не на месте власть, видно, правит он во сне, ран ему не затянуть; а от домашних попугаев ее переняли дикие, а также крохотки волнистые попугайчики и сойки и целыми стаями разнесли за пределы его неизмеримого скорбного края, и по всем небесам родины слышался на закате единодушный глас стремительных крылатых туч, распевавших, мой любимый генерал, изо рта дерьмом несет, все законы не указ, нескончаемую песню, к которой все, даже попугаи, прибавляли новые строфы, чтобы облапошить службу госбезопасности, которая тщетно пыталась эту песню уловить, вооруженные до зубов военные патрули вламывались к людям во дворы и расстреливали мятежных попугаев прямо на жердочках, бросали целые связки живых попугаев на съедение псам, объявили осадное положение, силясь истребить вражескую песенку, чтобы скрыть известные абсолютно всем факты: это он, словно скрывающийся от правосудия, на закате черным ходом пробирается в президентский дворец, идет через кухни и растворяется за дымом коровьих лепешек в личных покоях до четырех часов пополудни завтрашнего дня, королева, каждый день в один и тот же час он приходил к Мануэле Санчес, нагруженный таким количеством необыкновенных подарков, что пришлось использовать соседние дома, снеся смежные стены, в результате чего скромная гостиная превратилась в громадный мрачный ангар, забитый бесчисленными часами всех эпох, разнообразными граммофонами, от самых примитивных, с цилиндром, до современных, с зеркальной диафрагмой мембраны, уймой швейных машинок, ручных, ножных, электрических, целые спальни отошли под гальванометры, гомеопатические аптечки, музыкальные шкатулки, аппараты оптических иллюзий, застекленные ящики с засушенными бабочками, азиатские гербарии, лаборатории физиотерапии и телесного здоровья, астрономические, ортопедические и прочие естественнонаучные приборы, а также целую вселенную кукол с секретными механизмами, придававшими им человеческие свойства, комнаты перестали быть комнатами, потому что никто туда не заходил даже подметать, и все вещи стояли там, где их поставили, и никто не хотел ничего о них знать, а меньше всех – Мануэла Санчес, она вообще ничего не желала знать о жизни с той черной субботы, когда на мою беду меня выбрали королевой, в тот день мой мир рухнул, ее бывшие поклонники поумирали один за другим – кого-то убили ненайденные преступники, кого-то сразили маловероятные болезни, – ее подруги исчезли без следа, ее, не выпуская из дома, перевезли куда-то в другой район, где жили одни незнакомцы, обрекли на одиночество, за всеми ее движениями, даже самыми потаенными, неусыпно следили, она попала в капкан судьбы и не могла набраться смелости, чтобы отказать, но не смела и сказать «да» омерзительному ухажеру, который преследовал ее своей престарелой любовью, пялился на нее в каком-то благоговейном изумлении, обмахиваясь белой шляпой и обливаясь потом, с видом настолько отсутствующим, что она задавалась вопросом, видит ли он ее на самом деле или ему чудится нечто призрачное, она замечала, что он плохо различает вещи, даже когда в комнате светло, пережевывает фруктовую воду, клюет носом в плетеном кресле, не выпуская стакана, когда от медного стрекотания цикад полумрак в комнате сгущается, всхрапывает, ваше превосходительство, что с вами, говорила она, и он заполошно вскидывался и бормотал, нет, королева, я не уснул, просто прикрыл глаза, не замечая, что она забрала у него из рук стакан, чтобы не выскользнул и не разбился, она старалась отвлекать его внимание тонкими уловками вплоть до того невероятного дня, когда он явился, захлебываясь новостью, сегодня я принес тебе самый дорогой подарок во вселенной, небесное чудо, оно случится нынче вечером, в одиннадцать ноль шесть, ради тебя одной, королева, чтобы ты полюбовалась, и говорил он о комете. То была очередная дата нашего разочарования, ведь давным-давно ходил, среди прочих, слух, будто часы его жизни подчинены не нормам обычного человеческого времени, а циклам кометы, будто ему суждено увидеть комету один раз, но не больше, что бы там ни предсказывали кичливые льстецы, так что мы, как дня рождения, ждали единственного за сто лет ноябрьского вечера, приготовили развеселую музыку, радостные колокола, праздничные фейерверки, и все это впервые за век – не для пущего его прославления, а чтобы скоротать время до одиннадцати металлических ударов, которые ровно в одиннадцать часов вечера положат конец его годам, и отпраздновать великое событие, которого он ждал на крыше дома Мануэлы Санчес, сидя между нею и ее матерью, глубоко дыша, чтобы незаметен был переполох его сердца под небом, полным дурных предзнаменований, впервые упиваясь ночным дыханием Мануэлы Санчес, ее остротой вне стен дома, ее свежим воздухом, он услышал где-то на горизонте барабаны, заклинающие надвигающуюся катастрофу, далекие стоны, гул, подобный гулу во чреве вулкана, – то был глас несметных скопищ, простершихся в ужасе перед неподвластным ему созданием, которое существовало до него и пребудет после, ощутил вес времени, на мгновение понял, какое несчастье – быть смертным, а потом увидел ее, вот она, сказал он, и это и вправду была она, он узнал ее, потому что видел раньше, когда она пролетала в другой конец вселенной, и она ничуть не изменилась, королева, скорбная огненная медуза, древнее самого мира, размером с небо, с каждой пядью пути возвращавшаяся на миллион лет к собственному началу, и они услышали шелест станиолевой бахромы, увидели ее безутешный лик, ее залитые слезами глаза, следы ядов, вмерзших в ее гриву, растрепанную космическими ветрами и оставляющую за собой шлейф искристой пыли из звездных отбросов и рассветов, увязших в смоляных лунах и пепельных кратерах океанов, которые исчезли прежде, чем началось земное время, вот она, королева, прошептал он, смотри хорошенько, в следующий раз мы увидим ее только через сто лет, и она в испуге перекрестилась, прекрасная, как никогда, в фосфорном отблеске кометы, на волосы ей оседала нежная взвесь звездных останков и небесных отложений, и вот тогда-то оно и случилось, мать моя Бендисьон Альварадо, случилось, что Мануэла Санчес увидела в небесах разверстую бездну вечности и, пытаясь ухватиться за жизнь, протянула руку в пустоту и единственную опору нашла в нежеланной руке с президентским перстнем, теплой и мягкой хищной руке, прожаренной на медленном огне власти. Мало кого тронуло библейское шествие огненной медузы, спугнувшей небесных оленей и засыпавшей родину искристой пылью звездных отбросов, но даже самые недоверчивые приготовились к великой кончине, которой предстояло разрушить основы христианства и заложить основы третьего завета, мы напрасно прождали до зари и стали расходиться по домам, устав больше от ожидания, чем от бодрствования, побрели по улицам, где только что отшумело веселье и утренние женщины сметали с тротуаров небесный мусор, оставленный кометой, но даже тогда мы отказывались верить, что ничего не произошло, наоборот, думали, будто стали жертвами очередного
