Но Солнце не заканчивается фотосферой. Плотность вещества постепенно падает с расстоянием. А если включать в состав Солнца ионы и электроны, непрерывным потоком устремляющиеся в космос в виде солнечного ветра и являющиеся причиной полярных сияний на Земле и огненных хвостов у комет, то можно даже сказать, что Солнце не имеет границ и касается других звезд. Свечение этой короны окружает Луну во время солнечного затмения. Протуберанцы, столь мирные на фотопластинах, в действительности представляют собой электронную плазму, разогретую до температуры в миллионы градусов. Но эта плазма столь же разрежена, как и солнечный ветер, а значит, совершенно не опасна для солнечных кораблей. Между фотосферой и короной и находится хромосфера – «сфера цвета». Здесь Солнце наводит на световое излучение последний глянец, придает ему спектральную структуру, привычную для глаза землян. В хромосфере температура резко падает до каких-то нескольких тысяч градусов. Пульсации ячеек фотосферы вызывают в хромосфере гравитационную рябь, едва заметные колебания пространства-времени, распространяющиеся на многие миллионы миль. А заряженные частицы на гребне альфвеновских волн вырываются вовне в виде могучего ветра.
Именно в эту область и проникали солнечные корабли. В хромосфере магнитные поля Солнца играют роль реперов, а простые химические соединения крайне эфемерны. Поэтому, если выбрать верный диапазон, можно разглядеть, что происходит на огромных расстояниях. А посмотреть там есть на что.
Кеплер, похоже, оседлал своего любимого конька. В темной комнате, освещенной лишь мерцанием объемного экрана, седая шевелюра и усы ученого приобрели жутковатый красный оттенок. Доверительный голос тихо плыл в тишине, а тонкая деревянная указка ласково касалась то одного, то другого участков объемного изображения.
Кеплер упоенно повествовал о солнечном цикле, о чередовании периодов высокой и низкой солнечной активности, которые повторяются каждые одиннадцать лет. Магнитные поля «выпрыгивают» из Солнца, образуя в хромосфере сложные петли. Эти петли иногда можно обнаружить, наблюдая за темными нитями, что становится возможным, если выделить из солнечного спектра одну лишь линию водорода.
Эти нити обвивались вокруг силовых линий и светились, поскольку в них наводился электрический ток. При ближайшем рассмотрении они выглядели не столь перьеобразными, как первоначально показалось Джейкобу. Светлые и темные красные полоски сплетались друг с другом по всей длине дуги, образуя порой сложнейшие узоры, пока какой-нибудь стягивающийся узел не сжимался совсем и не разлетался во все стороны яркими каплями подобно кипящему на сковороде маслу.
Картина была поразительной красоты, но у Джейкоба от монохроматического света и напряженного вглядывания вскоре заболели глаза. Он отвел взгляд от экрана и принялся рассматривать стены. Два дня, минувшие с того момента, как Джеффри, попрощавшись, отправился к Солнцу, оказались для Джейкоба наполненными как радостными открытиями, так и разочарованиями. Можно было утверждать: время он провел не без пользы.
Накануне Джейкоб осматривал герметианские шахты. В огромной пещере, к северу от базы, его потрясли – дикой красотой гигантские слоистые эффузивные образования, покрытые пленкой чистого металла. Он с ужасом наблюдал, как машины, управляемые людьми, вгрызаются в прекрасные природные творения Меркурия. Он знал, что навсегда в его памяти останется это чувство изумления как красотой гигантских вулканических скульптур, так и дерзостью ничтожных существ, посмевших потревожить покой Меркурия ради обладания его богатствами. Полдня Джейкоб провел в обществе Хелен де Сильвы и получил от этого огромное удовольствие. В гостиной своей квартиры Хелен откупорила бутылку произведенного чужаками бренди, о стоимости которого Джейкобу страшно было подумать. Они вместе, не долго думая, распили его. Комендант базы, эта женщина, все больше нравилась ему своим острым умом и широтой взглядов, а старомодное женское кокетство попросту очаровало его. Они рассказали друг другу о своей работе, не касаясь, впрочем, по молчаливому соглашению, главной темы, словно приберегая ее для более подходящего момента. Джейкоб с воодушевлением рассказывал Хелен о Макой, о том, как ему удалось убедить молодую дельфиниху гипнозом, уговорами, но прежде всего любовью сосредоточиться на абстрактных мыслях, характерных для людей, а не на своей Мечте (или, скорее, в дополнение к ней). Он описал, как эта Мечта, в свою очередь, становилась все более и более понятной ему самому; как философия индейцев племени хопи и австралийских аборигенов помогли перевести этот совершенно чуждый людской цивилизации взгляд на мир в нечто относительно приемлемое для развитого разума. Хелен обладала даром слушать, и Джейкоб не мог остановиться. Когда же он закончил свой рассказ, ее лицо так и светилось искренней радостью за него и за его подопечную. А затем она сама рассказала ему о некой темной звезде, и от ее истории у Джейкоба по спине пробежал мороз. Она говорила о «Калипсо» так, словно этот корабль был для нее матерью, ребенком и любимым одновременно. «Калипсо» и экипаж корабля составляли мир Хелен в течение трех лет, а по возвращении на Землю они стали для нее связующим мостом с прошлым. Из тех, кого она оставила дома, отправляясь в свой первый полет, только самые юные дожили до возвращения «Калипсо». Но и они теперь были глубокими стариками. Когда Хелен предложили принять участие в проекте «Прыжок в Солнце», она согласилась не раздумывая. Научная ценность этой экспедиции и уникальная возможность приобрести опыт командования солнечным кораблем выглядели достаточно вескими причинами для такого решения. Но Джейкобу казалось, что дело тут совсем в другом.
Хотя Хелен и старалась не показывать этого, она, судя по всему, очень неодобрительно относилась к обеим крайностям, в которые обычно впадали вернувшиеся из дальних космических полетов: крайняя замкнутость или неудержимый гедонизм. Истинная суть ее натуры проглядывала за маской хладнокровного профессионала, с одной стороны, и игривой кокетки – с другой. Главной чертой Хелен оказалась детская застенчивость. Джейкоб решил для себя, что, пребывая на Меркурии, он должен узнать как можно больше об этой удивительной женщине.
Но пока с этим пришлось повременить. Доктор Кеплер устроил официальный банкет, положенный по регламенту. Как и следовало ожидать, Джейкоб весь вечер не имел ни малейшей возможности располагать собой. То и дело ему приходилось отвечать на вежливые и льстивые замечания. Но самое большое разочарование прошедших дней было связано с самим проектом «Прыжок в Солнце». Когда Джейкоб требовал разъяснений у Хелен, Куллы, Кеплера, у инженеров и техников, от него неизменно отмахивались:
– После совещания, мистер Демва!.. Тогда все станет более ясным…
Все, напротив, становилось более подозрительным.
Стопка полученных из Библиотеки документов по-прежнему лежала у него на столе. Если Джейкоб чувствовал себя в силах, то читал их по-нескольку часов подряд. При внимательном чтении ранее выученные отдельные куски всплывали у него в памяти как нечто до боли знакомое.
…Также остается неясным, почему принглы обладают бинокулярным зрением, поскольку ни один местный вид не имеет более одного глаза. Общепризнано, что те или иные изменения являются результатом генетического вмешательства со стороны пилов, хотя сами пилы не склонны отвечать на чьи-либо запросы, если они не исходят от официальных представителей институтов. Они признают, что превратили принглов из животных, обитавших на деревьях, в софонтов, способных передвигаться на задних конечностях и прислуживать пилам.
Необычная конструкция зубов принглов связана с их предыдущим, дософонтным, состоянием, когда пищей им служила высокопитательная кора деревьев. У многих растений на планете Прингл органом, распространяющим оплодотворенное семя, служила кора…
Так вот почему у Куллы такие странные зубы! Теперь прингловские давилки казались Джейкобу не такими отвратительными. Тот факт, что они изначально служили для растительной пищи, несколько успокаивал. Перечитывая заметку, Джейкоб с интересом отметил, сколь хорошо поработал над этим докладом филиал Библиотеки. Оригинал скорее всего был написан за сотни световых лет от Земли и наверняка задолго до Контакта Семантические дешифраторы, которые он видел в филиале в Ла-Пасе, явно преуспели в преобразовании чуждых слов и значений в разумные английские конструкции. А это было непросто.
Институт Библиотеки, потерпев неудачу при попытке сконструировать дешифраторы сразу после Контакта, обратился за помощью к людям. Мысль об этом была не лишена приятности. В.З. привыкли переводить понятия в пределах языков, находящихся в русле одной, общей для всех внеземных рас традиции. И никак поначалу не могли совладать с «изменчивой и неоднозначной» структурой человеческих языков. Чужаки стонали (или щебетали, или щелкали, или скрипели) от отчаяния по поводу того, до какой степени английский (особенно английский!) язык поражен беспорядком и хаосом. Они не уставали жаловаться на то, как тяжело в этом странном языке уловить хоть какой-нибудь смысл! Их гораздо больше устроил бы латинский, а еще больше – индоевропейский периода позднего неолита, с его строгой системой спряжений и склонений. Однако люди наотрез отказались сменить свой lingua franca в угоду Библиотеке (хотя и шкурники, и рубашечники начали изучать новый язык). А вместо того они послали своих лучших сыновей и дочерей на помощь незадачливым благодетелям.
