Уже перед нами модифицированная деревенская земля, где живут простые, но вполне приспособившиеся русские люди совсем по другим законам, нежели жили наши предки. Кончился деревенский тысячелетний беловский "Лад", начался сплошной разлад. И посреди этого разлада, на острове, живёт счастливая городская интеллигентская семья. Они искренне наслаждаются жизнью, находя своё очарование даже в руинах былого деревенского быта. Но долго ли может длиться такая идиллия?
Тему разлада Вадим Воронцов начинает ещё с советской поры. Для него уже в самой идее коммунизма, в советской коллективизации было заложено начало "разрушения крестьянского сознания". Как я понимаю, и сама повесть была написана, хотя бы вчерне, ещё в советское время, и следы некоего интеллигентского подполья остались на её страницах. Конфликт народа и власти никогда не затухает. Ни в советское, ни в перестроечное время. Автор, обновляя повесть и добавляя в неё события наших дней, определяет своё отрицательное отношение к этим разрушительным реформам, которые умудрились и то, что было хорошего в советское время, уничтожить начисто. Вот он, уже в своих "островных мистериях", позабыв о скептическом отношении к советской власти, проговаривается, что на его остров "когда-то пароходы ходили часто, чуть ли не каждые полчаса. Это была пара белоснежных красавцев-пароходов. Исчезли они как-то мигом. На воде ведь след теряется быстро. Вот он и потерялся. Теперь ходит посудина времен не то Ползунова, не то братьев Черепановых…" Так проходило и по всей России. И в моей родной Карелии в советское время летали в Петрозаводск самолёты из Москвы и Питера, из Киева и совсем дальних мест, а теперь нет этого аэродрома, как нет и тысяч других. Исчезли и кукурузники, доставлявшие старух из районных посёлков до областных центров. Исчезли и красавцы-теплоходы. Жизнь скукожилась и замерла.
Ещё со студенческих лет перед героем, а на самом деле и перед автором, возникли некие "они" – "комсомольцы", начальнички. Вот герой приходит на приём к главе города с идеей о сохранении каких-то старых реалий жизни: "Глава… честно и твёрдо ответил гражданину: "Эти клоунские тумбы – из старой жизни, с которой мы раз и навсегда покончили". Передо мной встала та непробиваемая стена, которая встанет еще не раз. И я подумал тогда, что надо бы жить "без них". Вот только как?" Автор делит всех окружающих его людей на "людей компромисса" и тех, кто не считал возможным для себя такой компромисс. "Люди компромисса" могут быть и неплохими, даже героями. Но что делать и как жить довольно большому количеству людей, не склонных на компромисс? Становиться злобными и агрессивными?
Насколько я понимаю, и сама книга Вадима Воронцова – результат бескомпромиссности автора, не пожелавшего ещё в давние советские времена что-то исправлять, что-то дополнять в своей наблюдательной прозе. Когда-то он носил свои первые рассказы для публикации в те или иные издания, рассказы такие же, как и нынче, с зоркой наблюда- тельностью природного начала, со славной пришвинской традицией. Один из таких рассказов: "Голуби" – опубликован и в этой вагриусовской книжке. Хороший рассказ, чувствуется знание автором темы, этакое природное мирочувствование. Но от автора в те былинные времена потребовали что-то переделать, что-то убрать, вочеловечить и восславить. Молодой тогда ещё автор – не пожелал, и лишь усилил свое неприятие "тех", своё пренебрежение к властям. Остался непечатаемым. Вроде и ничего особо дерзкого не писал в своих островных наблюдениях, но и чуточку лояльности добавлять не желал. "В моём повествовании всё – правда, чистая правда и одна только правда. Я не меняю не только имён, но даже и отчеств, а дойдёт до фамилий, не скрою и их. Я готов поклясться хоть на кресте, хоть на Библии, что всё, о чём повествую, – всё это я либо лично видел, либо лично слышал, либо не менее лично вообразил…"
Писал уже скорее для себя своё повествование в главах : "Сын", "Дорога", "Наташа", "Каникулы", Распятие". Это поток сознания одинокого героя и одновременно поток действия вокруг него самого и его семьи. Это – одна и та же семейная жизнь, увиденная с разных точек зрения, с точки зрения мужа, с точки зрения жены. Жизнь на переломе эпох. И потому неизбежно, при всей своей индивидуалистичности, ставшая исторической и общественной жизнью, даже если это жизнь всего лишь трёх героев. Это – по сути экзистенциалистская проза, обретающая неожиданно некий соборный размах именно потому, что герой и его небольшая семья – жена Наташа и маленький сын – живут среди людей, среди природы, среди истории, и воспринимают обострённо все свои взаимоотношения с миром. Наташа как-то говорит герою: "Для тебя жизнь – это жизнь души, а у души и своя память и своё отношение ко всему. Для тебя всё, что вокруг – на десятом месте, потом, когда-нибудь после, а на первом, втором и третьем месте, сейчас – впечатление от всего этого, и впечатление именно души, мысль о предмете, о человеке, о картине, да о чём угодно для тебя достоверней самого этого предмета… Мне нравится мир, который ты выстраиваешь, он лучше реального, а главное – добрее…"
И на самом деле, при всём определённом скепсисе по отношению к окружающему миру, проза Вадима Воронцова – добрая проза. Детали прорисованы точно, предметный мир, да и людской тоже, отличаются достоверностью. И ко многим приметам уходящего и начинающегося мира – доброе отношение. Ко всем забулдыгам и пьяницам, набивающим себе мозоли на ладонях всё же нелёгкой работой, а не беспрерывным пьянством, тоже самое внимательное и сострадательное отношение. Добрые городские дачники посреди деревенской островной разрухи. "Руки Юрия Иваныча были без больших пальцев. Это здесь у каждого второго. Пила-циркулярка. Жестокий и беспощадный инструмент: никакого снисхождения к алкоголю."
Это относительно новая тема в современной русской литературе – городской интеллигент, может быть, даже родом из этих мест, приезжает отдохнуть с семьёй в разрушающуюся деревню. Увы, но, по сути, он и становится чуть ли не единственным хранителем прежних устоев, сами деревенские жители погружены в непрекращающуюся круглосуточную пьянку, в разворовывание всего, что плохо лежит.
Это уже в каком-то смысле сторонний наблюдатель, как бы он иногда ни любовался, ни восхищался живописностью своих героев, он глядит на них уже как бы со стороны, да и не желает жить их разрушенной жизнью, тем более, не видя и стремления в них самих как-то изменить её.
Такой взгляд на русскую деревню со стороны мы видим и в романе Владимира Личутина "Беглец из рая", и в повести Петра Краснова "Новомир", казалось бы, видных представителей прославленной деревенской прозы, но уже смотрящих на нынешнюю деревню совсем иными глазами – глазами зорких наблюдателей.
Такой же взгляд на русскую деревню и в книге Вадима Воронцова с длинным названием "Орхидеи у водопада, или Что-то – пронзительное и звенящее", вышедшей в издательстве "Вагриус" в 2006 году и состоящей из одноимённой повести и некоего приложения к повествованию – "островных мистерий", ярких зарисовок увиденного автором или героем повести и пережитого им на своей даче на Юршинском острове в Рыбинском море. Конечно же, и повесть, художественно оформленная трагическая история о любви двух героев, крепко держится, как на фундаменте, на всё тех же дачных островных наблюдениях и зарисовках.
Светлая и радостная жизнь небольшой крепкой любящей семьи. Временами проза Воронцова напоминает традиционную семейную прозу, которую можно продолжать бесконечно долго, как "Сагу о Форсайтах" Голсуорси, увлекая читателя таким спокойным семейным чтением, временами же проза Воронцова переходит в плоскость детского восприятия, становится добротной детской прозой, как повести Юрия Коваля или Сергея Иванова. Эта неустановившаяся, колеблющаяся жанровость повествования, идущая скорее всего от затянувшегося писательского дебюта, самой прозе никак не вредит. Но как бы даёт установку на внимательного читателя, умело переключающегося с детских рассуждений на природные зарисовки, с лирических отступлений (своеобразных тургеневских стихов в прозе) на бытовые семейные переживания. И всё это украшено непрерывающейся мечтой автора о счастье.
"Маленькие люди, прыгающие по асфальту, танцующие по лужам и указывающие пальцами на солнце. Они целуются просто так. Они про всё спрашивают. По ночам они выбегают на улицу, царапают мелом мостовую (записывают свои желания, и это одно из желаний – вот так выбегать по ночам). Они так кричат, что грачи умолкают (их всё равно не слышно). Они ищут подснежники, заглядывая под скамейки, и удивляются, когда не находят. Они всему удивляются (поэтому у них такие глаза). Они бегут за кораблями, провожая их до самого колодца, а потом ложатся на решётку и долго смотрят в темноту и ко всему прислушиваются… Припав к подушке, они сразу засыпают и во сне улыбаются, и встают очень рано, всегда вместе с солнцем…" Тут слышна мелодия и Ганса Христиана Андерсена, и Александра Грина. Детская мечта о счастье. Но пронзительный мир детства уходит, исчезает, и уже строгий любящий отец стремится сохранить мир своей маленькой семьи. Начинается "Дорога", дорога на свой любимый остров вместе с любимой женой и сыном. Жизнь семьи каждый раз как бы начинается сначала. Мы видим её и глазами героя, и глазами его жены.
