Но почему они с таким изумлением смотрят на меня?
Первой захлопала миссис Эвери. Она даже встала и аплодирует. Следом за ней захлопали другие. Мистер Робертс тоже, но сбивчиво, не в такт, как будто внезапно растерял свои ладони.
— Господи, Доля, почему ты не говорила! — наконец произнес он, почти со злостью.
Я уставилась на него. О чем не говорила?
— О том, что у тебя просто потрясающий голос.
Он не сводит с меня глаз, будто все еще не может в это поверить.
— Ты никогда так раньше не пела. Почему на уроках музыки ты все время молчишь?
Я пожала плечами.
— Доля, я потрясен. Советовать мне нечего. Пой, как только что спела. Вкладывай всю свою душу.
Не могу дождаться конца репетиции, чтобы все рассказать маме. Я могу петь, могу петь, могу петь! Конечно, я всегда знала, что петь я умею. Мама считает, что я унаследовала папин голос, но я пою совсем не так, как Дэнни Килман. Наверное, у меня все-таки мамин голос. Мы очень часто с ней поем ради смеха, когда пыль убираем, когда украшаем дом или натираем полы.
Но в последнее время мама почти не поет. Она очень обрадуется, когда я ей расскажу. Мистер Робертс выпустит меня на сцену последним номером концерта. По идее, у нас у всех равные шансы, но уже понятно, что я самая лучшая. Сначала будет дневной концерт для всей школы, а потом, в семь вечера, для родителей. Оба раза нам будут ставить оценки. Концерт в пятницу, а мама как раз по пятницам уходит к семи на работу в паб. Будем надеяться, что кто-нибудь ее сможет подменить.
Я бегом вернулась домой, хотя прекрасно знаю, что домой мама придет в лучшем случае в половине шестого. У нее теперь новая старушка, Мэгги Джонсон, которой очень нравится, когда мама укладывает ее в постель, приносит чашку чая и к ней кусочек тортика, а потом садится вместе с Мэгги смотреть по телевизору передачу «Слабое звено». Мама не слишком любит эту ведущую, Энн Робинсон, да и правильных ответов почти никогда не знает. Мэгги тоже не знает, но ей нравится угадывать. Мама поначалу брала меня к ней с собой — беспокоилась, что я одна после школы дома, и считала, что Мэгги будет со мной веселой. Но у нас ничего не получилось. Я терпеть не могу ее дом:
темно, плохо пахнет, повсюду на батареях и спинках стульев развешаны мокрые трусы и ночнушки. Сама Мэгги далеко не милая розовощекая старушка, а старая карга, которая все пялилась на меня и спрашивала громким шепотом, тыча в мою сторону пальцем: «А это кто? А это кто?»
Хотела бы я, чтобы все эти мамины трухлявые старушенции, которые ее оккупировали, разом куда-нибудь делись. Это все-таки моя мама, и я хочу, чтобы она ухаживала за мной, а не за ними. Скорей бы рассказать ей, что сказал мистер Робинсон про мою песню! У входа в дом меня ждала записка: приносили посылку, никого не было дома, заберите у миссис Бриггс.
Посылку? Мы не получаем посылок. Я сжала в руке ключ и бросилась к миссис Бриггс. К двери она со своими скрипучими ходунками шла целую вечность. В отверстие для почты я крикнула:
— Это я, миссис Бриггс, Доля, не волнуйтесь!
Но она сначала накинула цепочку и только потом открыла дверь, с подозрением глядя на меня.
— Дети, вы снова не даете мне покоя, — возмущенно сказала она.
— Это я, миссис Бриггс, Доля!
— Ах да, Долли!
Никак не запомнит мое имя.
— А у меня для тебя сюрприз! Пришла посылка на твое имя. У тебя день рождения?
— Был, на прошлой неделе.
— А ты мне ничего не говорила! Я бы написала тебе открытку. Сколько же тебе теперь лет, дорогая?
И еще целую вечность мы говорим о том, что мне уже одиннадцать, а миссис Бриггс восемьдесят семь, хотя больше всего на свете я хочу получить свою посылку! В конце концов она пустила меня, и я забрала у нее в холле бандероль в коричневой бумаге. Смотрю на почерк. Незнакомый. Посылка совсем легкая. Ее можно сдавить, но там точно что-то есть. Слава богу, что почтальон не оставил ее на ступеньках. Ее бы тут же сперли.
Я поблагодарила миссис Бриггс и помчала домой, чтобы открыть посылку, пока никто не видит. Она так тщательно заклеена, что я потеряла терпение и разорвала пакет. В руки мне упала куртка, красивая кожаная куртка, мягкая, как будто котенок, и чудесно сшитая. Это самая красивая на всем белом свете куртка! Я смотрю на нее долго, не выпуская из дрожащих рук, и глазам своим не верю. Я знаю ее! Боже, да ведь это куртка Солнца!
Я аккуратно развернула ее, чтобы примерить, и из нее выпало письмо. Я просунула руки в рукава на шелковой подкладке и натянула куртку. Она оказалась точно впору, как будто сшита на меня. Я подняла письмо. Это от Солнца. Как чудесно! Она поговорила с папой насчет нашей встречи и надеется, что куртка мне как раз.
Я побежала в спальню, любоваться собой в мамином зеркале. Куртка мне действительно как раз, точно впору! Я в ней как звезда! Я схватила мамину расческу и пою в нее как в микрофон. Скорей бы пришла мама! Теперь для нее уже две отличные новости.
Услышав, как в замочной скважине поворачивается ключ, я с криком «Мама, что я тебе сейчас расскажу!» лечу вниз.
— Привет, дорогая! Я пригласила Луэллу к нам на чай.
Вот зараза! Зачем она тут нужна? Я скинула куртку, спрятала ее под подушку и поплелась в гостиную. Луэлла уже уселась в мое кресло и кивнула мне:
— Здравствуй, Доля, как поживаешь?
— Хорошо, спасибо, Луэлла.
Она посмотрела на меня скептически:
— Надеюсь, ты не слишком утруждаешь свою матушку. Она из-за тебя так переживает, так переживает! Подумать только: ты у мамы одна, а хлопот ей от тебя больше, чем от всех моих четырех шалопаев, вместе взятых.
— Доля чудесная девочка. Это я глупая, волнуюсь за нее, — говорит мама. — Пойду поставлю чайник.
Луэлла выразительно посмотрела на меня:
— Это ты должна готовить маме чай, Доля, ты уже взрослая. Мама целый день на ногах, трудится, ухаживает за стариками. А кто поухаживает за мамой, когда она приходит домой?
— Я делаю маме чай. И сейчас тоже сделаю, — со злостью ответила я.
— Не надо, не надо, я сама. Вы лучше тут посидите, поболтайте, — и мама вышла на кухню.
Мне совсем не хочется болтать с Луэллой, да и она, судя по выражению ее лица, не горит желанием.
— Твоя бедная матушка целыми днями вкалывает на износ, — сказала Луэлла. — Ты посмотри на нее — кожа да кости. Я ей говорю: «Слишком много работаешь, девочка, ни секунды передышки. Тебе надо хоть немного жирку набрать, хоть немного расслабиться».
У самой Луэллы жирка предостаточно. Она такая толстая, что еле помещается в моем кресле, и широкий подол ее яркого платья расправлен вокруг нее. Она широко расставила ноги, ступни твердо стоят на полу. Нейлоновые следочки и сандалии смотрятся просто ужасно.
— Как дела в школе, Доля? — спросила она. — Ты хорошо учишься?
Я пожала плечами.
— На неприятности не нарываешься?
Вот это наглость! Ее сыновья, близнецы Адам и Дэнтон, только в третьем классе, но их знает вся начальная школа: вечно они что-нибудь устроят. В мамином присутствии, взявшись за руки, они хлопают глазками и все отрицают, как будто на них наговаривают, а сами хулиганят будь здоров. На прошлой неделе спрятались в мусорнике на колесиках и прыгнули на одну из поварих — с ней чуть удар не случился, а на позапрошлой из кабинета третьеклассников стащили мышей-песчанок и выпустили девочкам в туалет. Среднего сына Луэллы, Джейкоба, члена банды Быстрых, боятся все, хотя ему только девять. Старшая, двенадцатилетняя Шери, учится в седьмом классе. Вместе с одноклассницей они надевают на улицу такие обтягивающие топики и такие короткие юбки, что выглядят на все шестнадцать, как будто ищут приключений, а не идут прогуляться.
Но Луэлла всего этого не знает. Она видит своих деток, одетых с иголочки в то, что она одобрила: школьная форма, воскресные наряды на службу, белые носочки, сверкающая обувь.
— Неприятностей в школе у меня не бывает, — ответила я.
Мне ужасно хочется рассказать ей, что мистер Робертс и миссис Эвери сегодня говорили обо мне как о чудо-девочке, но ничего до мамы я ей рассказывать не хочу.
Мама, мама, вернись к нам. Сколько она там будет готовить этот чай? Луэлла во все глаза осматривает нашу гостиную и обнюхивает каждый угол. Кивнув на постеры с Дэнни, она покачала головой.
— Твоя мама и Дэнни! И что она в нем нашла! Такой лохматый! Старый! Раз уж ей нравятся старики, то почему бы не влюбиться в Клиффа? Он так хорошо одевается, — сказала она. — И зачем столько плакатов? Купила бы красивых картинок на блошином рынке, стало бы уютней.
— А нам уютно и так, — ответила я, хотя они мне самой не нравятся. Но Луэлла мне нравится еще меньше. И все-таки я не удержалась и спросила: — А вы посмотрите на него внимательней, Луэлла. Как по-вашему, на кого он похож?
Я выпятила подбородок и склонила голову точно так же, как Дэнни.
Мне хочется, чтобы она хлопнула по толстой коленке и воскликнула:
