— Что же ты стоишь?
— Осмелюсь доложить, когда я вернусь в часть, мне непременно предстоит допрос. Могу я рассказать о том, что со мною произошло, сержанту?
— Нет!
Он быстро набросал несколько строчек на листке бумаги и поставил печать.
— Возьмите.
— Спасибо, ваше превосходительство!
— Кругом марш!
Я глубоко перевел дыхание, когда мягкий свет утреннего солнца снова коснулся моего лица…
Я был на свободе! Господи, не дай только мне еще раз попасть сюда! Пусть я умру на свободе — в пустыне или в море, в холодных соленых волнах, пусть даже от желтой лихорадки (но, если можно выбирать, пусть все-таки под открытым небом и лучше бы в ясную погоду), но только бы не возвращаться сюда, где люди с ледяными глазами допрашивают вас в сумеречных комнатах, а потом отправляют назад в подземелье, лицом к стене…
Какой приятный, восхитительный звук: звяканье трамвая где-то неподалеку…
Часовые задержали меня в воротах и велели ждать прихода Потриена. Так им было приказано…
— Ну и влип же ты, — с сочувствием сказал Жювель, один из часовых.
— Поживем — увидим.
— У Потриена самого сегодня неважный денек. Рано утром приехала машина с несколькими офицерами и увезла его вместе с прачкой. Знаешь, той, которая будто бы живет с ним.
— Их увезли?
Я был несказанно удивлен. Что им могло понадобиться от старого доброго Потриена? И тем более от прачки!
— Еще и часа не прошло, как он вернулся. Усы у него малость обвисли. Похоже, были какие-то неприятности.
— Гм… Любопытно. Появился Потриен.
Мохнатые брови были нахмурены, выражение лица самое свирепое. Он тяжело дышал и пыхтел, словно тигр, готовящийся к прыжку. Потом сержант взревел так, что, казалось, вздрогнули стены форта.
— Где вы шатались, позор всей нашей армии?
— Осмелюсь доложить: был в городе по важному делу.
— Та-а-ак… Когда в один прекрасный день командующий гарнизоном приедет с проверкой и застанет здесь одного меня, он спросит: «Дорогой Потриен, а где же наш бравый оранский гарнизон?»… Отвечайте, рядовой, что я ему тогда скажу?
— Осмелюсь доложить, mon sergent, вы скажете: «У них дела в городе, но, по всей вероятности, они скоро вернутся!»
— Мерзавец! — Потриен схватился за саблю. Мгновенье казалось, что жизнь моя висит на волоске.
— Ты пойдешь под полевой суд! Самовольная отлучка, попытка дезертировать…
— Никак нет, mon sergent. Я подал ему листок.
«Согласно моему приказу рядовой № 45 сегодня утром находился в городе по делам службы.
Маркиз де Сюрен, губернатор.»
На мгновенье лицо Потриена стало лилово-синим. По-моему, ему серьезно угрожал апоплексический удар.
— Rompez… сукин сын… rompez, не то я тебя в куски изрублю!
Насколько я могу судить, этот день был далеко не самым светлым в жизни Потриена. Чуть позже он, увидев какого-то ординарца без ремня на гимнастерке, вкатил ему 30 суток без увольнительных, а одному из кавалеристов дал наряд вне очереди за жирное пятно на удилах лошади. Все это было несомненным признаком глубокой меланхолии, овладевшей Потриеном.
— Где ты был?
Рядом со мною стоял Альфонс.
— В городе. По служебным делам. Расскажу позже. Черт возьми, здесь разговор заводить было просто невозможно. Весь форт сейчас так и кишел людьми.
— Ты не видел тут толстого солдата?
То, что речь идет о Хопкинсе, объяснять не было необходимости.
Выяснилось, что Чурбан продолжал скрываться под видом санитара, целый день водя с собой Ламетра в качестве больного. Если кто-нибудь обращал на них внимание, он поспешно вел капитана в любой кабинет на обследование. Бедняге взяли уже кровь, просветили рентгеном, облучили кварцем и сделали прививки против тифа, холеры и желтой лихорадки. С ума сойти…
Мы пошли в столовую и выпили. Что еще оставалось делать? Вокруг нас все время со страшным шумом толпились представители самых разнообразных родов войск французской армии.
— Где ты был ночью? — спросил Альфонс.
— Погнался за Турецким Султаном.
…Группа пьяных солдат запела и перевернула стол. Дым, шум, хриплые команды, запах вина и пота заполнили столовую.
— Этой ночью стряслось много странных вещей… История с одной женщиной… Мне надо срочно рассказать тебе о ней.
Лицо Альфонса на мгновенье нахмурилось. Он показал глазами на соседний стол.
— Вон там сидит один тип. Ждет меня тоже из-за истории с одной женщиной.
Я поглядел в ту сторону. Невысокий, худой, бледный мужчина с сильно выступающими скулами. Его горящие темные глаза были прикованы к моему другу.
— Тебя ждет?
— Да. Хочет убить.
Он залпом осушил стакан вина.
— Истории с женщинами, — со странным выражением лица продолжал Альфонс. — Не приносят они счастья… И… А, все равно! Подожди меня здесь. Пойду, попробую найти толстяка и норвежца.
Он вышел.
Горящие глаза уставились на меня.
Не люблю людей, по любому поводу ищущих ссоры. В нашем мире все беды от таких задир. В конце концов я не выдержал этого непрерывно устремленного на меня взгляда и вежливо спросил:
— Чего уставился?
Невысокий мужчина встал и подошел к моему столу. Не сказал бы, что у него было дружелюбное выражение лица.
— Это вы мне?
— Глухой, может? — спросил я сочувственно.
— Говорите повежливее!
— Пошел к черту, — ответил я уклончиво.
В ту же секунду он закатил мне такую оплеуху, что я, переворачивая стол и стулья, грохнулся на пол, и на мгновенье все передо мной исчезло.
Можете спросить у кого угодно: в оплеухах я знаю толк. Но такая мне раньше и не снилась. Словно потолок рухнул на голову.
Удар публике понравился, многие зааплодировали, а служивший в легионе уже четвертый год боксер-профессионал с кучей судимостей заявил, что подобный удар видел только во время стокгольмской олимпиады. Получил его какой-то болельщик на трибуне от дежурного полицейского.
Когда я поднялся, он ударил было снова, но я отскочил в сторону и продемонстрировал свой прямой левой. Могу не стесняясь сказать, что мой удар левой пользуется уважением от Ледовитого до Индийского океана, а в Мельбурне еще и сегодня все знают Такамаку, выступавшего на ринге под кличкой «Дикий бык пампы», но после моего левого прямого он переделался в продавца открыток и сувениров.
Моего противника подняли с пола, протерли ему уксусом виски и сделали искусственное дыхание. Тем временем комнату наскоро привели в порядок.
Дело шло уже к вечеру, когда он открыл наконец глаза. Я знаю, как положено себя вести, и сразу подошел к нему.
— По-моему, теперь нам самое время познакомиться. Меня зовут Копыто.
— Очень… рад, — проговорил он настолько внятно, насколько позволяли его распухшие губы. — Сандро Мазеа…
— Португалец?
— Испанец…
Мы вышли из столовой. Шум вокруг стоял чертовский. Как раз формировался обоз.
— Рука у вас — будь здоров. До сих пор на левое ухо почти не слышу, — заметил я вежливо.
— Ерунда. Я немного ослабел — как-никак десять месяцев в Сахаре… Когда-то удар у меня и впрямь был приличный. Но ваш левый просто великолепен.
— Жаль, что вы успели немного уйти в сторону, — ответил я просто, — а то он вышел бы еще лучше…
Мы закурили. Воздух дрожал от резких выкриков свирепствующих унтер-офицеров. С верблюдов и мулов как раз снимали вьюки с боеприпасами.
— Что там у вас стряслось с моим другом? — спросил я.
— Я его убью…
— Боюсь, что так престо это не получится. Альфонс — один из самых опасных людей в мире, каких я только знаю.
— Что ж, может быть, я ударю его ножом в спину или зарежу во сне, но убью я его наверняка.
Он спокойно выпустил колечко дыма, словно размышляя, какой же все-таки из способов выбрать.
— А из-за чего все это?
— Он убил моего брата.
— Гм… случается… Альфонс — человек очень горячий… Кто-то заговорил в темноте рядом с нами, хотя ничьих шагов мы не слышали. Так бесшумно умеет ходить только Альфонс.
— Вы уже познакомились друг с другом? Зря, пожалуй. Мой новый знакомый быстро отошел. Альфонс смотрел ему вслед. Я бы не хотел, чтобы кто-то так смотрел вслед мне.
— Ты и впрямь убил его брата?
— Нет… Пошли, надо потолковать.
— Здесь… в крепости?
— Да. Я нашел подходящее место.
Он пошел вперед, а я последовал за ним.
— Этот парень сказал, что убьет тебя.
— Сложная история. Его погибший брат был моим лучшим другом.
— А он уверен, что это ты его убил.
— Неудивительно. Он был убит выстрелом из моего револьвера.
— Гм… Это и мне показалось бы подозрительным.
— Я никому еще никогда не рассказывал о своем прошлом, Копыто. Но я не хочу, чтобы, если этому сумасшедшему все же удастся прикончить меня, кто-нибудь стал рассказывать, будто все вышло из-за того, что Альфонс Ничейный застрелил из-за угла одного из своих друзей. Ты будешь молчать о том, что сейчас услышишь?
