эти глаза... от этих глаз ее естество загоралось. Она хотела увидеть их ближе. Особенно в тот момент, когда пустота становилась теплом, и разум гас под ритмом чужих движений, от запаха чужой кожи.
…капитан посудины теперь держался осторожнее. Она застрелила тех моряков в первую вылазку. Прикончила на следующий день еще двоих, и лидер кочевников предпочел больше людьми не рисковать.
Вот только кому, как не Снежному Жнецу, знать про ограниченность любого автономного похода. Рано или поздно им придется вернуться на лед.
Где их будет ждать Поцелуй.
Вечером Акула, едва небо стало наливаться багровым цветом, выбрала место неподалеку от обрушенных стихией торосов, и принялась готовиться к ночи. На этот раз — значительно дотошнее, чем обычно. Про своего гостя она не забыла.
А когда среди ночи за пределами харьера громко взорвалась ее ловушка — стало ясно, что и тот про Акулу вспомнил.
Она нашла его в двадцати шагах от корабля. Раненного, пытающегося подняться, несмотря на оторванную ногу. Лед почернел от крови гостя. Пахло чем-то едким, чем-то более омерзительным, чем смесь энги и гнилья.
— Привет, малыш, — сказала Акула. Она целилась в безмолвно корчащегося гостя, вслушиваясь в окружающий мир. Ведь их тут, во льдах, могло быть несколько.
Человек замер. Поднял голову на ее голос. Лица не было видно, холодный свет плавал по его спутанным волосам, измазанным в крови.
— Что тебе надо, дорогой? Ты заблудился?
Она медленно, очень плавно заскользила в сторону, держа дистанцию до раненого.
— Сука, — ответил тот. — Грязная сука.
— У нас так не выйдет общения, милый, — чуть-чуть покачала головой она. Обошла одну из своих ловушек. Ноги ставила очень аккуратно, и все равно чуть не оступилась. Сердце на секунду прыгнуло к горлу. — Ты же хочешь поговорить.
— Сука... — сипло повторил раненый.
— Кто ты? Как нашел меня?
Он приподнялся на руках, задрал голову, чтобы видеть лицо Акулы. Косматый, с мокрой от черной крови бородой. Едкая жижа капала на лед.
— Хозяин придет. Теперь придет он, раз ты мешаешь.
Человек пополз к ней, выгнув шею так, чтобы не терять лицо Жнеца из виду. От пальцев, вонзающихся в лед, брызгала крошка. За спиной тарахтел двигатель харьера, но даже сквозь этот шум Акула слышала, как шкрябают о лед костяшки. Звук продирал естество.
— Прекрати, — сказала она. — Стой. Кто тебя послал?
Она попятилась, околдованная зрелищем. Руки чужака подтягивали застывшее тело, будто оказались двумя подледными чудищами, вселившимися в мертвеца. Шарили по льду в поисках неровности, взрезали плоть Пустыни, если неровностей не находили. Глаза человека не мигали, а кровь изо рта все капала.
Акула выстрелила ему в лоб.
А потом еще два раза прострелила незнакомцу голову, косясь на его руки. Страшась, что даже после этого они потянутся к ней.
Обошла ловушки, проверила их и вернулась к трупу. Постояла над ним несколько минут, чувствуя пульсацию боли в щеке, а затем вытащила из харьера топорик и отрубила мертвецу конечности.
Просто чтобы лучше спать.
Но даже после этого всю ночь ей снилось, как по льду вокруг ее корабля ползают две отсеченные руки и пальцы, стесанные о ледники, едва-едва постукивают по внешней обшивке харьера.
Наутро, перекусив и восполнив запасы энги, она очистила от снега окоченевший труп и несколько минут изучала убитого ею незнакомца. Черная кровь пахла едко, остро, тошнотворно.
Она покатала черную льдинку в перчатке, отбросила ее в сторону и сноровисто срезала с покойника одежду. Осмотрела белую, покрытую татуировками грудь с седыми волосами. Тело покрывали рисунки рыболовной Гильдии. Рыбак с черной кровью, вдали от шахт, трактов.
Грозивший ей хозяином.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Крошечная девочка, забившаяся глубоко в отмерзшую душу Акулы, увещевала плюнуть на все и забыть о корабле. Вернуться назад, к Братству. Привыкнуть к новому облику. Забыть о том, что ей довелось пережить этой и прошлой ночью.
— Эй, подруга, не тай на солнышке, — одернула она себя. — У нас еще много дел.
Она почему-то опять вспомнила о капитане фрета, опять испытала странное, сладкое волнение. Вернулась в харьер, закрыла шлюзы и села за штурвал. Ледоходик вибрировал, а Акула все думала о глазах безвестного капитана. Пожар внутри нее разгорался все сильнее, захватывал разум.
Она стянула парку, задумчиво коснулась груди. По телу пробежала дрожь.
— Да, подруга, тебе надо бы расслабиться.
Она откинулась на спинку, скользнула рукой себе в теплые штаны. Да, надо расслабиться. Обязательно надо.
Лаская себя, Акула представляла себе лицо капитана, представляла, как он закатывает глаза, когда кончает. Раз, другой. Но в тот момент, когда сама приблизилась к пику, в подсознании проявилась окровавленная борода ночного гостя.
По телу пошли волны оргазма, она содрогалась в кресле управления, видя перед собой мертвые глаза чернокрового. Погружаясь в бесконечность смерти, осознавая ее всецело, каждым дюймом кожи, каждой мурашкой. Взгляд покойника хранил в себе нечто высшее, нечто непознанное. Холодное и восхитительное.
Акула застонала, вцепилась руками в сидение, выпрямилась. По телу пробегали разряды, а она исподлобья смотрела на запотевшее стекло кабины и тяжело дышала, рана пульсировала тупой, но отчего-то приятной болью.
— Я заинтригована, малыш, — прошептала Акула и медленно, не отрывая пустого взгляда от стекла, облизала пальцы.
Ей показалось, что кто-то смотрит на нее из ночной темноты. Кто-то могущественный, ставший свидетелем ее тайны.
Хозяин.
Глава одиннадцатая «Три гвоздя и имена-имена-имена»
В чулане для допроса (название ему дал Три Гвоздя) было душно. Из-за машинного отделения за стеной. Каждого члена экипажа бывший дознаватель усаживал на стул, на котором в свое время умер фанатик Братства. Я сидел в углу, стараясь максимально укрыться в тени. Не для того, чтобы меня не заметили, а толькочтобы поменьше смотрели.
Но взгляды тех, кого вызывал Тройка, постоянно выдергивали меня из убежища. Разные то были взгляды. От любопытства до ненависти. Особенно ярко меня возненавидел Раск Реут, инструментарий из Провалов. От злости его кожа покрывалась неприятными мурашками. Но вслух этот коренастый, пропахший энгой и маслами мужчина про меня ничего не сказал. Старательно отвечал на все вопросы Трех Гвоздей, и ни разу не проявил неприязни ко мне. Когда допрос закончился, и он вышел, я пожаловался на его ненависть Тройке. Не для того, чтобы тот предпринял какие-либо действия. Просто чтобы не оставаться с этим чувством в одиночку.
— Друг мой, о том, что ты сделал с бедолагой Алехандором, который «Образина», знает вся команда. Чего ты ждешь от людей после этого? Любви? Какой-то недоросток может вскрыть твое потаенное и скрутить в клубок раньше, чем ты дотянешься до оружия. Я бы и сам тебя ненавидел, поверь, — заметил он.
Алехандором был тот солдат, которого я припечатал болью. Дурацкий был поступок.
Тройка размялся. Хрустнула спина.
— Боюсь, что наше предприятие окажется сложнее, чем изначально предполагалось, — сказал Три Гвоздя. — Пока все складывается чинно, но мне не дают покоя те ребята, что погибли во время стрельбы Жнеца. Я, друг мой, уже знаю, как много меняет случай. Не грызут ли шаркуны убийцу нашего шерифа?
Я пожал плечами. Эта мысль приходила в голову и мне.
— Вы такую кучу свежего навоза мне подложили. Дознаватель — это почти как эмпат, но только нас боятся меньше. Впрочем, друг мой, раз уж мы с тобой в одних санях, то это еще не самая плохая компания.
