Особенно притихшими казались дети. Они жались к печке и даже всхлипывали. Играли тихо-тихо. Да и не мудрено. Все хорошее связывалось в их представлении с именем Сталина. В школе постоянно твердили, что он - лучший друг. Всего. Детей. Велосипедистов. Мелиораторов. В детских домах даже конфеты давали с присказками, что о конфетах позаботился дедушка Сталин...
В день его похорон мела легкая поземка. Анна только что вернулась от Жестева. У старика дело шло на лад.
Она только успела раздеться, как на крыльце послышался шум.
Хлопнула дверь, в комнату вошли Алексей и какой-то милицейский лейтенант. Анна вопросительно взглянула на мужа.
- Познакомься, - сказал он, запинаясь. - Товарищ Ха... Харламов!
Алексея слегка покачивало, но лейтенант как будто был трезв.
- Ты понимаешь, Аня... Ты понимаешь, какое событие... - Алексея покачивало. - Такое событие нельзя...
Он вдруг опустился на стул и заплакал.
Анна взглянула на лейтенанта.
- Вот приехал к вам, - несколько виновато объяснил тот. - Встретились вот в правлении...
- К нам?
- Не лично, а вообще. В эту местность. Для предотвращения возможных беспорядков.
Анна удивленно привстала.
- Каких беспорядков?
- Никаких беспорядков! - вмешался Алексей, утирая кулаком слезы. - Все будет в порядке! Нельзя в такой день. Но не продают даже портвейна. А товарищ Ха... Харламов... достал...
Анна молча указала гостю на репродуктор. По радио транслировали все происходящее в это время на Красной площади. Играл оркестр. Напыщенно звучал голос диктора. Снова оркестр. Многоголосый говор. Потом заговорили Маленков, Берия, Молотов...
Милицейский лейтенант упоенно смотрел в репродуктор. Анне стало не по себе.
Она понимала, что в похороны не до веселья, но ей почему-то не хотелось бы так хоронить близких людей.
XXIV
В один из последних дней марта Анна по пути на работу зашла к Жестевым. Возле этих стариков ей было как-то уютно-успокоительно, как говорила она самой себе с легкой усмешечкой.
В тот день с утра задул порывистый ветер, заморосил дождь, небо побурело, заволоклось тучами, ветер становился все холодней, а потом дождь сменился густым снегом, покрывшим все дороги, все дорожки и тропинки, ведшие в Мазилово.
- Раздевайтесь, - приветливо встретила ее Варвара Архиповна. - Сейчас позавтракаем, вареничками своего угощаю.
- Да я завтракала... - Анна подошла к Жестеву: - Что за книжка у вас, Егор Трифонович?
Жестев провел похудевшей рукой по книге, будто погладил открытые страницы.
- Учусь, Анна Андреевна. Учусь понимать жизнь.
Старик редко выражался высоким стилем.
- Что же это за учебник?
Жестев усмехнулся.
- "Война и мир", Анна Андреевна, только и всего. Перечитываю. - Он помолчал, но, должно быть, ему все-таки хотелось объяснить Анне свое обращение к Толстому. - Завертятся в голове всякие мысли - не разложить по полочкам. А тут точно на простор выйдешь. Он - о своем, а ты - о своем, но так это у него все умно, широко, своевольно, что и сам умнеешь, и в своих делах начинаешь разбираться как-то так... - Он несколько сконфуженно взглянул на Анну. - По-толстовски, что ли!
Она этого еще не знала. Еще не умела советоваться с великими книгами, но слова запали в нее, в нее всегда западало что-нибудь от Жестева.
- А что вас тревожит, Егор Трифонович? - заботливо спросила Анна. Может, послать за доктором!
- Все, Анна Андреевна... - Старик насупился и слегка постучал по книге. - Я вот с каким доктором советуюсь. А вы мне...
Он пытливо на нее посмотрел, точно ждал от нее какого-то особого понимания.
Но Анна не знала, что ответить.
Варвара Архиповна возилась у загнетки, подгребала из печки к чугунку жар, бросала в кипящую воду вареники.
Жестев поймал взгляд Анны.
- Да, вареники все так же едим, - неспешно произнес он. - Только надолго ли муки хватит? Аппетит хороший, да работаем не по аппетиту.
- Вот мы и ждем вас, - ласково ответила Анна. - Поможете, мы и приналяжем.
- Нет, - резко оборвал ее Жестев и еще раз повторил: - Нет.
Анна опять не поняла, старик чего-то недоговаривал.
- Написал я, в райком написал, - вдруг признался Егор Трифонович. Постарел, не тяну. Не гожусь.
- Ну что вы...
- Отучились жить своим умом, Анна Андреевна, и я в том числе. А теперь опять пришло время жить своим умом. Не подумайте, я не оправдываюсь и дураком себя не считаю. Но бывают обстоятельства сильнее нас.
Тут Варвара Архиповна позвала их завтракать.
- Что ж, пойдем, - миролюбиво согласился Жестев. - Вареники - штука добрая... - Он подцепил вилкой вареник, и вернулся к начатому разговору: Написал в райком, прошу освободить, хватит.
- Чего хватит?
- Всего. Послужил, хватит, не справиться мне теперь.
- Ну, это уж вы... Вас уважают в Мазилове.
- Уважить не важить. Уваженья я не потеряю, коли честно признаюсь, что ныне воз не по мне.
- Что-то я не вполне понимаю...
- Я и сам не все понимаю, потому и запросился в отставку. Отслужил свое, выполнял, что приказывали, а теперь...
Тут вмешалась Варвара Архиповна:
- А теперь не хочешь никому подчиняться?
Но Жестев не принял шутки.
- Ты, мать, не шути. Подчиняться - это легче всего. Теперь их время... - Он кивнул на Анну. - Эти не захотят подчиняться, а для этого не только голова нужна... Образование нужно. А у меня его... Я больше, как указывали, а теперь и самому указать надо. Что было? Один за всех на всю страну думал, а ныне коллективно придется решать...
Только тут начал доходить до Анны смысл его слов.
- Значит, на пенсию собрались?
- Значит, - подтвердил Жестев.
- Не отпустят, - возразила Анна.
- В самый раз, - не согласился Жестев. - Увидите. Ведь у нас кто шел в ход! Или "чего изволите?" или "поднажмите, ребята". Ну, насчет "поднажмите" это я могу. А теперь народ потребует - что и к чему?
Варвара Архиповна опять вмешалась:
- Вареники-то остывают!
Прямо пальцами Жестев взял щепоть соли.
- Ты бы сахарку.
- С солью привычнее.
Жестев многое не договаривал, лишь постепенно раскрывался он перед Анной и каждый раз наводил ее на новые необычные мысли.
Анна собралась было уходить, но кто-то зашаркал в сенях, постучал и, не ожидая отклика, потянул на себя дверь.
- Не помешаю?
Это был сам Тарабрин.
- Егор Трифонович... Товарищ Гончарова, оказывается, тоже тут...
- Не ждал я вас, Иван Степанович. Мать, спроворь...
- Нет, нет, - решительно отказался Тарабрин. - Не голоден. Извини меня, Егор Трифонович, знал о болезни, справлялся, а навестить не мог. Да и сегодня не приехал бы, не приди твое заявление...
Жестев не спеша пошел навстречу гостю.
Тарабрин пожал всем руки, разделся, улыбнулся Анне.
- А вы как хозяйничаете?
Анна теперь уже не так смущалась Тарабрина.
- Да понемножечку...
Она поднялась.
- Не торопись, Анна Андреевна, - остановил ее Жестев. - Разговор коснется и вас.
Тарабрин вопросительно поглядел на Жестева, но ничего не сказал.
- Сидите, сидите, - согласился он. - Пожалуй, Поспелова зря не прихватил. Я ведь заглянул в правление. Он набивался, да я остановил, хотел сначала с тобой...
- И правильно, - одобрил Жестев. - Анна Андреевна другой коленкор.
- Ну, как знаешь, как знаешь, - опять согласился Тарабрин. - Тебе виднее. - Он сложил на коленях руки и сразу перешел к делу. - Получили мы твое заявление, понимаем, сочувствуем, но с работы - нет, не отпустим. Для секретаря парторганизации нет у вас сейчас подходящего человека. Подлечиться - дело другое, путевку в санаторий для тебя запросили. Но от руководства нет, не освободим. Не обойдемся.
Тарабрин говорил громко, властно, категорично, но на Жестева его слова, по-видимому, не произвели особого впечатления.
- Обойдетесь.
- Позволь райкому судить.
- Без Сталина обойдутся!
- Что? Что? - Что-то в тоне Жестева озадачило Тарабрина, он подался вперед и как бы заново начал вглядываться в Жестева. - Что ты хочешь этим сказать?
- Да не больше того, что сказал, - успокоительно произнес Жестев. - Не поеду я в санаторий. За хлопоты, конечно, спасибо, но не хочу из дому, и без старухи своей тоже не хочу. Дома я лучше окрепну, поверьте. А вот в руководители уже не гожусь. Я ведь, Иван Степанович, понимаю, что теперь предстоит. Не снести мне эту ношу, не по плечу.
- Подожди, подожди, что ты сказал про Сталина? - оборвал Тарабрин. При чем тут Сталин? Я не вижу связи...
- Очень даже при чем, - все так же спокойно и с какой-то внутреннею улыбкой ответил Жестев. - Сами о нем еще не раз заговорите. А мне по-стариковски...
Придраться было не к чему, но слова Жестева не лезли ни в какие привычные каноны и насторожили Тарабрина. Он даже перешел с панибратского "ты" на более официальное "вы".
- Что вы все-таки хотите этим сказать?
- Да лишь то, Иван Степанович, что всем нам придется теперь измениться...
- То есть как измениться?
- Поумнеть, Иван Степанович!
