Бил, что дрожала роса.
И жизнь была так прекрасна
И вся чиста, как слеза.
И жар от бессонной ночи
Так звонко звенел в крови,
Как будто глядел я в очи
Пылающие твои…
А днем, в сияющем мраке,
Между машин и людей
Уныло бродили собаки…
И, схоронясь как злодей
В непроходимом овраге,
Умер мой соловей.
***
Здравствуй, рассветный мир,
Хрупкое марта утро,
Словно из перламутра
Искрящийся эфир.
Вечности чистый миг,
За ночь забывший мудро
Время, кроваво-мутно,
Бремя его вериг.
Здравствуй. И я готов
День начинать с тобою
В чистом поту трудов.
Розово-голубое
Утро чёрных годов —
Стяг мой, подъятый к бою.
Юрий Ключников ВЕЛИКОЕ ЧИСЛО
ВЕЛИКОЕ ЧИСЛО
Москва, Москва, не торопись прощаться
С отвергнутыми числами войны.
Ты вспомни, как шагали по брусчатке
Седьмого ноября твои сыны.
В те месяцы разгромной нашей смуты,
В те дни почти безвыходной тоски,
Воистину, в те страшные минуты
Мир, как дитя, припал к ногам Москвы.
О, как дышал над нивами, над рощами,
Над самым нашим ухом жаркий ад!
А ты, Москва, вела по Красной площади
Парадным строем молодых солдат.
Они надежду нам несли на лицах,
Печать ухода к ангелам в очах…
Не забывай, российская столица,
Свой самый грозный,
Самый звёздный час.
Когда сегодня маленькие черти,
Как тина, вяжут властное весло,
Не дай, Москва, в угоду буйной черни
Топтать твоё Великое Число.
Все остальные числа не пороча,
Держись за это, мужеством горя.
Мы дьяволу сломали позвоночник
Уже тогда, Седьмого Ноября.
СТИХИ В ЧЕСТЬ НОБЕЛЕВСКОГО
ЛАУРЕАТА ГРИГОРИЯ ПЕРЕЛЬМАНА
Тревогу телевиденье забило:
— Кошмарный бред, невероятный бренд!
Теракт в научном мире страшной силы!
Тротиловый его эквивалент,
пожалуй, больше бомбы водородной…
Подумать только — некий моветон
наградой пренебрёг международной,
и плюнул, о дикарь, на миллион!
А что? Нам по душе такие бренды,
в них видим очень перспективный знак.
Тем более, что были прецеденты:
и Лев Толстой, и Сартр, и Пастернак.
Когда под жирным монетарным зверем
бескровный разрывается снаряд,
мы радуемся, в будущее верим.
И сам Пуанкаре, наверно, рад,
что ребуса его не остаётся,
что Перельман загадку разрешил,
гуляя на просторах вологодских,
где русский хрен на доллар положил!
ТРАНССИБ
За вагонным окном
проводами расчерчены ели.
От Москвы до Сибири
по всей необъятной Руси
пряжу белую ткут
молчаливые наши метели,
и вдогонку вагонам
седая лошадка трусит.
Через ямы и кочки,
сквозь пошлость и бесов ужимки
Русь рысит, не спеша,
по раздольной дорожной петле.
Прикасаются нежно
февральского снега пушинки,
словно пальцы ребёнка,
к уставшей от грязи земле.
Наважденья уносятся
в тёплом берёзовом дыме.
Наглотались мы вдоволь
чужих и сластей, и страстей.
Проплывёт деревенька
в душе всколыхнёт и подымет
задремавшие корни
средь шумной листвы новостей.
Так судьба прочертила
славянскую нашу орбиту,
новизна в ней всегда
упирается в древний завет —
возвращаться из города
к сельским просторам забытым,
из колодцев бетонных
на снег выбираться, на свет…
МИРСКОЕ И БОЖЕСТВЕННОЕ
В газетах писали, что батюшка некий
в заботы о падшем душой человеке
настолько вошёл, что не спал по ночам
и стал прихожан каратэ обучать.
Былина дошла из какого-то края:
не в силах глядеть, как село умирает,
священник, у рясы рукав засучив,
возглавил колхоз, что почти опочил.
Мирское в Божественном… Вспомним давайте,
что муза служила аббату Вивальди,
что Павел Флоренский, советское зло
забыв, консультировал план ГОЭЛРО.
Я думаю, опиум этого рода
и Ленин приветствовал бы для народа.
Спаситель же нам заповедал давно,
что Авель и Абель сольются в одно.
КУВШИНКА
Как всплеск последний летнего тепла,
а может быть, как нежную ошибку,
судьба в мой пруд осенний занесла
случайно желтоглазую кувшинку.
Меня уже прихватывает лёд,
листва берёз в воде кружится палая,
заканчивают утки перелёт,
и вот она, как птица запоздалая.
Я камышами что-то ей шепчу,
зову на плёс, что издали синеет.
Она смеётся, наклонившись чуть:
— Я — выдумка твоя, я — Дульсинея.
— Но для чего тебе моя вода?
Зачем меня фантомами тревожить?
Что делать нам?
— Не знаю, никогда
об этом не задумывалась тоже.
Я глажу ей волной зелёный стан,
глазами провожаю птичью стаю,
грущу, что безнадёжно опоздал.
А, может быть, мы оба опоздали…
ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕВЦЕ
Я в юности его однажды слушал
и каюсь, каюсь, что не принимал
ни голоса, смутившего мне душу,
ни жестов рук, когда он их ломал,
как мне казалось, томно, по-кошачьи.
Иной эпохи маленький зверёк,
я вырос под рукою недрожащей,
что нас вела по лучшей из дорог.
А юнкера, мадам и негр лиловый,
ей подающий нежное манто,
в дороге этой, строгой и суровой
смотрелись как презренное не то.
Я позже разглядел в игре манерной
отважного пророка на коне
с мечом в руке.
И этот меч фанерный,
на вид смешной, ненужный, невоенный,
сердечность отвоёвывал стране.
Да так, что страшный вождь в расстрельном списке,
встречая отрицание своё,
вычёркивал фамилию "Вертинский":
— Пускай старик, как хочет, допоёт.
НОВЫЙ ЗАВЕТ
Пока в апреле лёд ломают реки
И к веткам возвращается листва,
Свидетельствую: в двадцать первом веке
Русь возродится с чистого листа.
Пока с деревьев опадают кроны
И Обь впадает в Обскую губу,
Свидетельствую: никакие джоны
Не затемнят Иванову судьбу.
Пока глаза поэта над стихами
Склоняются хоть где-то в тишине,
Свидетельствую: Божие дыханье
не сдует нас под ноги сатане.
