Баязид не стал наступать на Венгрию, а направил часть войска на завоевание Греции, сам же вернулся в Анатолию, где против него вновь выступил его беспокойный зять Алаэддин-бей. В 1397 году соперники в последний раз встретились на поле боя. После двухдневного сражения бунтаря схватили и привели к султану. «На вопрос сего последнего, почему Алаэддин не хотел признать его своим верховным владетелем, тот отвечал, что считает себя равным Баязиду государем». Дерзость Караманида так разгневала султана, что он потребовал казнить зятя. Впрочем, по свидетельству Шильтбергера, Баязид вскоре одумался: «Узнав жалкую того участь, он заплакал и приказал удавить палача в наказание за то, что убийца не дождался, покуда пройдет гнев государя».
Покончив с внутренними проблемами, Баязид вновь обратил свой взор на Константинополь. Турецкие войска в который раз обложили город. Несмотря на помощь французов – маршал Бусико, единственный из участников Никопольского сражения, осмелился повторно бросить османам вызов, – к 1402 году положение византийской столицы стало невыносимым. Горожане страдали из-за нехватки продовольствия, «стоимость меры хлеба доходила до двадцати золотых монет», а под стенами домов лежали непогребенные тела умерших от голода.
Для того чтобы овладеть городом силой, османам недоставало собственного флота и мощной осадной техники. И хотя падение Константинополя все равно представлялось неизбежным, заминка раздражала султана. Неторопливая, изнурительная для обеих сторон осада не соответствовала неистовому напряжению его жизни. Привыкший к стремительным маршам и быстрым победам, Баязид не желал войти в историю как человек, выморивший византийскую твердыню голодом. Он жаждал взять ее штурмом. Султану не нужен был еще один город, ему нужен был подвиг. Для обретения подлинного величия Баязиду не хватало лишь достойного противника. Им стал непобедимый Тамерлан[55], прозванный за свои дела Бичом Божьим…
Во время первого обмена письмами в 1395 году Железный хромец был подчеркнуто любезен. Он посылает османскому султану «горячие приветствия, изящные хвалебные речи, ведущие к смягчению сердца» и предлагает ему дружбу, «дабы подобные отношения были словно блеск цветущего сада взаимопомощи и поддержки». Это, впрочем, совершенно не мешает Тамерлану вести за спиной османов переговоры с их врагами и принимать вассальные клятвы от анатолийских беев, которых Баязид не без основания считал своими подданными, в том числе и от Караманидов – именно поддержка грозного Тимура придала в свое время смелости мятежному шурину Баязида Алаэддин-бею…
Подобное лицемерие – и беспредельная гордыня не знавшего военных поражений Баязида – привели к тому, что от выражения взаимного расположения оба государя в своих посланиях быстро перешли к взаимным угрозам. «Твои победы в войне против неверных есть единственная причина, что удерживает нас от разрушения твоей страны», – сообщал Баязиду Тамерлан и требовал изгнать из османской державы или выдать ему скрывавшихся при султанском дворе Ахмеда Джалаира и Кара Юсуфа, недвусмысленно описывая последствия отказа: «Вы воздержитесь быть противником моих повелений, иначе обрушится на вас гром моего гнева. Вы, верно, слышали, каково положение моих врагов и как пали на их головы бедствия войны и сокрушение… Ты не больше, чем муравей, зачем же ты дразнишь слонов?»
Ультиматум привел себялюбивого Баязида в бешенство. «Он хочет запугать меня этими вымыслами? Или он сравнивает мои разрозненные войска с толпами Ирака? Или же он посчитал мои войска такими же, как его высохшие толпы? – восклицал султан. – …У меня есть пешие борцы за веру, которые сражаются даже лучше твоих конных бойцов. Они будто сокрушающие львы, смелые леопарды, хищные волки! Их топоры остры, когти у них победоносные. Их сердца полны любовью к нам, и в душе у них никогда не было по отношению к нам измены…Он хочет заполучить князей, искавших моего покровительства? Пусть ищет их в моих шатрах!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В гневе допустил он и оскорбительные пассажи о женах Тамерлана. В том же духе было составлено и письмо Тамерлану. «Он, должно быть, обезумел, если говорит такие вещи!» – возмутился Хромец: задевать жен считалось большой виной и сильной обидой. Османских посланцев прогнали, а доставленные ими дары были отвергнуты – жест, явно показавший неизбежность войны между державами. Выдворяя турецких посланцев, Тамерлан позаботился о том, чтобы они стали свидетелями смотра его войска, чья многочисленность, а также выучка воинов произвели на османов чрезвычайно удручающее впечатление. Хромец использовал и другие средства психологического давления на врага. По его приказу в османские города отправились десятки агентов-дервишей, чьей задачей было восхвалять достоинства Тамерлана и распространять порочащие султана слухи.
Весной 1402 года огромная армия Железного хромца вторглась в Малую Азию. Баязид снял осаду Константинополя и двинулся навстречу врагу, но на этот раз знаменитая стремительность маршей его войска обернулась против него. К месту сражения османские воины добрались утомленными переходом по сильной жаре и раздраженными невыплатой причитающегося им жалованья. Некоторое время Тамерлан избегал прямого столкновения, изматывая турок неожиданными маневрами, пока османы не оказались отрезанными его войсками от своих границ. Таким образом, Тимур Хромой, гениальный тактик, вчистую переиграл порывистого Баязида еще до начала генерального сражения. Вкупе с почти двукратным численным превосходством – Тамерлан привел на поле боя даже обожаемых им боевых слонов – это предопределило поражение османского войска.
20 июля 1402 года[56] противники сошлись на холмистой равнине близ того места, где сейчас расположена Анкара. По преданию, даже перед лицом смертельной опасности правители не смогли удержаться от обмена колкостями. «Какая глупость – полагать, будто ты царствуешь над всем миром!» – якобы воскликнул Баязид, увидев знамя Тамерлана. «Не меньшая, чем считать, будто ты царствуешь на Луне», – не остался в долгу тот, указав на турецкий полумесяц.
Для османов битва началась с предательства – татары, составлявшие почти четверть армии Баязида, переметнулись на сторону врага. Вскоре отца покинул и командовавший разгромленным левым флангом Сулейман-паша. Сербы на правом фланге османов сражались «как львы», но к вечеру тоже вынуждены были оставить свои позиции. Держать безнадежную оборону на вершине холма осталась только личная гвардия султана – янычары. Баязид продолжал орудовать тяжелой секирой. Только после гибели последнего телохранителя султан попытался спастись бегством, но его стащили с лошади, связали и отволокли в шатер Тамерлана, который невозмутимо занимался излюбленным делом – играл в шахматы.
Дальнейшая судьба Баязида доподлинно неизвестна. Одни летописи утверждают, что победитель велел обращаться с пленным султаном как с царем и намеревался возвратить ему трон, другие – что Тамерлан возил его за собой в железной клетке и кормил сырым мясом. Европейские источники предпочитают смаковать мнимые страдания Баязида в неволе: якобы Хромец использовал его в качестве подставки под ноги и бросал ему со стола обглоданные кости, а самая любимая из султанских жен вынуждена была прислуживать Хромцу на пирах почти полностью обнаженной. И якобы от перенесенного унижения Баязид повредился рассудком и «в скорби грыз прутья решетки и собственные руки».
Из всего перечисленного ближе всего к правде, вероятно, история о железной клетке. После нескольких попыток османов вызволить своего султана из неволи Тамерлан приказал перевозить знатного пленника в паланкине, укрепленном металлической решеткой. В остальном же победитель был достаточно милостив, предпочитая наслаждаться не позором беспомощного узника, а чувством морального превосходства над помилованным врагом.
Баязид I умер 8 или 9 марта 1403 года – вероятно, от инсульта или удушья. Только три года спустя его сыну было разрешено похоронить тело отца в Бурсе. Однако и родная земля не принесла Баязиду покоя. По сообщению византийского историка, могила завоевателя вскоре была осквернена одним из сыновей казненного им Алаэддин-бея…
