушной. Вопрос близкого знакомства на повестке дня определенно не стоял. Как, впрочем, и вопрос немедленного расстрела. Антон подумал, что, в сущности, все складывается не так уж плохо. Он пытался рассмотреть, есть ли у Золы на ляжке характерный крестик, но то ли Зола стояла не так, как надо, то ли от боли он стал хуже видеть — не мог рассмотреть.
Скрывать далее, где одежда, не имело смысла. Антон показал. Пока Зола одевалась, он осторожно ощупал ногу. Антон искал место перелома и не находил. «Неужели вывих?» — не верил он своему счастью. Ступня распухала прямо на глазах — это тоже свидетельствовало в пользу вывиха. Всего делов-то: дернуть с поворотом за ногу. Но сам себя дернуть за стопу он не мог. Нога же продолжала распухать. Через полчаса она распухнет и отвердеет так, что кость не встанет в сустав, сколько ни дергай.
Вправить Антону вывих могла только Зола.
— Я из-за тебя пострадал, — сказал Антон. — Сделай милость, вправь вывих, — вытянул ногу, уперся руками в землю, как будто Зола уже бежала и падала вправлять.
— Какая разница, с вывихом или без вывиха пристрелит тебя Омар? — В кожаных штанах, кожаной куртке поверх грубой серой рубашки, в наждачных перчатках с металлическими зубьями Зола обрела вид смерти. — Тебя послал Ланкастер?
— Кто? — Антон забыл, кто такой Ланкастер.
— Омар будет тебя пытать. Вывих очень кстати. Знаешь, как больно, когда вывих вправляют не в ту сторону.
— Могу себе представить… — До Антона вдруг дошло: он попал в руки бандитов, самых безжалостных людей в мире. Пробудить милосердие в Золе — все равно, что научить петь по утрам светящуюся радиоактивную болотную змею.
— А может, он медленно поджарит тебя на костре, — мечтательно продолжила Зола. — Омар балдеет от пыток. Пожалуй, это единственное, в чем он проявляет находчивость.
— Твой Омар — грязная тварь! — Антону было нечего терять. — Я видел, как он с тобой обращается. А ты такая же, как он. Надо было сломать тебе хребет — и никаких проблем! Я… забыл, что такое люди. — Антон смолк. Зачем он это, кому?
— Забыл? — удивилась Зола. — Я бы тоже хотела! Как тебе удалось?
— А все книжечки читал, идиот…
— Какие книжечки? — Зола спрятала пистолет и стилет. Стояла, покачиваясь на длинных ногах, совсем рядом. Можно было попробовать ухватить ее за ногу, повалить, придушить, изнасиловать (хоть это представлялось весьма сомнительным). Терять нечего. Но в вопросе Золы Антону почудился свет. Он не шевелился, боясь прервать, потерять, спугнуть, погасить невидимый, едва ли существующий свет. Как когда-то солнечную семицветную полоску на своей твердой детской кровати.
— «Дон Кихота», — небрежно ответил Антон. — Ты, конечно, про такого не слышала?
— Я даже помню, как звали его возлюбленную, — усмехнулась Зола. — Дульсинея Тобосская.
— А я не успел дочитать до конца, — признался Антон. — Старая орфография, много непонятных слов. Теперь, надо думать, не дочитаю. Может, вправишь вывих?
— Ты смешной человечек, — как показалось Антону, не с презрением, а с жалостью произнесла Зола. — Как будто сам из книжечки. Ну, пожалел меня, не сломал мне шею. Почему ты думаешь, что я в ответ пожалею тебя? Каждый сам планирует, как действовать. Если я тебя сейчас пожалею, мои планы нарушатся. Зачем мне нарушать планы, когда у меня все расписано? Зачем мне неизвестность?
— А я из-за тебя нарушил свои планы, — сказал Антон. Когда-то он считал самым умным человеком на свете себя. После знакомства с Еленой — Елену. Теперь вот встретил Золу. Почему-то оказывалось, что каждый новый человек оказывался умнее его. «Омар, вероятно, глупее», — подумал Антон.
Но это было слабым утешением. — Хотя у меня тоже было все расписано.
— Твое расписание изменилось, — усмехнулась Зола.
— Твое тоже изменится, — пообещал — что ему еще оставалось? — Антон. — Кто-нибудь тебя точно так же не пожалеет, как сейчас ты меня.
— Тебя послал Ланкастер? — пропустила мимо ушей его нравоучение Зола.
— Нет. Я сам по себе. Я оттуда, — Антон кивнул в сторону красной проволоки, показавшейся вдруг родной до слез.
— Я говорила этим идиотам, что там нет радиации, — сказала Зола. — Хотя… — посмотрела на браслет.
— Позавчера она увеличилась на несколько единиц! — До Антона вдруг дошло: из-за мнимого увеличения радиации Омар не хочет идти к красной проволоке! Иначе он давно был бы здесь. Антон почувствовал то особенное вдохновение, какое сообщает обреченному человеку надежда — быть может, призрачная — остаться в живых. — Это я увеличил показания, Зола, — быстро заговорил он. — Чем ты рискуешь? У тебя пистолет, стилет. Вправь мне ногу, пойдем, я покажу, как это делается. Я… много чего тебе покажу. Ты сможешь уточнить свое расписание. Я обещаю, что твой поезд пойдет быстрее!
— Откуда ты знаешь про Омара? — перебила Зола. — Почему следишь за нами? Зачем ты караулил меня на дереве? Чего ты хочешь? Тебя послал Ланкастер!
Антон пошевелил ногой. Стопа, как пушка, выстрелила в голову болью.
— Я один! — простонал он. — Кому я нужен? Вправь ногу, я тебе все объясню, покажу…
— Это в любом случае. — В словах Золы Антону почудилась некоторая растерянность. Он не врал. Когда один человек не врет, другой каким-то образом это чувствует. Время шло. Стопа распухала. Антон был близок к тому, чтобы рвануть на груди рубаху, показать Золе медальон Елены. — Почему ты прячешься? Ты вор, убийца?
— Дезертир с трудфро, — Антону показалось странным доказывать, что он не вор и не убийца… бандитке. Воистину чего-то он в жизни не понимал. — Я весной бежал с поезда. С тех пор живу здесь, за проволокой.
— В любом случае, парень, тебе не повезло, — вздохнула Зола. — В ненужное время ты оказался в ненужном месте.
— Не трать время, — послышался спокойный голос сзади. Антон не успел обернуться. Вонючая рука сграбастала его за волосы, ударила о дерево. Антон как бы на несколько мгновений задремал. — Он и впрямь оттуда. Его видели в бинокль.
Там инвалиды, сумасшедшая старуха да вот еще он. Ребята сказали, шустрый инвалид разбегался, а он, смотри-ка, при руках-ногах! — точно сквозь гул расслышал Антон.
Открыл глаза, прекрасно понимая, что лучше бы их не открывать. Увидел Омара.
Новый удар.
Сегодня Омар был побрит, одет не без некоторого шика. Как средней руки бизнесмен. Только вот руки почему-то воняли. В прошлый раз Антону было трудно разглядеть его сквозь ветви. Сейчас выяснилось, что у Омара приплюснутый перебитый нос, близко посаженные треугольные глазки. Нечего и говорить, что Антон не увидел в них ничего, кроме лютой злобы.
