К той же традиции политического восприятия восходит православная формула: «Царь – это Христос сегодня».
Лжецарь
Несоответствие национальному ритуалу вело не к отрицанию монархической власти, а к конструированию образа лжецаря. Таким отступлением, например, являлось петровское брадобритие, разрушающее восприятие царя как земного образа Христа. Надо сказать, что Петр, вопреки современному художественному стереотипу, долгое время не решался остригать бороду[105]. Другим разрывом с национальной политической традицией стал перенос резиденции царя в Петербург, лишавший тем самым столицы статуса «третьего Рима». Не случайно, что определение Петра I в качестве Антихриста имело в России повсеместный характер. Но поскольку Антихристом не мог явиться православный царь, родилась легенда о его подмене не то при рождении, не то при заграничном путешествии неким немцем. Ряд радикальных старообрядческих общин связывали с чередой реинкарнации Антихриста всех последующих императоров из династии Романовых[106]. Увлечение тех западными политическими теориями (а фамилия Романовы, т. е. римские, служило для народа указанием на их латинское еретичество) лишь усиливало тенденцию десакрализации царской власти. Достоверно известно, что Павел I, Александр I, Александр II и Николай II имели масонское посвящение, противоположное посвящению православному. Хотя русские масоны, за исключением лож Великого Востока Франции, являлись преимущественно монархистами, но они обосновывали монархическую власть посредством пантеистической, а не христианской философии[107]. Татуировка зеленого дракона на плече Николая II и спиритические сеансы вызова им духа Александра III не соответствуют конструируемому ныне образу православного царя, мученика за веру. В постромановские времена антихристами провозглашались разрушители традиции – Керенский и Горбачев.
Поскольку царская харизма не прерывается, антиподом лжемессии, согласно православному сознанию, должен являться истинный, скрытый до урочного часа царь. Не было ни одной персоны на русском царском престоле, именем которой не прикрывались бы самозванцы, выдававшие себя либо за самого государя, либо за его отпрысков[108]. Самозванческую лихорадку Смутного времени удалось остановить только посредством канонизации Димитрия (хотя при жизни отрок задатков святого не обнаруживал). Малоизвестно, к примеру, что среди закавказских христиан был распространен миф о чудесном спасении царя-освободителя Александра II при покушении 1 марта 1881 года. Грузинские и армянские крестьяне открывали трапезу с тоста за здоровье императорского величества Александра Николаевича, будто бы он оставался среди живых[109]. А. Безансон в «Убиенном царевиче» выводил русскую мифологию самозванства из традиции средиземноморского земледельческого культа страдающего и воскресающего Бога[110].
Демонизация есть противоположный полюс сакрализации. Разоблаченные самозванцы и царские противостоятели наделялись в народном сознании демоническими чертами, как маг, получивший власть посредством колдовских чар. Колдуном, обреченным в силу церковного проклятия на бессмертие и вечные муки, преподносился Стенька Разин. Сатанинская харизма также наследовалась, а потому в народе полагали, что Емельян Пугачев и есть Стенька Разин[111]. Демонизация сталинского противостояния Троцкого в советской политической мифологии происходила через совмещение его образа с фигурой Иуды (Иудушка Троцкий).
Царистский культ в России
Длительное сохранение традиции сакрализации власти в России было обусловлено царистскими воззрениями народа. Хронологически неточно считать, что Александр I отказался он реформаторских идей, столкнувшись с дворянской оппозицией. К разработке конституционных проектов он обращался и после записки Н. М. Карамзина от 1811 года. Переломом же для его мировоззрения послужило путешествие по России в 1817 году, во время которого крестьяне бросались под карету царя, полагая за честь быть раздавленными земным Богом[112].
Поднять народ на антицарские выступления возможно было лишь посредством откровенной лжи о поддержке царем этого движения. На такую ложь, как известно, пошли декабристы, возбуждая солдат к восстанию сообщением о заточении императора Константина в крепость и поясняя, что Конституция есть жена Константина[113]. Одной из народнических групп был составлен подложный текст царского манифеста об освобождении крестьян, дарующий тем землю безвозмездно. Л. Д. Троцкий свидетельствовал, что большевики не смогли бы удержать власть, подними белые на щит лозунг «Кулацкого царя». Но белые, т. е. монархисты, на практике не соответствовали белой идее.
Впрочем, сакрализация образа русского царя проводилась не только в православной традиции народов, населявших империю[114]. Для Востока белый царь сам выступал олицетворением сакральности, мистического полюса. Понятие цаган-хан (белый царь) входило в титул богдыханов. В восприятии народов Центральной Азии власть русского царя легимитизировалась в качестве наследника харизмы Чингисхана. Потомок ханов киргизской орды Чокан Валиханов разъяснял поэту А. Н. Майкову свое понимание философии истории следующим образом: «Всемогущий Бог даровал мировое владычество моему предку Чингисхану; за грехи оно отнято у его потомства и передано Белому Царю. Вот вам моя философия истории»[115]. Даже для мусульманских подданных русский царь являлся сакрализуемой на собственный манер фигурой – Ак-падишахом (паччахом у ингушей)[116]. Воплощением Белой Тары, одного из величайших бодхисатв, почитали русского царя ламаисты. Если традиционалисты Запада провозглашали свет с Востока, то на самом Востоке верили в световую энергию с Севера (каковым для них выступала Россия). Оттуда должен прийти новый мессия, пятый будда, – Майтрейя[117].
А. Безансон пытался выявить истоки царистских воззрений русского народа на основе психоанализа, в частности, дешифровки Эдипова комплекса. На Западе разрешением психоаналитического противостояния сына с отцом стало формирование сверхчеловека – протестанта, преобразователя общества и экономики. В России же комплекс вины перед отцом вылился в культ страдания. Осознание греха отцеубийства, т. е. умертвление царя, трансформировалось в возмездие репрессий и преклонения перед новым образом восставшего отца[118].
Пребывая у руля управления государством, Сталин, по-видимому, осознал царистские умонастроения русского народа и стал пытаться соответствовать ему на уровне национального ритуала. Преображение Кобы, т. е. отцеубийцы, в «отца нации» весьма показательно. Из материалов переписи 1937 года следовало, что более половины граждан СССР оставались верующими, а следовательно, должны были смотреть на власть через призму религии. Царистский культ Сталина отражал религиозный характер политического сознания народа. Эпитеты «великий учитель», «генералиссимус», «отец народов» выражали все основные аспекты традиционной политической мифологии. XX съезд явился приговором не только для Сталина, но и всей Советской империи.
Чиновники-оборотни
В русской общественной рефлексии сложилось парадоксальное своей двойственностью отношение к государству. С одной стороны, государственность воспринималась как высший смысл бытия. Без государства не работала и не считалась легитимной ни одна институция. Но, вместе с тем, нигде так радикально не отрекались от государства как в России. Чиновник оказывался не просто бюрократом, но врагом онтологическим, человеком, продавшим душу дьяволу, а то и самим чертом.
Показательно в этом отношении проведение сравнительного анализа представления образа дьявола в литературе разных культурных общностей. В европейской литературе дьявол принимал зачастую образ священника. Тема священника-оборотня являлась важнейшей компонентой в нарративе Реформации. Для католической общности священник-оборотень был частью семантики карнавала: инверсия сакрального в инфернальное. В литературе американской, а далее –
