Вот как он им надоел.
После этого Каскад действительно отправился в сортир и сел там, потому что светильник в одной из кабинок горел всю ночь.
Было где-то около часа ночи.
— Слушай, Фердинанд, у тебя ничего нет почитать?
Я поискал в комнате санитарок. Я знал, что они хранили книжки в коробке из-под шляпы. Нашлись Занимательные картинки[29]. Там лежали целые подшивки. Каскад забрал все, ничего не оставил. Он стал заядлым читателем, надо сказать.
— Прикрой дверь, — сказал я, — вдруг кто-нибудь придет...
Он закрывает дверь. Проходит час, второй. Он по-прежнему сидит там, закрывшись, я предпочитаю не вставать, опасаясь, что опять поднимутся вопли.
Наконец над крышей напротив начал потихоньку заниматься рассвет... той, что была украшена множеством цинковых кружев.
И вдруг какой-то голос заставляет всех буквально подскочить на месте, это был совсем не громкий, похожий на женский, что странно для жандарма, но одновременно чрезвычайно настойчивый и не терпящий возражений голос из коридора перед входом в палату Сен-Гонзеф:
— Здесь у вас находится рядовой Гонтран Каскад из 392-го полка инфантерии, не так ли?
— Он в сортире рядом с вами, жандарм, — громко выкрикнул в ответ артиллерист, лежавший по эту сторону дверей.
Хлопнула дверь.
Каскад вышел. Раздались звуки защелкивающихся наручников щёлк, щёлк.
Там был еще один легавый, который ждал в конце коридора.
Мы даже не успели толком увидеть Каскада, его лицо точнее. Было еще слишком темно.
Через четыре дня его расстреляли в военном городке под Пероном, куда на четырнадцать дней был направлен передохнуть его 418-ый пехотный полк.
***
Меня уже задолбали все эти придурки в палате с их ратными подвигами. С того самого момента, когда стало известно, что Каскад в итоге был расстрелян, их словно заклинило на россказнях о своем бесстрашии. Внезапно все вокруг стали героями. Они, можно сказать, искали себе оправдание за то, что так по-скотски с ним обошлись в его последние часы. Его же тогда обсирали. Прямо никто о нем не говорил, но это их преследовало, я прекрасно видел. Служивший в обозе Жибун, тот самый, кому приходилось менять штаны всякий раз, когда в полдень над нашей лачугой пролетал самолет, на все лады расписывал свое пустяковое ранение. Минимум три пулемета прошили очередями его задницу. Не отставал от него и Аб-лукум, конник арабской кавалерии с фурункулами, все проблемы которого сводились исключительно к его фистуле, а под настоящими пулями он вообще никогда не был, что не мешало ему утверждать, будто в Марокко он в одиночку взял штурмом целый лагерь туземцев, просто ослепив их фонариком и громко вопя. Они испугались, по его словам. И весь этот бред они начали генерировать именно из-за Каскада. Я думаю, что у многих из них на душе было довольно паршиво. И эти байки помогали им справляться с тяготами жизни. У меня, в отличие от них, имелись настоящая медаль и солидный приказ, но я все равно не чувствовал себя в безопасности. Тут за неделю с тобой столько всего происходит, на что обычно требуются месяцы. Нужно быть предельно внимательным и осторожным, если ты не хочешь, чтобы тебя расстреляли во время войны. Можете мне поверить.
Как бы то ни было, они мне завидовали. Хотя я ничего не выпячивал. Я надевал ее только перед выходом в город. Теперь, когда Каскада не стало, меня больше некому было поддержать, если у меня вдруг начинала кружиться голова. С другими доходягами я не особо закорешился. Слишком уж много у нас на хате развелось мудачья. Каждый в той или иной степени мнил себя героем, но все были жуткими лицемерами. Ни слова про Л’Эспинасс, а лазарета внизу для них будто и вовсе не существовало, одно только это уже о многом говорит. Если кто-то решил тебе что-нибудь отдать, значит, ему просто лень было тащиться на помойку. Болтают без умолку или в крайне тяжелом состоянии — все себе на уме. Даже их агонии нельзя было доверять. Я сам видел, как самые ушлые из них, стоило прийти Л’Эспинасс, начинали ломать комедию, изображая умирающих. Реально такое было. А уж эту шлюху я хорошо успел изучить, какое бы возвышенное неземное создание она из себя не строила, я достаточно насмотрелся, как она лапала наиболее беспомощных и ловила кайф от якобы полезных для здоровья зондирований, и в итоге пришел к выводу, что, возможно, она даже и правильно себя вела. Она, по крайней мере, знала, чего хочет, в отличие от остальных. Благодаря Л’Эспинасс с ее странностями, я и сам тоже стал чувствовать себя увереннее. Когда она вечером приходила, чтобы меня поцеловать, я с силой засовывал ей между десен свой язык. Я намеренно старался сделать ей больно. Я знал, насколько это чувствительно. Но я заметил, что ей это нравится, я же наблюдательный. И это значило, что она начинает ко мне привязываться. Однажды она мне процедила:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Фердинанд, я договорилась с руководством на площади. У вас серьезные проблемы с ухом, поэтому до начала заседания совета кавалерии, на котором будет решаться ваша дальнейшая судьба, вам позволили переселиться в небольшой домик в глубине нашего сада. Там уже поставили для вас кровать, вы сможете там лучше высыпаться, чем здесь. Никто вас не побеспокоит...
Надо было это слышать. Я сразу узнал свою малышку с ее коварством, изворотливостью и прочими не менее уникальными качествами. Только ей могло прийти в голову изолировать меня у себя в домике. Итак, я переезжаю. Уступаю место другому.
— Вы никогда меня больше не увидите, уроды. Скоро вы все вернетесь в траншеи. И я непременно схаваю вас на обед, когда вы станете удобрением и превратитесь в овощи на окрестных свекольных полях там внизу.
Мои слова их развеселили. На шутки они не обижались.
— Дерьма лучше у себя из жопы поешь, говноед, э, медаль только свою не потеряй в сортире, мудила.
Око за око, как говорится.
Я собираю вещи. Обхожу вокруг домика. Это было правильное решение. Место производило впечатление безопасного, находилось [именно] в глубине сада. Вполне себе изолированно. Ничего не скажешь. Жратву мне приносили. И я мог выходить, как она и сказала, с десяти до пяти.
Я иду по узким улочкам. Когда меня прихватывает, незаметно блюю под арками. Линия фронта, похоже, проходила теперь в сорока километрах везде, и спереди, и сзади. Я невольно начинаю прикидывать, куда бы я мог податься, если бы вдруг свалил. Повсюду смерть и разруха, говорил я себе. Пришлось бы пробираться за границу, подальше от этой бойни. Но у меня не было ни бабок, ни здоровья, ничего. Вряд ли на свете есть что-либо более отвратительное, чем месяцами наблюдать за непрерывными потоками перемещающихся по улицам отрядов мужчин в разнообразной униформе, как их рассортировали, подобно связкам сосисок, на хаки, резервистов, голубых, бледно-зеленых, для ускорения процесса еще и водрузив это мясо на колеса, и толкают в огромную мясорубку, предназначенную для перемалывания кретинов. Все это ни на секунду не останавливается, тут слышно пение, там квасят, потоки растягиваются в длину, кровоточат, снова кто-то квасит, скулит, вопит, в воздухе ощущается запах гнили, начинает моросить дождь и наконец появляются первые всходы пшеницы, а тем временем новую партию придурков подвозят на корабле, который нетерпеливо гудит, спешит всех высадить, лавирует на воде, как огромный дельфин, поворачивается кормой, великолепный корабль в окружении бурлящих водоворотов, и вот уже он, рассекая разлетающиеся на мириады брызг волны, устремляется забирать других... А придурки всем довольны, у них всегда праздничное настроение. Что ж, чем больше их утилизуют, тем лучше будут расти цветы, я считаю. Без дерьма не было бы и хорошего вина. Пей до дна!
Чем я рискую, если зайду в Гиперболу? Да ничем. Заодно поделюсь новостями с малышкой Дестине, вдруг она еще ничего не слышала. Однако Анжела ее уже проинформировала. Анжела так и не уехала из города. Нет. Здесь она уже обзавелась нужными знакомствами. Так что меня это не удивляло. На Большой площади яблоку негде было упасть, настоящее вавилонское столпотворение. Одни сидели на головах других. На перекрестках даже установили специальные мостики, чтобы можно было проходить над людскими потоками. Каждый день приносил новые потери из-за бомбардировок, да и солдатни тут было полно, но никогда еще в этих местах столько не зарабатывали. На рынке творилось что-то чудовищное. Из-за цветов так и вовсе чуть ли не дрались в очередях. Никогда бы не подумал, что букеты могут быть так востребованы во время войны. Оказалось, они много для чего нужны. В случае атаки с воздуха звучала сирена, и все, естественно, прятались в подвалах. Что тут начиналось, словами не передать. Я сам стал свидетелем, как батальон в полном составе оккупировал Гиперболу на целый час, пока длилась тревога. Они опустошили все запасы, не оставили после себя ни капли. Даже кристалл[30] весь вылакали, я ничего не придумываю. Пушку 75 мм водрузили у нотариуса, так он решил себя обезопасить, лошадям пришлось тащить ее к нему на второй этаж. Вот. Можете себе представить, до каких крайностей доходило.
