великого человека, а не опыт человека-материала, который ему лично нигде не пригодится, но который послужит для других.
Я почувствовал нарастающее отчаяние. Я встал на краю крыши. Бросил вниз бычок. Как маленькая падающая звезда, сигарета пролетела сквозь тьму и при ударе об асфальт погибла, разбрызгав в стороны еле видные искорки. В голове была абсолютная вата, ничего нельзя было разобрать. Я не решился. В очередной раз не решился.
Я пришел домой, разделся и упал на кровать, мгновенно проваливаясь в беспокойные жуткие сны.
Глава пятая
Я слышу всего два дыхания: свое и ноутбука. Тусклый желтовато-оранжевый свет от экрана бил мне в лицо. Даже со включенным «ночным режимом» усталым воспаленным глазам все равно было как-то не по себе: им хотелось скорее закрыться и отдохнуть. Я отвернулся, окинув взглядом сумеречную комнату, после чего вновь вернулся к бесцельному просматриванию тем на форуме. Никто ничего не пишет. Пришлось в очередной раз перечитывать старые посты. Странно, почему эти непонятные люди смеются над ними, а я нет? Даже не улыбаюсь. Видео, воспроизведенное в режиме «картинка в картинке», показывало серые кирпичные дома. Возможно, они даже из моего города. Зашел в «VK». Ни одного нового сообщения. Я уперся локтем в стол, а голову положил на ладонь сверху. Перевел взгляд в окно. Черными квадратами стекол, точно глазами, на меня смотрело сонное царство соседнего дома. В наушниках с этого же видео играла музыка, нагоняющая страшную тоску. Будто бы закончился какой-то жизненный этап; и закончился не лучшим образом. Будто бы ты идешь по улицам, которые только что наполняли смех и радость, а теперь они уничтожены войной и молчаливо и одиноко задыхаются в унынии, отчаянии и безысходности. Будто весь город опустошен. Будто солнце, только что заливавшее своими теплыми лучами город, перекрыто серыми облаками. И кажется, что солнце – не больше чем сон. Будто с неба медленно идет снег вперемешку с дождем. Будто кто-то не дошел до дома и упал в эту грязную слякоть. А снег все идет и идет…
Несколько прошедших дней слились в моей голове в сплошное полотно ужаса, вызывавшее одну лишь меланхолию. Мне было до того плохо, что даже пять выкуренных сигарет не смогли вернуть мне равнодушное спокойствие. А успокоительное я уже сегодня принимал. Выпью еще одну таблетку – повторится то, что было около могилы Димы… Поэтому я решил сходить в аптеку и купить таблетки, которые пару лет назад мне выписывал психиатр. Не знаю, можно ли все это мешать, но, честно говоря, мне было плевать. Меня всякий раз передергивает от воспоминаний о том, как мать затащила меня к этому коновалу. Как я после его сеансов еще больше не сошел с ума – загадка.
Суббота. Улицы укутаны тьмой. Молчали переулки, дома. Только трансформаторная будка о чем-то монотонно причитала. Холодный ветер качал нищие кроны деревьев. Вдали желтым мигал сигнал светофора и медленно, поблескивая оранжевым маячком, двигалась уборочная машина. Зеленая вывеска неоновыми волнами заливала слякотный асфальт. Я поднялся по скользкой лестнице, потянул на себя тяжеловатую дверь. Сверху раздался приветственный звон колокольчиков.
– Простите, без рецепта я не могу продать вам это лекарство, – точно ножом полоснули мне по сердцу.
– Без рецепта продать не могу, – звоном отдавалось в ушах.
В голове снова какая-то вата. Одной моей части было плевать, другая неистово злилась, третья хотела биться в истерике и плакать, четвертая хотела застрелиться прямо здесь же.
– Молодой человек, не задерживайте очередь, – приглушенно, точно с глубин Марианской впадины, послышалось с какой-то неопределенной стороны.
Я развернулся и зашагал прочь. Перед глазами все как в тумане. Всего четыре шага до двери. Всего несколько секунд. Но мне показалось, что прошла вечность. Первый шаг – как будто шаг с крыши; отчаяние, от которого можно укрыться только покрывалом смерти; второй – удар, как будто меня резко кто-то одернул, пытаясь остановить; я начал успокаиваться; третий – как будто неожиданная злость на все эти аптекарские проволочки; четвертый – настоящая ярость. Мне кажется, я даже шарахнул по прилавку, отчего на пол посыпались коробочки с препаратами. Дверь открылась с неистовой силой, готовая слететь с петель. В лицо ударил холодный ветер, быстро меня осадивший. Перед глазами молчаливо стоящие деревья и далекие огни пешеходных переходов. Я резко обернулся и увидел девушку, уставившуюся на меня. Она потирала плечо. Я в одно мгновение очнулся, точно на меня плеснули ведро воды. В ее лице и грусть, и сочувствие, и злость. Дверь закрылась перед моим носом, спрятав всех посетителей. Я хотел поднять руку, но не мог. Я с минуту тупо смотрел на дверное стекло, заклеенное фольгой. Затем развернулся и поплелся куда-то в неизвестность.
Я обнаружил себя сидящим на скамейке. В онемевшей от холода руке тлела сигарета; от нее тонкой струйкой поднимался синеватый дымок, растворяясь где-то в желтом свете фонаря. Я смотрел на озеро, покрытое манной кашей снега. В его центре обнимались два безмолвных силуэта. С неба медленно спускались снежинки.
Из раздумий меня вывел чей-то голос. Я не различал слов. Прислушался к его звучанию. Он точно женский. Повернулся и округлил от изумления глаза. Это была она. В одно мгновение картина с кладбища и с аптеки. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я – потому что не знал, что сказать. Она – видимо, ожидала на что-то ответа.
– Что с тобой? – спросила она.
– Все хорошо.
– Я так не думаю.
Я посмотрел на нее. Она с таким странным выражением лица, какого я еще никогда не видел по отношению к себе, смотрела на меня, что я даже изумился. Брови свелись к переносице, глаза чуть сужены, а уголки рта чуть опущены. В лице ее читалось не просто печаль, а самое настоящие сочувствие. Надежда кольнула сердце, заставив его подпрыгнуть и замереть в ожидании.
– Нет, все нормально. – Только сейчас я заметил, что она всякий раз морщилась, когда клуб дыма устремлялся в ее сторону. Я швырнул бычок в урну, стоявшую рядом со скамейкой. – Прости.
Я снова отвел взгляд куда-то вперед. Я не мог смотреть в ее прекрасные глаза. Просто не мог.
– Знаешь, когда ты так развернулся и пошел, меня как будто по живому резануло. Я поняла, что тебя нельзя таким оставлять.
– Мне это очень льстит, но я привык. Меня всю жизнь в таком состоянии оставляли. А если и не оставляли, то мучали вопросами, отчего мне становилось еще хуже…
– Может все-таки скажешь, что произошло?
Я молчал. Скорее из-за злости
