Я подал флаер в окошко под надписью «Касса», протянул сотню и две десятки. Кассирша дала мне билет. Мент на входе забрал его у меня и наколол на острый металлический штырь.
– Что в сумке? – спросил он. – Алкоголя нет никакого?
– Нет, ничего.
– Проходите.
Какая-то группа паковала на сцене свои инструменты. Играла фонограмма – готический рок. За столиками сидели с бутылками пива несколько девушек и парней. Из нашей фирмы не было никого, Светы тоже. Из будки, в которой, наверно, сидел звукореж, пахло марихуаной. На висящей на сцене картинке волосатый мужик бил по струнам «металлической» треугольной гитары. Над его головой была надпись «Всероссийская ассоциация рокеров».
Я подошел к стойке бара, спросил у носатого парня в черной майке «Р-клуб»:
– Пиво сколько стоит у вас?
– Тульское – пятьдесят.
– Налейте, пожалуйста.
Я взял пластиковый стакан с пивом, сел на стул у стены, почти рядом со сценой. В клуб зашли парни в «косухах», которых я видел в переходе на Тульской, с ними – три девушки. Они остановились у бара. Девушка в сером пальто, с прямыми светлыми волосами сказала:
– Да, это вопрос – как пройти мимо скинов и не получить от них.
На сцене играла хэви-метал группа «Double Divide». Вокалист тряс своей гривой и выламывался, схватившись за микрофонную стойку. Глядя на него, я вспомнил первые клипы «Бон Джови» на советском телевидении лет пятнадцать назад. У сцены прыгали «металлисты», рядом стояли их девушки. Остальные люди в клубе – человек двадцать пять – сидели за столиками и пили пиво в ожидании других групп.
Я зашел в туалет. Стены были разрисованы и обклеены флаерами. Я встал у писсуара и расстегнул штаны. В дверь заглянула девчонка-панкушка. Я посмотрел на нее. Она улыбнулась и отошла.
Вокалист «Стрелы» пробубнил в микрофон:
– А теперь – наша последняя вещь. Не расстраивайтесь, она будет короткая.
Музыканты вступили. К сцене приблизились два пьяных парня и девушка – я не видел, когда они вошли в клуб. Один из парней был высокого роста, в белой рубашке и расстегнутом пиджаке. Все трое начали танцевать – не слушая музыки, мимо ритма.
Парень в пиджаке подсадил приятеля, он забрался на сцену, обнял басиста и заорал в его микрофон:
– Пусть всегда будет солнце!
Из-за кулисы вышел охранник и столкнул парня вниз.
Песня закончилась. Вокалист сказал в микрофон:
– Большое спасибо всем тем, кто дослушал нас до конца. Мы были бы рады за это угостить всех вас водкой. Но только тогда, когда разбогатеем. А то пока…
Микрофон отключился. Заиграла «металлическая» фонограмма.
У входа стояли охранник и пьяные парни. Девушка куда-то исчезла.
– Валите лучше из клуба, пока не отпиздили, – сказал охранник.
Парень в пиджаке заорал:
– Я сейчас тебе покажу – отпиздить! Ты знаешь, где я работаю? В ФСБ. Тебе что, удостоверение показать? Все, пиздец тебе. Считай, что ты больше здесь не работаешь. У тебя семья есть? Все, считай, что семьи у тебя больше нет.
Парни вышли, хлопнула дверь.
Играл «Фастфуд». Я пил пятое пиво. У сцены прыгали, толкая друг друга плечами, трое пацанов не старше пятнадцати лет, с криво поставленными «ирокезами» на головах, и панкушка, которую я видел в мужском туалете. Один панк был в черной кофте с надписью на спине «Все государства – концлагеря».
Впереди меня по ступенькам «Р-клуба» спускались две девушки. Я не помнил, видел их в клубе или нет.
Я спросил:
– Девушки, а в какую вам сторону?
Язык заплетался. Они хохотнули.
Я пробормотал:
– Извините.
Вторник
У соседей сверху заплакал ребенок. Какая-то женщина попыталась его успокоить, потом стала орать на него. Я открыл глаза, посмотрел на окно. Оно начинало синеть. Я зажмурился, снова открыл глаза, поглядел на часы. 09:21. Если быстро одеться и побежать, опоздал бы на полчаса, может, на сорок минут. Но не было сил одеваться, бежать, садиться в автобус, спускаться по эскалатору. Хотелось заснуть и проспать целый день. Я повернулся лицом к ковру над диваном и закрыл глаза.
Рассвело. Я встал с дивана, сунул ноги в шлепанцы. Подошел к окну, отодвинул тюлевую занавеску. Над домами висело унылое серое небо. Дождя не было. В окне дома напротив тетка в халате что-то делала у плиты. С Коровинского шоссе на Ангарскую повернула коричневая «ГАЗель». Я поднял с пола джинсы и просунул ноги в штанины. Подошел к телефону, набрал номер офиса.
– Маша, привет, это Дима Макеев. Я сегодня себя плохо чувствую – голова сильно болит. Не смогу быть на работе.
– Хорошо, спасибо, что сообщили. Выздоравливайте!
У подъезда стояла старуха с пятого этажа с большой черной овчаркой на поводке. Я ненавидел всех собак в нашем доме за то, что они ссали в лифте. Увидев меня, собака дернула поводок в мою сторону, зарычала. Старуха оттащила ее.
Я вышел из магазина с «Балтикой-тройкой» в руке, сделал большой глоток. Перешел дорогу, повернул к пруду. На лужах блестела тонкая корочка льда.
На обложенном бетонными плитами берегу мужик в пятнистой военной куртке удил рыбу. В стеклянной полулитровой банке копошились опарыши. У берега плавала пачка от сигарет «Лиггет-Дукат». Я подошел к рыбаку, встал рядом, отпил пива.
Недалеко от нас тетка под пятьдесят сняла синий спортивный костюм, осталась в черном закрытом купальнике, зашла в воду.
– Она здесь все время купается, – сказал рыбак. – Даже зимой – прорубь делает специально. По системе профессора Иванова. И здоровается со всеми. Я иду, посмотрел на нее – она тут же: «Здравствуйте».
Я пошел вдоль пруда, на ходу допивая пиво. На другой стороне что-то кричал алкаш в темной куртке. Слов нельзя было разобрать. Навстречу мне шел дед в меховой зимней шапке, опираясь на трость. Он посмотрел на меня и сказал:
– Вам кричат, молодой человек. Слышите? Вас зовут. Вон – на том берегу.
Я спросил:
– Бутылка нужна? Сдадите. Она рубль стоит или больше. Точно не знаю.
– Нет, спасибо. Сами сдавайте.
– Как хотите.
Я бросил бутылку в сухую траву.
Часть четвертая
Суббота
Игорь взял со стола двухлитровую «бомбу» пива «Охота», отвинтил крышку, налил в два стакана. Мы сидели в комнате отдыха сауны, на деревянных скамьях, подложив под голые задницы полотенца. В «мокрой» парилке кого-то хлестали веником.
– Что, столица замучила, раз так часто стал приезжать? – спросил Игорь.
– Да нет, не замучила. Наоборот, привык уже там. В Москве – все нормально. Лучше, чем здесь… Просто захотелось приехать…
– Приехал – и ладно. Давай тогда выпьем знаешь, за что? За девушек, которые нам никогда не достанутся.
Мы чокнулись, слегка сплющив пластиковые стаканы.
Я отпил и спросил:
– А почему такой странный тост?
– Я дня два назад осознал, что некоторых девушек из своей школы до сих пор хочу трахнуть. В смысле, таких, какие они были тогда, а не таких, какие сейчас. Получается, что хочу я того, что мне никогда уже не достанется…
– Ладно, хватит. Что-то ты грузишь сегодня…
– Нет, послушай. Помню двоих – шли на класс меня старше. Я – в восьмом, а они были в девятом. Лариса и Оля. Всегда вместе ходили. Я вроде как с ними «дружил» – тырил дома из бара конфеты с ликером для них, в буфете коржики покупал, сигареты в киоске. Деньги на завтрак никогда не сдавал, все – на коржики и на сигареты.
– Ты что, в восьмом классе надеялся раскрутить их на секс?
– Пожалуй что да. Но так я это не формулировал. Вообще не формулировал. У меня были, скажем так, очень смутные планы. – Он улыбнулся, сделал глоток.
– И что потом?
– Ничего. Дружба закончилась. В начале десятого появился парень у Оли, потом – у Ларисы. Стало не до меня. Оля потом поступила в наш пед, на физмат. Про Ларису не знаю. Может, тоже – с ней за компанию. Работают сейчас в какой-нибудь в школе, обеим за тридцать, по двое детей…
Я допил свое пиво, поставил стакан на стол.
– Пошли погреемся, я здесь замерз.
В парилке под потолком светила тусклая лампа. На верхнем ярусе сидел полный мужик в вязаной шапке, весь поросший густыми черными волосами. По его животу и ногам стекал пот. Мы положили подставки и сели на средний ярус. Я сказал Игорю:
– Ну, ты меня удивил. Я не знал, что ты был такой озабоченный в восьмом классе…
– А ты разве не был?
– Не-а. Меня тогда больше музыка волновала, чем секс. Сидел дома и слушал кассеты – часами, приду из школы и слушаю. «Кино», «Аквариум», «ДДТ»…
– А у меня восьмой и девятый – самое было время… Все готов был отдать за секс и бухло. Ну, бухло еще иногда выпадало, а с сексом – полный пролет. Это уже в институте, скажем так, стало попроще… Смотри, как оно странно: в шестнадцать лет секс и бухло – это все. А сейчас – обычное дело. Рутина. Девальвация кайфа происходит, ты видишь? И что теперь остается? Ничего. Можно, конечно, заниматься самообманом, делать вид, что все – так, как надо.
