Он ухмыляется, и я смотрю на него, пораженная его милой улыбкой. Как она освещает его лицо. Какие у него ровные зубы, какие белые. У него действительно красиво очерченные губы.
Небольшая ямочка на подбородке под небольшой щетиной.
Хм.
Я хватаю ручку, чтобы занять руки, и несколько раз стучу ею по столу.
— А как насчет тебя? Над чем ты работаешь?
— Корректирую экзаменационные работы по французскому.
— По французскому? — Что?! — Корректируешь работы по французскому? Ты что, профессор? — дразню я.
Тихий смешок срывается с его губ.
— Я ассистент в классе по продвинутому французскому языку. — Он пожимает плечами, как будто ничего особенного.
— Подожди, что? — Разве не на продвинутых занятиях ты не говоришь на английском?
— Я ассистент в…
Я подняла руку, чтобы остановить его.
— Нет, нет, прекрасно расслышала в первый раз. Так ты достаточно свободно владеешь языком, чтобы исправить экзаменационные работы?
— Это мой второй язык; моя бабушка жила с нами, когда мы росли, и она старой закалки. Она из Луизианы, и креольский французский был ее родным языком.
— Значит, ты специализируешься на французском?
— Международное исследование. Это казалось естественным. — Он пожимает плечами.
— Поразительно. Международные исследования? Это… вау. Это неожиданно.
— Oui. — Он смеется, мои глаза следят за мышцами в его сильной шее. — Mai je suis fort en ce sujet.
Мои глаза расширяются, потому что, милый младенец Иисус, это было сексуально.
Что бы он ни сказал, Я хочу услышать больше.
Было жарко.
Я наклоняюсь.
— Что ты только что сказал?
— Ты сказала: «это неожиданно», а я сказал: «Да, но я хорош в этом».
Я сглатываю, отводя взгляд.
— Значит, в наших сообщениях ты использовал французский.
— Oui. Parfois je ne peux pas m'En empêcher. — Он смеется, кладет большие руки на стол и откидывается на спинку стула. Закидывает руки за голову.
Я слежу за его движениями, изучаю твердые линии груди под фиолетовой футболкой, гладкую бледную кожу бицепсов.
О Боже, Лорел, возьми себя в руки.
— Что ты только что сказал?
— Я сказал, что иногда ничего не могу с собой поделать. — Еще один приятный смех, и бабочки в моем животе просыпаются. — Это просто выходит наружу. Я не знаю, что делаю половину времени.
— Поразительно. В детстве ты говорил только по-французски?
Быстрый кивок, и его руки опускаются.
— Когда моя Нана жила с нами. Мы прекратили, когда она умерла несколько лет назад, как раз когда я пошел в старшие классы.
— Нана — это твоя?..
— Прости. Так я называл свою бабушку.
— Мне очень жаль, — каркаю я.
Его левое плечо поднимается.
— Она была старой.
— Да, но все же. Мои бабушка и дедушка были из Польши, и я никогда не слышала, чтобы они говорили по-польски, только «gesundheit», когда мы чихали.
Ретт морщит лоб, в замешательстве.
Это ведь «Будь здорова» по-немецки.
Я вздыхаю.
— Я знаю.
Ретт смеется низким, глубоким, сочным смехом, склонив голову и улыбаясь, не глядя мне в глаза. Прикусывает и проводит зубами по нижней губе. Вперед. Назад.
Я отвожу взгляд и краснею.
— Так. — Я открываю новый файл на компьютере, чтобы казаться занятой, и бросаю беглый взгляд на экран ноутбука. — Борец, да?
— Всю мою жизнь.
Очевидно. Он по-прежнему держит руки за головой, так что мои глаза пробегают по линиям его тела, вниз по его загорелым рукам и туловищу — результат жизни, проведенной в спорте.
У него действительно потрясающие руки.
— Лорел?
Я возвращаю свое внимание.
— Что?
— Я спросил, смотрела ли ты когда-нибудь борьбу.
— Э, нет. — Пока нет. Я делаю мысленную пометку погуглить ее позже. — Тебе нравится?
Ретт скромно пожимает плечами.
— Я хорош в этом.
Он опять врет. Они не набирают юниоров в колледже и не крадут их из других университетов первого дивизиона, если они просто хороши.
— Держу пари, ты не просто хорош. Держу пари, ты феноменален. — Я наклоняюсь вперед, наблюдая, как его глаза скользят по вырезу моей рубашки с глубоким V — образным вырезом, а затем летят к моему лицу. Я лукаво улыбаюсь. — Как ты относишься к тем маленьким спидо (прим.: специальный облегающий плавательный костюм спасателей), которые они заставляют тебя носить?
На этот раз, когда Ретт смеется, он откидывает назад шею и его кадык движется от этого. Сегодня он не побрился; жесткая щетина, покрывающая его шею, делает его грубым и немного неряшливым, как будто он скатился с кровати и ему было все равно.
А волосы? Они волнистые и выглядят так, будто он их расчесывал. Густые и шелковистые, даже если немного длинноватые, просто умоляют, чтобы пара рук пробежалась по ним.
— Эти спидо называются синглетами.
— Я знаю, но это забавно — дразнить тебя.
Румянец Ретта глубокий, ярко-красный, от воротничка рубашки до самых кончиков ушей.
— Вопрос на миллион долларов: нехватка материала когда-нибудь причиняла тебе неудобства?
Он снова смеется.
— Нет. Я к этому привык.
— Никогда?
— Нет.
— А ткань когда-нибудь… застревает там, где не должна?
Парень хрипит, удивленный моим неуместным вопросом, кашляет в локоть, хихикает.
— Иногда.
— Ретт? — Я говорю это тихо, меняя тему.
— Да?
— Я знаю, что это не мое дело, тем более что мы только начинаем узнавать друг друга, но ты знаешь… — делаю глубокий вдох. — Ты ведь знаешь, что твои друзья идиоты, да?
Это последнее, что он ожидает от меня услышать.
— Да, я знаю.
— Я повидала в жизни настоящих засранцев, но эти парни получили главный приз. Что за кучка придурков?
— Я мало что могу сделать. Застрял здесь на следующие два года.
— Застрял?
— Да. Пути назад нет.
— Точно — ты перевелся из Луизианы.
— Верно, и мои родители были очень злы из-за этого, так что нет, никакого перевода обратно. — Он ковыряет лист белой тетради на столе.
— И ты живешь с этими парнями? С командой «поесть и смыться»?
— Да, с двумя из них.
Моя улыбка печальна.
— Ты кажешься приличным парнем. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались как с дерьмом.
Он кривится.
— Я знаю. Поверь мне, я знаю.
— Ты можешь рассказать мне обо всех этих издевательствах?
Ретт скрещивает руки на груди, бицепсы напрягаются под рукавами рубашки, ткань натягивается на широкой груди.
Мило.
— Наверное. — Он тяжело вздыхает, но сдается. — Очевидно, что я новичок в команде, верно? Некоторые из них называют меня «Новичком» с первого дня, что сводит меня с ума. Мои соседи по комнате терпеть не могут мою фамилию.
— Которая…
— Рабидо.
— Рабидо, — повторяю я. Ра — би — до.
Ретт Рабидо. Я прокручиваю это имя в голове, романтизируя его.
Реально довольно сексуально.
Так по-французски.
— А как насчет тебя? Как твоя фамилия?
— Бишоп.
— Лорел Бишоп — Это слетает с его языка медленно, тихо, как будто Ретт говорит это себе, а не мне. Я вижу, как это крутится у него в голове, вижу, как он это пробует.
— Oui, — шепчу я.
Его глаза морщатся в уголках, когда я произношу единственное французское слово, которое запомнила за все эти годы, его темно — шоколадная радужка смягчается, когда мы смотрим друг на друга через стол в библиотеке.
Эти проникновенные глаза Ретта находят мой грязный пучок на голове, летят к линии роста волос. Бровям. Губам.
Я улыбаюсь.
Он откашливается.
— Мы можем поговорить об «поел и свалил»? Ты знаешь, что я была там с моим другом Донованом. — Осторожно уклоняюсь, зная, что спрашивать невежливо. — Сколько тебе это стоило?
— Четыреста баксов.
— Что?! — Я вскакиваю со своего места и возмущенно кричу в библиотеке. — Четыреста? Ты издеваешься надо мной? Прости, я не должна ругаться, но ты что, издеваешься надо мной? Это ужасно!
