Отсмеявшись, Данил достал пиво из холодильника, и они с Ниной вместе досмотрели сериал про убийства – шестнадцать серий подряд. С Миланой, конечно, так бы не получилось.
– Хорошая ты, Нина, – сказал Данил.
– Хочешь, поговорим? – Она всегда так спрашивает: хочет он или не хочет.
А он хочет, но стесняется. Что ж теперь? Одно дело самому что-то спрашивать, другое – довериться. Так что он выдавливал из себя:
– Ну давай.
– Расскажи мне что-нибудь.
– Что?
Этот вопрос всегда ставил его в тупик. «Что-нибудь» – это что вообще? Как сказала бы Анаис, что конкретно?
– О чем ты сейчас думаешь, например?
Данил подумал, что это похоже на исповедь: как будто отец снова его притащил, как в детстве, в районную церковь и надо зайти в каморку и исповедаться. Он до сих пор не понимает, какой в этом смысл: заходишь, чего-то докладываешь стене в исповедальне, сквозь прорези с одной стороны падает солнечный свет, и в этих лучах метелью резвится пыль. Данил подставлял ладонь, смотрел, как пыль затихает. В «стену» он никогда не смотрел. Лишь мельком оглядывал очертания – святой отец или его сын? – оба они держали приход Госрелигии. И потом только в пол. Или на солнечные лучи, когда они были.
Он старался не врать, просто недоговаривал. Про Анаис, на которую он передернул, говорить не стал, но это уже позже, а про девочку из спортзала рассказывал. Ему было двенадцать, а девочка эта чуть старше, насколько он мог судить. Они с тренером бегали, а девчонки со своей спортивной теткой делали растяжку. И Данил с ужасом ждал конца занятий, глядя, как эта тетка ненормальная орет: «Растягивайся, растягивайся!» – и давит на спину девчонке, а у той ноги разъезжаются в разные стороны и слезы из глаз. «Шпагат – основа гимнастики!» – настаивала тетка, а Данил думал, что у девчонки там все порвалось. Что конкретно, он и не знал тогда, ну что-то, в общем, к чему ноги приделаны. Вечером он впервые молился не рэпом, а чтобы ноги у девчонки не отвалились. Но на следующем занятии все повторялось снова.
Отец Отец сказал, что Данил очень добрый и здорово, что молится не о себе, но, в принципе, сказал он, шпагат – это нормально и не страшно, так что не стоило ему переживать. Отец Сын (через неделю) просто сказал «это хорошо, не грех», и Данил как-то успокоился, но к шпагатам все равно испытывал неприязнь.
– Я думаю о том, что давно никому не рассказывал честно, о чем я думаю, – помолчав, признался Данил.
– Так расскажи мне.
Нинка любила спрашивать. Особенно сейчас. Данил знал, что рассказывать ей ничего нельзя, сразу доложит, но все равно отвечал. Она ему нравилась, да и не было у него никаких секретов.
Сапоги Георгия Ивановича
Георгий Иванович проснулся до будильника. Теперь это с ним каждое утро. Как будто времени оставалось мало и природа ему подкидывала. Он отбросил клетчатый плед, спустил ноги, нашарил тапки. Все это давалось теперь с усилием; он вспомнил, как раньше штангу тягал – с таким же внутренним сопротивлением. Георгий Иванович распахнул тяжелые занавески – пыль взметнулась вверх, неприятно щипала нос, в комнату ворвался яркий весенний свет. Глаза резануло.
– Кыш, кыш! – Георгий Иванович согнал рукой зазевавшихся на подоконнике голубей. – Опять обосрали все, гадины.
– Доброе утро, Георгий Иванович! – как прапорщик, заорала Нина, среагировав на свет. – Как спалось?
– Шикарно спалось, шикарно, тебе и не снилось, – бросил ей злобно Георгий Иванович, отмахиваясь, как от голубей, и пошел в ванную совершать свой ежедневный ритуал: зубы, полоскание горла, поиск чистых носков на батарее, затем – зарядка.
– Включаю вам свежие новости! – орала Нина из комнаты.
– Юродивая, – пробормотал Георгий Иванович с щеткой во рту. – Ей-богу.
После ванной и зарядки – кухня. Яичница, крепкий чай, бутерброд с сыром. В холодильнике полный порядок, вчера приходил робот-доставщик: сосиски, картошка, карбонад, даже печенье принес с вареньем в середине – «Курабье», как в детстве. Роботов-доставщиков Георгий Иванович любил, они были как собаки – хотелось потрепать по загривку. Все четыре их колеса смешно стучали по лестничной клетке, когда они выезжали из лифта. Георгий Иванович слышал, сразу же выходил к двери. Нинка, по обыкновению, рапортовала: «Ваш заказ прибыл!» – но он уже отпирал замок и кричал ей: «Без тебя знаю, дура». А она ему: «Не надо так говорить, Георгий Иванович. Мне это обидно». Обидно ей. Как это раздражало Георгия Ивановича, кто бы знал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но жаловаться было некому. Точнее, поначалу он жаловался: писал в разные инстанции, чтобы забрали. Приходил парень в штатском, беседовал, спрашивал, какие, собственно, у него претензии? А Георгий Иванович говорил: пугает она меня. И раздражает. Чужой человек в доме. А парень ему: «Она не человек». Ну тем более. Если не человек. В общем, ничем не закончилось.
Нинка осталась. Да и не могло быть иначе. Пришлось привыкать. Как к серьге этой в ухе привык папуасской, так и к голосу в доме. Сейчас он с ней даже свыкся как-то. Иногда было лень за ручкой идти и блокнотом, он говорил ей: «Нина, запиши». Она записывала и на экран ему отправляла. Он потом все равно с экрана в блокнот переписывал, но в моменте было удобно.
Позднее осеннее солнце обманчиво било в окно. Георгий Иванович подумал, что надо пойти прогуляться. Парк за домом уже начал понемногу оживать, но грязные лужи чинили препятствия. Пришлось достать стремянку, снять тапки, чтобы не соскользнули, лезть на нее, открывать постанывающие дверцы антресолей, искать там эти чертовы резиновые сапоги. У него их две пары, одни Наташины. Георгий Иванович аккуратно вынул сначала синие с цветочком сбоку – рассмотрел, не потрескалась ли резина, протер пыль рукавом, вернул обратно. Потом свои черные вытянул из-под коробки с елочными игрушками, кинул вниз. Наташа бы, конечно, не одобрила: с подошв осыпалась весенняя грязь.
«Резиновые сапоги, – пробормотал себе под нос Георгий Иванович, слезая со стремянки. – В наличии».
Поднял их с пола и пошел в прихожую, все повторяя: резиновые сапоги, резиновые сапоги. Взял щетку, начал счищать прошлогодний песок – на коврик.
– Нинка, запиши! – крикнул через плечо.
– Записываю, Георгий Иванович.
– Сапоги резиновые. Ботинки зимние. Мокасины. Ботинки замшевые, для концерта. Кроссовки. Кеды. Лыжные ботинки. Брюки вельветовые. Брюки теплые. Джинсы. Штаны спортивные. Рубашка черная. Рубашка белая. Рубашка синяя. Жилет теплый. Свитер серый. Блейзер. Костюм приличный. Спортивный костюм – два. Галстук бежевый. Галстук синий. Телогрейка. Кофта спортивная. Куртка осенняя. Пуховик. Дождевик. Ветровка. Шапка с ушами. Шапка легкая. Кепка. Записала?
– Записала.
– Ну и молодец.
Без Наташи все в жизни было не так. Если не считать, что в жизни в принципе все теперь было не так. Иногда Георгий Иванович даже радовался, что она не дожила – до этих хеликсов, «Гошанов» и «Королевского мерина», до круглосуточной прослушки, до кремлинов, которые могли в любой момент вломиться в квартиру, до Изоляции, до госрелигиозных праздников, до суверенного интернета, до продовольственного кризиса 2030-х, когда вместо куриного филе пришлось жрать пироги с муравьями, до почерневшей от мусорных отходов Яузы, которую в наше время прозвали Колой, а настоящей колы-то в продаже не было уже много лет, молодежь и не пробовала.
Когда все это началось, около двадцати лет назад, Георгий Иванович был сравнительно молод, Наташа еще жива. Они тогда много спорили, Наташа говорила, что скоро все наладится, что не может же страна откатиться на сто лет назад, это абсурд, а Георгий Иванович горячо возражал, кричал даже, говорил, что все так и будет – так и даже хуже наверняка, потому что сейчас еще есть технологии. Георгий Иванович всю жизнь много ездил, в основном на соревнования, катался сам и возил своих лыжников – вся квартира заставлена кубками и подарками учеников, а в ящике с трусами и майками звенели медали – каждый раз, когда он его выдвигал. Постепенно поездок становилось все меньше, сборную то и дело снимали с соревнований, и стало ясно, что очень скоро все, на что он потратил жизнь, потеряет смысл. Надо было спасаться, но как же бросишь ребят? Пацаны его активно тренировались, верили в лучшее, а он постепенно начал учить их шахматам и шашкам, говорил, что спорт – это не только мышцы, надо еще и мозгами шевелить. Пацаны нехотя втягивались. Тех, у кого хорошо выходило, Георгий Иванович выталкивал из спорта на курсы программирования, которыми заведовала Анаис, поближе к кормушке. Он был из тех, кому нужно все или ничего, и, если не светили пацанам Олимпиада или хотя бы чемпионат Европы, не видел смысла в серьезной подготовке, главное – подготовить их к жизни. С Анаис он познакомился в РОНО, она представляла свою программу развития технологий в образовании, он свою – развития спорта. В перерыве встретились возле кулера и тарелки с подсохшими печеньками, она сразу ему понравилась: будучи опытным тренером, он увидел в ней упорство и целеустремленность, такие обычно побеждают, даже если базовых способностей маловато. Разговорились. Анаис сказала, что сейчас набирает тестовую группу ребят, рассказала про гранты, возможности. Георгий Иванович, сверившись со своей чуйкой, понял, что это шанс для его пацанов. Вот так и получилось, что кто-то начинал лыжником, а заканчивал в отделе нейроснов и алгоритмических экспериментов, как Данил, например. Но Данил был одним из многих.
