Но эта Доля не идет у меня из головы. Хорошо бы найти ее электронный адрес. Надо сказать ее маме, что я сдержала свое обещание и поговорила с отцом. Напишу-ка я Доле письмо. И не потому, что она, может быть, моя сестра. А потому, что я хочу, чтобы она была мне подругой.
Рано утром я вышла в сад, отчаянно надеясь, что, может быть, они вернулись. У ворот никого. И вдруг мне стало очень одиноко посреди огромного сада.
Я заглянула в гараж. Папиной машины до сих пор нет. Я обнимаю себя руками и слышу, как стучит сердце. Папа уехал, и это, наверное, моя вина.
Мама не спустилась к завтраку, но я знаю, что она дома. Заглянула к ней, но она крикнула, чтобы я ушла. Она с головой накрылась одеялом, по голосу слышно, что она все еще плачет.
Конфетка и Ас еще не знают, что папа уехал, но чувствуют: что-то не так.
Конфетка расхныкалась и отказалась от йогурта и банана, а когда Клаудия взялась ее причесывать, разрыдалась.
— Ай, больно! Пусть меня мамочка расчешет! Ненавижу косички! — заревела она, выпячивая нижнюю губу.
— Маме сегодня плохо, Конфетка. Стой! Ты же знаешь, что косички в школу обязательны, — изо всех сил старается Клаудия. — Ас, и тебе надо привести волосы в порядок. Они у тебя во все стороны торчат.
— Я Тигрмен и никогда-никогда-никогда не расчесываюсь!
Он схватил апельсиновый сок и, не глядя, опрокинул его на свою белую футболку.
— Ас! Опять мне тебя переодевать! — охнула Клаудия.
— Я Тигрмен, и я никогда-никогда-никогда не переодеваюсь. У меня нет одежды — у меня полоски! — заявил Ас. Он стянул с себя футболку, шорты и даже трусики и стал носиться вокруг стола голышом и рычать.
Клаудия чуть не плачет.
— Иди сюда, Тигрмен, — позвала его я. — Давай ты будешь мой маленький тигреночек, а я твой большой папа-тигр. Только ты должен меня слушаться, а не то я шлепну тебя своей огромной лапой.
Я поймала Аса, подняла его на руки и так фыркнула ему в живот, что он даже взвизгнул, хохоча.
Мы пошли в ванную, я смыла губкой сок, переодела его в чистое и устроила соревнование, кто громче рыкнет.
— Боже! Как вы расшумелись! Голова от вас болит! — воскликнула Маргарет, спускаясь по лестнице с завтраком на подносе. — С ума от этих детей сойдешь. Неудивительно, что ваша матушка в постели с мигренью. Стыдно, Солнце, вместо того чтобы в школу собираться, бесишься тут, будто тебе три года, и ребенка до истерики довела!
У меня аж в глазах защипало от обиды.
— Ну-ну, только без сырости, — успокоила Маргарет, проходя мимо.
Маргарет умеет обидеть. Из всех нас она любит только Конфетку, готовит ей сказочные тортики, делает шоколадное печенье и разрешает вылизать тарелку. Конфетка к ней вечно ластится: сядет рядом и давай рассказывать что-нибудь тошнотное: «Ах, Маргарет, я так тебя люблю! Ты самая лучшая на свете после моей мамы».
В итоге я отвела Конфетку в школу, а Клаудия потащила Аса в детский сад. Дети, увидев Конфетку, замахали ей и заулыбались, но она спряталась за мной и вцепилась в мою руку.
— Что такое? — с раздражением спросила я.
— Мама с папой снова поссорились, — пробормотала она.
— Да, знаю.
— Солнце… как ты думаешь, они разведутся?
У меня свело желудок. Лучше бы она этого не произносила.
— Ну конечно нет, Конфетка. Все мамы и папы ссорятся, — я попыталась сказать эти слова взрослым и уверенным голосом. — Даже не думай об этом.
— Папа вчера не вернулся. Я проснулась и пошла к маме и папе в комнату, а его там не было, — проныла Конфетка.
— Он, наверное, в клубе с друзьями засиделся, — предположила я. — Ты же знаешь, папа со своими друзьями-музыкантами как встретятся, так их и не дождешься.
Уговаривая Конфетку, я уговариваю себя. Но она все не улыбается и кусает губы. Причесана она криво, волосы растрепались (Клаудия не сильна в косичках), вокруг рта засохший апельсиновый сок. При этом она умудряется оставаться прехорошенькой.
— Иди сюда.
Я смочила слюной кусочек ткани и вытерла ей лицо.
— Уйди! — кричит она и вырывается, но как только я стерла следы сока, она снова ко мне прильнула. — Солнце, а если мама и папа разведутся…
— Я же сказала, что этого не будет.
— А все-таки… Что будет с нами? С кем мы останемся? С мамой или с папой?
— Они оба захотят забрать тебя, — ответила я. — Наверное, им придется разрезать тебя на две половинки.
Шутка вышла дурацкая, и Конфетка наморщила носик.
— Только не плачь! Я не то хотела сказать. Я неудачно пошутила. Конфетка, не волнуйся, они не разведутся, я тебе обещаю. И даже если это случится, то они по очереди будут общаться с нами. Например, неделю будем жить у мамы, а на выходные уезжать к папе. Как-то так.
— Но мы все равно будем жить дома, с Маргарет, Джоном, Клаудией и Асом? — спросила Конфетка.
— Ну конечно! — ответила я, и она успокоилась и побежала играть с друзьями.
Я плетусь длинным путем в свой класс. Звонок давно прозвенел, и я опоздала, но мне на это наплевать. Я думаю о папе, маме и о нашем доме. А еще я думаю о Городе-Гардеробе.
После занятий нас с Конфеткой забрал Джон (Аса после обеда забрала Клаудия). Джон, как обычно, дурачится по дороге, отпуская глупые шутки и веселя нас похрюкиванием. Конфетка хохочет, но на подъезде к дому она затихает и засовывает палец в рот. Папин «Ягуар» на месте. Я протираю глаза — действительно! Он вернулся, так что, может быть, все в порядке.
Мы вошли в дом: в холле цветы, в большой гостиной тоже. Запах лилий такой сильный, что у меня закружилась голова. Мама с папой рядом на большом кремовом диване, держатся за руки. Мама в обтягивающих белых брюках, белом кружевном топе с широким ремнем абрикосового цвета и золотистых босоножках на высоком каблуке. Папа весь в черном, на голове бандана абрикосового цвета, на пальцах три больших золотых кольца. Родители отлично смотрятся вместе и улыбаются, улыбаются, улыбаются, негромко отвечая на вопросы: у них одновременно берут интервью.
Я отступила назад, заметив фотографа, который ставит оборудование, но Конфетка тут же почувствовала себя в своей стихии.
— Папа! Мама! Я дома! — завизжала она, бросилась к ним со всех ног обниматься, не забывая про осторожность. Горе ей, если она, не дай бог, запачкает мамино белоснежное кружево или собьет набок папину бандану и все увидят его лысину. Мама и папа с любовью ей улыбаются, и она усаживается прямо между ними. Выглядит она ужасно забавно: школьное платьице в красно-белую клетку, один гольф спущен, в волосах развязавшиеся красные ленты. Папа засмеялся и дернул за косичку, мама покачала головой и поправила ей волосы и гольфы, — но во взгляде при этом было столько обожания!
— Какая милашка! — воскликнула журналистка. — По всей видимости, это Конфетка. А где ваша старшая?
Она оглядела комнату, и наконец ее холодно-голубые глаза остановились на мне, забившейся в угол.
— Подойди сюда, Солнце, дорогая, — позвала мама, протянув руки.
Сейчас велят обниматься и усаживаться между ними, хотя я слишком большая и неуклюжая.
— Семейный портрет! — воскликнула журналистка. — А где ваш маленький сынишка?
— Солнце, звездочка моя, сбегай разыщи Аса.
И «звездочка» бросилась разыскивать Аса. В игровой комнате с Клаудией его нет, на кухне у Маргарет тоже. Я заглянула в кабинет, но там только Роуз Мэй и Злючка. Роуз Мэй — папина директриса. Имя у нее цветочное, и говорит она всегда мягким полушепотом. И на вид она нежна, как цветок: пушистые светлые волосы, всегда воздушные блузки, много парфюма. Но характер у нее не сахар. Она единственный человек, который может приказать папе что-то сделать. При этом она никогда не кричит. Если Роуз Мэй злится, тон ее становится нежнее лепестка самой колючей розы. Папа с ней никогда не спорит и всегда делает то, что она говорит.
Злючка — это прозвище, на самом деле ее зовут просто Джейн Смит, но папа часто дразнил ее Злой Собакой, а потом сокращенно и ласково стал называть Злючкой. Она не против. Приходя к нам, она сообщает в домофон: «Гавгав, это я».
Злючка с папой знакомы очень давно, когда папа еще только начинал. Она была его фанаткой и моталась за ним с одного концерта на другой. Это она придумала организовать его фан-клуб и стала его управляющей. Злючка уже давно не фанатка, возраст не тот. К тому же она слишком хорошо знает папу, но, стоит ему задержать на ней взгляд, она тает. Злючка очень хорошая, но совсем некрасивая, зубы еще хуже моих, и мама не против, что она столько лет рядом с нами. Папа обращается с ней как с любимой собачкой, часто гладит по волосам и костлявым плечам. И еще он называет ее своей подружкой номер один.
— Привет, Солнце, — сказала Роуз Мэй. — Что случилось?
Но я уставилась на Злючку.
Может быть, она знает маму Доли?
— Я ищу Аса, — сказала я. — Его хочет увидеть эта журналистка.
